А я не пью!
Витька Катников пил, и пил здорово, все пили хорошо, но он особо и всегда, иногда казалось, что и родился он с пузырём в руках, это был его культ, знамя, не выпускал которое он из рук уже много лет.
Лечили его много раз, да, как и всех тоже нас, но не могло это побороть «пагубную» привычку, ставшей неотъемлемой частью испорченной ею жизни, которая пролетала у него день за днём, как километровые столбики на хорошей скорости и на также хорошей машине, перед глазами, сидевшего на ней лихача.
Короче, не мог он представить жизнь свою без ежедневных и чересчур обильных выпивонов, стремился к ним и добывал искомое любыми средствами.
Просил в долг, обманывал, обещая что-нибудь помочь или привезти, он не работал, а как-то числился на работе в ПМК-4 на ГАЗике, иногда что-нибудь, привезя и половину пропив, или возя мастера, с которым также безутышно пили.
Мать с отцом, порядочные и хорошие люди, отступились от него, не могли совладать с ним и воздействовать как-то на него.
Жена Таня была молчаливой с виду и, как бы забитой бабой и пёрла эту страшную лямку в смирении, иногда ещё и, получая от него оплеухи, ребятишки были маленькие, и он был предоставлен сам себе, хозяин, словом.
И вот терпение начальника, Александра Васильевича, лопнуло — Виктор, доколе ты будешь издеваться надо мной и всеми, давай-ка иди и лечи свой недуг и на работу без справки, что бы ни ногой, понял?
Лучше он бы и не спрашивал подтверждения у него, вызвало оно бурю Витькиного негодования — что, алкаша нашли, сами-то не пьёте — и поехал и понёс.
Начальник был добрый человек, спорить с ним не стал и, повернувшись, ушёл, только сказал напоследок — вон и Васю с собой возьми, он тоже очень болеет, давайте с Богом.
Вася, сидел, выпучив большие как у морского окуня глаза и уже ничего не соображал, но услышав что-то про себя, повернул голову и пытался что-то спросить — а что, куда нас, Витька — на что тот с матерками ответил — орденами нас будут награждать завтра в клубе, обмыть надо.
Сбегали ещё, благо причина, появилась и какая, репрессии объявило начальство, но понимая, завтра всё равно надо идти, напиться захотели напоследок, до отвала.
Взяли в Даниловке, у дяди Андрея Лаптева в магазине чуть ли не ящик водки в долг и веселье пошло ещё тошнее, вовлекая всё новых и новых действующих лиц, включая и автора этих строк.
Все наперебой советовали, что и как, как себя вести и сколько пить водки для провокации, короче напутствовали, как могли и как знали из своего и чужого опыта, вроде как на позицию отправляли бойца, и он держался под стать ему, как перед страшным, но необходимым и осознанным выбором.
Утром, придя на работу, Витька полез под машину, он помнил, что вчера спрятал там больше чем полбутылки, была она на месте, что было понятно по его торжествующему воплю.
— Васька, давай опахнёмся и пойдём что ли, пусть им будет хуже, это уже по привычке, хуже никому не стало и не будет, кроме их самих.
Расслабившись на готовые дрожжи, подались они к конторе, по пути скабрезничая и отпуская плоские шутки, кажущиеся, как и всем нам, в таком состоянии, верхом остроумия.
Пошли сразу к начальнику, по представлению Витьки, они направлялись как бы на подвиг, даже, как и на амбразуру, он собрался вроде прилечь ради других, ну и отношения требовали иного к себе, не как бывало обычно.
Не постучав и зайдя, Витька сразу «наехал» на Леонова, по натуре он был наглый, а временами, сверх – ну и что за дела, Васильевич, что нас не везут в больницу, что пешком пойдём что ли, я что готовился и решался на это зря, Вася был свидетелем и только поддакивал лидеру.
— И это, Васильич, пусть дадут в кассе десятку на пузырь, на лечение надо, сам знаешь — тот вздохнул и вытащил из кармана деньги — на, возьми Виктор, езжай с Богом и побыстрее.
Он красовался, он считал себя героем по поводу такого своего самопожертвования, ради каких-то никчемных притязаний начальства, он шёл, чтобы прекратить главное дело жизни — пьянку, ради них жертвуя своим удовольствием, ну как какой-нибудь герой и не меньше, чем Советского Союза.
Кое-как нашли транспорт и отправили, начальник вытер пот со лба — фу, ну может пить, или не много хотя бы не попьёт, он мог бы его и выгнать давно, но как-то не увольнял, был он человеком добрым и Витька нагло пользовался его уже и не добротой, слабоволием.
Приехав до больницы, сходили в магазин и взяли они ещё пузырь водки — это на провокацию велела принести им «ведущий» специалист по реабилитации личности, медсестра туберкулёзного отделения, Дора Фёдоровна, встретившая их с мрачным и не сулящим ничего доброго выражением лица, как у римского прокуратора.
Совмещала она должность кровопийцы для алкашей, ввиду своей немалой фигуры и силы, могущей совладать со слишком ретивыми, упирающимися пьяницами и склада характера, склонному к не понять чему, садизму, вампиризму ли, чему, неизвестно.
«Злоупотребляющие», у неё искали пятый угол, она обслуживала их в своё дежурство в туалете отделения и расправлялась безжалостно с ними, по копённо, не жалея и не делая скидки никому, ни убогому, ни сирому, зажав несчастного и поливая его голову водкой.
Наши герои это знали, но пока не дошло и, выпив из провокационной полулитры чуть ли не половину, были они настроены оптимистично и залихватски
— Не ссы, Васька, полечимся, а завтра и похмеляться опять будем — гоготали оба, шагая пошатываясь, они не представляли того ужаса, который они испытают немного погодя, вернее, Витька, Васенька не успеет, он отойдёт в мир иной.
Выйдя на исходную, т. е. зайдя в отделение, Катников как везде и всегда начал выказывать деловитость и непосредственность свою
— Ну и что там, где лепила, сколько ждать будем, обед время, мы, что на мусоре найденные, давайте шевелитесь — и понёс, чем вызвал недовольство всего персонала.
Вот и Дора Фёдоровна вошла, — чего разорался, успеешь ещё переблеваться на сто рядов.
— Это кто, я переблююсь — заблажил тот — сама не переблюй здесь всё — и погнал в лучших своих традициях.
Сверкнула она недобро очами и промолчала, сказала лишь, — заходите, давайте, ну куда попёрлись в обутках, разуйтесь.
Шутки и смех, сопровождали их, пока уколы поставила она им и выпить дала, что привело их в восторг, — а давай мы всё заглотим, а? всё равно ведь оставлять, — глотай, глотай, — недобро усмехнулась она, — на здоровьице.
То ли выпивка, то ли здоровье закалённое было у них, а может и лекарь обмишурилась и мало им впрыснула или может, не рассосалось ещё, но они смеялись, решила она им ещё влить, и побольше — давай тётка, не ссы, коли — и снова хохот.
Но после укола стал он стихать и рожи их позеленели, на что она одобрительно хмыкнула и облила их головы из припасённой бутылки чужой водкой, свою-то они сожрали.
Это вызвало фонтаны из их глоток, разрывало их и выворачивало, даром смех им не прошёл, Витька ещё не испытывал того ужаса и бессилия перед препаратом, действовать стал после второго укола он со страшной силой и ничего не могло ему противостоять.
Упали они на пол и бились, катались в конвульсиях на полу в узком туалете, между раковиной, унитазом и тряпками, опрокидывая помойные вёдра, силы покидали их.
Глаза, так-то бывшие огромными у Васьки, казалось, они вот-вот выкатятся из глазниц и будут раскатаны их извивающимися в корчах телами, голосов их, кроме как стонов, неслышно было.
Мучитель же, снисходительно и с улыбкой, не понятно, что выражающей, то ли плотское вожделение, или самолюбование собою, посмотрев, вышла — пусть поблюют вдоволь соколики, пошла доглядеть свои дела.
Немного погодя она услышала крик, не крик, что подобное — ишь, ты, голос прорезался, ну ничего, потерпите я сейчас приду. Зайдя в туалет, она к своему ужасу обнаружила Ваську бездыханным, Витька же катался и пытался что-то сказать, расширенными от ужаса глазами в луже исторгнутой ими водки и незатейливое закуски.
Потащили Ваську всего в блевотине на кушетку, уколы ставить давай, дыхание искусственное делать, ничего не помогло, умер Васька, не приходя в сознание.
Про Витьку забыли, потом вспомнив, бросились в туалет, он уже сидел на заднице, прижавшись к стене и, смотрел затравлено и ненавистно на всех, как тот волк в овчарне, ему уже стало лучше и спазмы дикие его отпустили.
Обтёрли его и отнесли на кровать, под «присмотр», вдруг, да ещё и он вздумает отдать концы, главный «нарколог» скакала на цырлах перед ним — Витенька, Витенька ну как ты, лучше стаёт, нет? на что он отвечал ей презрительным взглядом, словно проглотив язык.
Вытянул он счастливую карту в этом поединке со смертью, игрой в рулетку с Дорой Фёдоровной, отправившей не за понюх табака Ваську на тот свет и чуть не отправившего вдогонку за ним Витьку, Бог отвёл его.
Дня через три – четыре, закопав друга и соратника, пришёл он на работу, встретили его как героя и мученика, короче узника совести, если по-нынешнему, сидел он опять под черёмухой и возле той же сломанной своей машины и в который раз рассказывал ход трагедии, аудитория менялась, он был несменяем.
Начальник смотрел из окна и всё ждал, когда наступит у него перелом, когда трезвость возобладает над ленью и прочими пороками, порождаемыми пьянкой — увы, перелома не наступало, всё было также, кроме правда, выпивки, он видимо боялся и ещё было свежо в памяти всё-то страшное, что случилось у него на глазах.
Вздохнув, он пошёл к нему, Витька сидел в той же позе и снова рассказывал всё сначала и в который раз новым слушателям, не обращая внимания на подошедшего, Леонов постоял, как бы набираясь зла и решительности и спросил его.
— Виктор, ну, так это, хорошо, обошлось тебе, машину бы надо делать, да в Саргал рубероид возить нужно, давай начинай, а то ты, смотрю, засиделся совсем.
Витька с изумлением посмотрел на него, он не мог понять его претензий к нему, ему казалось, что все беды и несчастья на работе происходят только из-за того, что он пил, теперь-то за что?
С избавлением от порока, он считал, что как вроде бы приобрёл индульгенцию и не нужно теперь напрягаться и думать, по его мировоззрению, так он считал — пусть теперь они думают, моё дело сторона и с чувством собственного достоинства изрек.
— А я не пью, и бояться мне теперь нечего.
Ответ поверг, видавшего виды начальника в шок, он нервно закурил и не знал, что сказать на такую дурость, но в глазах Витькиных, она казалась непререкаемой истиной, он смотрел на него со злорадством и как бы говоря.
— Ну что, съел, это тебе не с пьяным мною болтать, теперь ты меня не возьмёшь.
Назавтра он был уволен, как не соответствующий занимаемой им должности, и не мог он понять, за что — ведь он не пил.