В нашем крае в последние дни декабря чаще всего стоит теплая сырая погода. Направление дороги, по которой нам предстояло добираться, угадывалось в светлое время суток по двум довольно глубоким кюветам — их еще во время сухой погоды обновил грейдер. Но сейчас был уже вечер, солнце давно опустилось за горизонт, а безлунное небо закрыли плотные тучи. Установилась такая темнота, какая бывает в чернильнице, с залитыми в неё чернилами, или в модели абсолютно черного тела, где падающий луч света, в проделанном в сфере отверстии, многократно отражаясь от закопченных стенок, полностью теряет свою силу, и, меркнет, не выходя наружу. Ни огонька, ни зарева, все живое попряталось в липкой, сырой темноте.
Такая темень была тогда в наших ровных, как кухонный стол, полях, разделяющих пяти-шестикилометровыми участками грунтовых дорог ближайшие селения между собой. Эти селения были отделениями большого совхоза, которые ютились вокруг более крупного поселка – центрального отделения. Вот в такое время, по колее, оставленной гусеничным трактором, в вязкой грязи упомянутой дороги, высоко подбрасывая круп, неслась вскачь лошадь.
Лошадь бежала на огонек, едва видимый ею в начале, но теперь он заметно стал более ярким. Она бежала уже минут двадцать и порядком устала, но жгучая боль терзала ее, и она уже выбивалась из сил, когда чуть не уперлась головой в застрявшую на дороге машину. Это было в трехстах метрах от фонаря. Тут она, кажется, вспомнила о сидящих на ней мальчишках, которые, теперь уже немного успокоившись, перестали тянуть за цепь ее голову и дружно кричать: «Тпру». Видимо им, как и лошади, очень хотелось домой. Лошадь перешла на шаг, обошла машину с правой стороны, подвезла детей к забору с редко торчащими штакетинами, и дети, опираясь на рейки забора, чертыхаясь от боли на мягких местах, сползли с неё.
По всему было видно, что лошадь и дети совершали эту поездку не в первый раз, и чем она отличалась от предыдущих мы поймем немного позже. Как уже, наверное, догадался читатель, одним из описываемых мальчишек был я, другим — мой школьный товарищ Денис. Пока я слезал с лошади, Денис забросил на её шею цепь и, легко шлепнув по задней ляжке, отправил на конюшню.
Поскольку наш рассказ некоторым образом связан со школой, немного коснемся и этой темы. По причине малого числа детей, начальное образование в небольших населенных пунктах проводилось в объединённых классах, когда в одной комнате часто размещались ученики всех четырех классов.
Для обучения в старших классах ученики должны были посещать школу центрального отделения. Машин в то время было мало, да и перемещаться по нашим зимним дорогам они могли скорее условно. Детей возили в школу на подводах, наибольшую группу из десяти — двенадцати человек отвозили на выделяемой бричке. Со временем классных помещений стало не хватать, и часть классов перевели на обучение во вторую смену.
Вторая смена из нашего селения в тот год оказалась малочисленной — всего два человека, и по этой причине в хорошую погоду о нас «просто забывали», а в плохую приезжал кучер с двумя лошадьми, на одной из которых ехал он сам – коня, которого обычно выделяли для нас, звали Глобус. Глобус был добрым, спокойным и довольно флегматичным конём. Видимо, потому, что не знал упряжки лучше, чем подвода, он никогда не скакал галопом, да и рысью бегал неохотно. А свою кличку он получил, вероятно, из-за того, что его шкура была похожа на географическую карту: белые картины на красно-коричневом фоне и по этой причине его назвали модным тогда Терра инкогнита (земля неизвестная) или просто География.
На голове коня была надета знакомая всем лошадям узда из плоских холщевых ремней – повседневная упряжь любой лошади, а вместо повода использовалась цепь. Конец цепи оканчивался звеном, похожим на большую букву омега: им было удобно превращать повод в подобие вожжей или поводьев. В тот день за нами приехал знаменитый на весь совхоз, а может и район, возница — Турчинов Сергей Валерьянович – конник-ас по многим соревнованиям.
— Ну что, побежим домой! – Вместо ответа на наше приветствие, сказал он.
— Не очень быстро побежим! — Дружно отвечали мы, подразумевая возможности нашего скакуна, и привычно усаживаясь на нем.
— На лошади держитесь хорошо?
— Не впервой! – Так же дружно отвечали мы.
— Я сегодня поправлю вашу Географию. В поводу даже бежать не хочет, — сказал он, с усмешкой, зацепив второй конец цепи за кольцо узды, и, передав цепь нам:
— Скажу ему рыбье слово — и вмиг научится бегать.
С этими словами он подвел нашего коня к последнему столбу с фонарем, откуда открывалась прямая дорога на наш поселок, и несколько раз хлестанул коня своим кнутом по ногам. Вдруг, как мне показалось, после очередного удара кнута, Глобус присел и стремительно побежал вперед. Конь бежал так, как если бы его укусила и теперь летела за ним, свернувшись в кольцо, ядовитая змея.
Я сразу почувствовал, что коннику в первую очередь мешают его мужские отличия. Уверенность подтверждалась еще больше от того, что в этот раз я сидел на коне первым, а подпрыгивающий круп лошади, сталкивал Дениса на меня, а меня — на холку лошади. Судя по болевым ощущениям, мои представления о надежности превращения этого места в две лепешки были очень убедительными. Я скакал так, как можно скакать на положенной на ребро доске.
Пытаясь отсрочить малоприятный финал, я перманентно перемещал свои отличия из стороны в сторону, трясясь таким образом на одной половине работающего теперь заднего места, а чтобы удержаться в таком недостаточно уравновешенном состоянии, я крепко держался за гриву лошади. Мне показалось, что впечатления у Дениса от скачки без седла были не менее красочны.
Отправив коня на отдых и убедившись, что наш вожатый безнадежно отстал, мы пошли домой, правда, слово «пошел» я бы по отношению к себе не применял — скорее, полез раскорячившись. Ноги не хотели качаться в еще недавно удобных шарнирах, и я на протяжении всех зимних каникул помнил, почему у кавалериста кривые ноги.
Нам было невдомек, в чем состояло «рыбье слово» Сергея Валерьяновича. Случай так и остался бы незамеченным, если бы за нами приводили Глобуса, но он со слов конюха «приболел», а по весне с появлением мух и оводов дела его стали совсем плохи — его живьем съедали черви. Зоотехник, парнишка лет двадцати пяти, определил, что у коня заразная конская болезнь, название которой сейчас не припомню, и Глобуса определили на карантин — закрыли в отдельном стойле. Конюх прогонял нас от стойла: «Вот бесовы дети, и тут вас не отгонишь». В конце апреля Глобуса не стало. Только местный цыган, кузнец, видно, вспомнив пятнистую лошадь, которой осенью менял подковы, кричал на зоотехника: «Мальчишка! Почему меня не позвал! Такую лошадь загубили!», переходя почему-то на множественное число и добавляя какие-то хлесткие ругательства на своем языке. Ему почему-то очень нравились лошади пятнистой породы.
Мне казалось, что, несмотря на вроде дружеское отношение к Сергею Валерьяновичу, и конюх, и другие кучера не очень любили его. Возможно, что для многих он был недосягаемым соперником, а может, это была обычная зависть неудачников по отношению к более успешному человеку. Впрочем, за глаза говорили, что Сергей — парень скрытный, злопамятный и довольно жесткий.
На майские праздники, обычно на второе мая, устраивались так называемые скачки. Скачки предполагали различные соревнования людей на лошадях, хотя часто на первое место следовало бы поставить лошадей: так охватывало этих умных животных чувство состязания и производимого ими вида, от которого невольно создавалось впечатление — они видят, что нравятся наблюдающим их людям, и стараются быть еще лучше. Чего стоило, например, следить за танцем лошади под мелодию духового оркестра, когда, грациозно перебирая ногами и в такт, маша головой, диковинно и красочно изогнув шею, тонко ощущая ритм музыки и улавливая чуткими ушами тона и обертона, легко плыла она по зеленой глади стадиона, бережно неся на своей спине и убаюкивая всадника. Или стоило заиграть вальс, как ободренные животные начинали кружиться парами, на диво и восторг наблюдающим и даже зависть умелым танцорам. Последние говорили, что все просто: лошади обучены танцевать, и в этом нет ничего нового и особенного, забывая о том, как сами постигали искусство танца годами. Помню, я подслушал беседу супругов. Жена говорила мужу:
— Не поверю, что у лошадей нет души.
— У этих точно есть, — отвечал мужик, также восхищенный танцем лошадей.
— А у других, по-твоему, нет? — Вскипела жена.
— Наверное, тоже есть, — отвечал под тяжестью довода муж. – Но тогда должен быть и Бог у лошадей. Лошадиный Бог! — Окончательно закрепил спор мужчина.
Не знаю, почему, но мне в то время понравилась мысль о существовании Лошадиного Бога. Но особенно мне нравились гонки рысаков на колясках. Для этой цели в конюшне сохранялась пара чистокровных рысаков, которые запрягались в легкие одноместные коляски с колесами типа велосипедных. И нам было все равно, кто победит в этих гонках, но всегда было интересно видеть, как, торжественно держа туго натянутые вожжи, в белых по самые локти рукавицах бесшумно въезжали для разминки на стадион возницы. Приятно было наблюдать, как красивые сильные кони увлекают за собой невесомые коляски, как казалось, едва касаясь земли, работая только ногами, подобно хорошо уравновешенным механизмам для бега, стремительно несут они над землей свои тела, словно точеные из смеси черного с белым мрамора.
Между тем соревнования на конях начались. Они проводились всегда примерно по одинаковому сценарию. В начале скачки на скорость, когда наездники пять — семь человек на конях, выстроившись в ряд на старте, тесня друг друга, по команде начинали бег. А кони, расслоившись на первых десятках метров, неслись как угорелые, закусив от ярости, удила и, нетерпеливо теряя пену из ртов, совершали определенное число кругов, по стадиону, стремясь быть все время впереди. Умелые конники распределяли силы своих питомцев и потом, оставшись вдвоем или втроем в лидирующей группе, понукая коней быстрыми ударами хлыстов, неслись к финишу по последней прямой. Здесь, как правило, наиболее ретивые наблюдатели, решив, что лошади могут читать слово «финиш», приближались на расстояние малое даже для остановки бегущего человека, ругались, когда их оттаскивали назад, и теряли речевые способности и только издавали мычащие звуки, когда едва не попадали под копыта разгоряченной лошади. Победил и на этот раз Валерьянович. Его быстрый тонконогий молодой конь Зайчик так стремительно нес вперед своего седока, что остальным не оставалось никаких надежд на победу.
После этого начался бег с препятствиями для лошадей. Как и раньше, по площади стадиона были установлены в особом порядке препятствия для лошадей со всадниками. Соревнующихся всадников в этом виде было трое. Всадники поочередно пытались преодолеть полосу препятствий. И весь стадион зрителей с восхищением и с криками: «Молодец! Давай! Держись!» и аплодисментами при каждом удачном прыжке поддерживал скакуна и его лошадь. Или провожал горькими: «Ах!», или: «Ох!» при сбитом копытом бревне или вообще поваленном заборчике, за что судьи, наверное, снимали очки, и, пока конь преодолевал следующее препятствие, расторопные ассистенты восстанавливали предыдущее, а всадник возвращал коня, давая возможность себе и ему еще раз преодолеть барьер.
Валерьянович выступал третьим, его новая лошадь (смена лошадей допускалась), как после долгой цирковой тренировки, преодолела различные заборы, стенки с нарисованными кирпичами, преграды из бревен, хвороста и досок, чем обеспечила себе и всаднику круг почета. Размеренной и спокойной рысью бежала она по круговой дорожке стадиона, уверенно и прямо держа свою голову, неся в седле немного в такт качающегося и полностью расслабленного всадника с прямой спиной, поднятой головой и привычно согнутыми в локтях руками, которые кажется, вовсе не натягивали поводья лошади. Казалось, и лошадь, и всадник гордятся друг другом. И восхищенный стадион ответил долгими аплодисментами, когда этот бег был подкреплен музыкой духового оркестра.
Затем проходила джигитовка. Джигитовка предполагала демонстрацию умений владения оружием, например: рубка лозы или рубка манекена; выполнение всяческих трюков: смена положения сидения в седле, поднятие платка с земли, соскакивание и вскакивание на коня и другие. Большинство этих трюков выполнялись на полном скаку лошади (бег в карьер). На этот раз джигитовку выполнял один Валерьянович, у других не хватало мастерства, а выпускать неподготовленного джигита на публику никто не решался. Говорили, был случай, когда молодой неопытный джигит отрубил нечаянно ухо своей лошади. Опишем некоторые из номеров.
Номер «рубка лозы». На прямом участке дороги с обеих сторон в чередующемся порядке были установлены в специальные отверстия в торцах небольших обрезков бревен веточки лозы, толщиной в палец. Турчинов снова порубил шашкой на полном скаку всю лозу, не пропустив ни одной. Трудность этого номера состояла в том, что надо было согласовать скорость бега коня, время на рубку лозы и расстояние между лозами в рядах. Согласовать эти три фактора совсем не просто.
В номере «рубка манекена» Валерьянович, пустив лошадь вскачь, легко перерубил обмотанный в несколько слоев шинельной ткани и закрепленный в вертикальном положении манекен, да так ловко, что тот, чуть дрогнув, остался стоять, и только когда подбежавший помощник показал развалившиеся куски от манекена, стадион с облегчением выдохнул: «Ох!» и все дружно захлопали
Затем был номер «погасить свечу». На торце бревна-подставки был установлен подсвечник с горящей свечой. Турчинов все также, пустив лошадь крупной рысью, чуть прицелившись и ловко размахнувшись, длинным кнутом сбил свечу с подсвечника. Все видели, как белая стеариновая свеча, обмотанная витком кожаного ремня, слетела с подсвечника и, разломавшись пополам, упала на дорогу. Говорили, что на тренировках ему удавалось отсечь даже горящий кончик свечи.
По окончании этого номера показывалось так называемое «очищение всадника и коня огнем». При этом диктор каким-то новым размерено-торжественным голосом сообщал об этом древнем обряде избавления коня и всадника от болезней и страхов. Прошедшим очищение способствует удача, обеспечивается защита от сглаза, порчи и дурных поступков. Он также утверждал, что очень немногие лошади способны преодолеть страх перед огнем, но бесстрашный Сергей Валерьянович Турчинов на коне (называлось имя коня), наверное, сможет благополучно пройти очищение. И пока звучал монолог диктора, а затем в течение минуты строгая музыка, призывающая «смотреть и слушать всем», ассистенты выносили на поле и устанавливали кольцо для номера. Кольцо было диаметром около двух с половиной метров. Оно было снабжено двумя стойками, удерживающими его в вертикальном положении. Кольцо было обкручено какой-то пористой лентой, которая в свою очередь пропитывалась нефтью. Нефть сравнительно долго горела, создавала много дыма и обеспечивала высокую светимость пламени, что усиливало эффект наблюдения в дневное время. По знаку Валерьяновича кольцо поджигалось, а Валерьянович, пустив коня вскачь, быстро пролетал кольцо несколько раз туда и обратно, пока кольцо продолжало гореть.
И на этот раз, пока диктор читал свой текст, и ассистенты проверяли правильность установленного кольца, Турчинов, как мне показалось, в некоторой задумчивости разминал Принцессу. Но вот конник на мгновение застыл на исходном рубеже. Один из ассистентов зажег свой факел, конник еще раз подал знак — и ассистент зажег кольцо. Кольцо вспыхнуло дымным пламенем — и Принцесса легко понеслась вперед. Казалось, всадник и конь слились в одно целое, стремясь скорее, протиснутся сквозь едва заметную промоину, в дымном кольце, пылающем жаром и длинными языками пламени. Стадион одобрительно загудел, когда всадник и его лошадь оказались на другой стороне кольца.
Турчинов дружески похлопал коня по шее, проскакавшего достаточную дистанцию для нового разбега, установленную на недавней тренировке. Подождав немного, он перекрестился, словно неожиданно поверив в Бога. Он пустил коня в разгон, и тут случилось непредвиденное: почти приблизившись на длину последнего скачка, лошадь, словно увидела оскал страшного волка или, почуяв еще что-то, вдруг резко уперлась передними ногами в землю, а присевший до этого всадник, стремительно полетел через голову лошади. Умелые конники обычно не боятся таких падений, убрав под себя руки и пригнув голову, катятся они по земле, как мячики, гася энергию скорости. Но здесь седока ждала коварная неприятность: горящая нижняя часть кольца располагалась сантиметрах в двадцати от земли, помешала сгруппироваться седоку, и он упал, неудачно зацепил головой горящее кольцо и, затих, опершись на него плечом. Стадион выдохнул смешанное: «Ах-х! и Ой-й!». Раздался женский визг, кто-то закричал страшным голосом: «Помогите, человек горит!». Многие люди бежали на помощь, растерявшиеся ассистенты уже тащили попону сбивать пламя. После того, как Сергея Валерьяновича отправили в больницу, собравшиеся у уже потухшего кольца люди еще долго обсуждали его неудачу. Говорили разное. Одни винили лошадь – молодая, неопытная, — некоторые утверждали, что видели, как она споткнулась обо что-то. Другие видели причину в составе нефти — раньше применяли натуральную, а сейчас мазут с керосином – горит не так и запах не тот. Припомнили, как Валерьянович перекрестился перед вторым прыжком: «А некрещеному человеку этого делать нельзя».
Уже покидая стадион, я заметил нашего конюха и какого-то незнакомого мне парня они удерживали пару, нетерпеливо перебирающих ногами, рысаков с колясками. Их выступление, по мнению большинства собравшихся людей, было не уместно. Я был согласен с большинством, но мне было жалко рысаков, напрасно простоявших в ожидании забега. Жалость дополнялась каким-то новым чувством — открывшейся мне тайной «рыбьего слова», червяком заползшей в мою душу. Я не стал разыскивать машину, выделенную для перевозки жителей нашего отделения на скачки, и привычной дорогой пошел домой. Спустя минут десять мимо меня промчались легкой рысью двухколесные экипажи, их наездники все также торжественно держали вытянутые горизонтально руки с вожжами, но чувства горечи уже не преследовали меня.
Лечили Турчинова почти два месяца в краевой больнице, но выступать на соревнованиях он уже не хотел. Говорили, будто он и в седле боится сидеть, так его напугал тот случай. Но я-то знал, что наказал его Лошадиный Бог. Только я тогда об этом никому не рассказывал. Говорили также, что человека терзает нечистая совесть, даже перед животными, которым он причинил страдания. Кто его знает, где она – правда. Я не силен в вопросах догадок.