PROZAru.com — портал русской литературы

Пошутковали

Г. Антюфеев.

Пошутковали

Рассказ

По  Придонью  бродит  октябрь. А  природа  словно  задержалась  в  августе, радуя  теплом, солнышком  и  маловетрием. В  году  у  нас  набирается  не  более  двух  недель  без  ветра, поэтому  и  удивляешься  затишью.

Выходной. Гостюю  у  Дмитриевич. Он, сидя  на  диване, смотрит  за  окошко, утвердительно  кивает  головой, будто  соглашается  с  установившейся  погодой, и  начинает  новую  историю.

— Я  после  автоколонны  возглавил  элеватор. Техника, оборудование  там  нуждались  в  обновлении, а  производство – в  расширении. Но  останавливать  предприятие  нельзя, особенно  в  уборочную, приходилось  решать  хозяйственные  вопросы  по  ходу  дела. В  то  время  хлеб  на  удивление  добрый  уродился. От  райисполкома  даже  разнарядка  спускалась: каждая  организация  обязывалась  выделять  для  нас определённое  количество  народа. Исполкомовцы  контролировали, как  работали  люди. А  люди  денно  и  нощно  до  мозолей  зерно  выгружали  лопатами  из  машин, потому  что  подъёмники  слабенькие, рассчитаны  на  полуторки. Рабочей  силы  не  хватало, ведь  кроме  выгрузки  требовалось  и  в  складах  порядок  поддерживать, и  государственный  резерв  отправлять  по  назначению… И  везде – ручной  труд. Знаешь, как  женщины  в  вагонах  мучились?! Пшеницу  из  буртов  транспортёром  подавали  в  состав. Прикрывали  щитом  дверь  загружаемого  вагона. Внутри  него  бабоньки  в  марлевых  повязках (марлю  элеватор  выдавал) равномерно  разгребали  зерно. В  завершение  на  животе  под  потолком, в  узком  пространстве  работали. Каково?! Это  потом  люки  придумали, бункеры  для  сыпучих  грузов…

Куда  мы  только  не  обращались  за  помощью! Даже  в  тюрьму. Сидят  в  ней  и  рецидивисты, и  те, кто  за  глупость  или  за  недоразумение  получил  срок. А  то  и  за  шутки.

Мы  хоть  и  не  на  окраине  страны   живём, а  целинных  земель  хватает. Начали  их  осваивать  в  районе, увеличился  намолот, а  девать  урожай  некуда. Решили  взамен  складов, спаленных  фашистами, строить  три  хранилища  на  станции  Чир. Опять  упёрлись  в  нехватку  рабочих. Тамошний  люд  в  депо  корпел: заправлял  паровозы  углём, водой, чистил, промывал  котлы, станцию  расширял. А  ещё  рыбачил  в  рыболовецком  колхозе, трудился  в  лесном  хозяйстве. Нам  же  край  нужно  было  зернохранилища  построить, новые  весы  у  них, и  поэтому  поехал  я  к  начальнику  тюрьмы. Мы  знали  друг  друга  и  выручали  по  мере  возможности. Элеватор, например, выделял  для  заключённых  муку, а  нам  на  помощь  присылали  расконвоированных, тех, кто  сидел  за  мелкие  проступки.

— Товарищ  Исханов, спасай! Люди  позарез  нужны!

— Аврал?

— Нет, но  надо  как  можно  быстрее  подъёмники  на  станции  Чир  установить.

— Э, брат, далекова-ато… Не  могу  рисковать…

— Ну  есть  же  у  тебя  ребята, которых  и  преступниками-то  назвать  язык  не  поворачивается? Вот  и  откомандируй  их  к  нам.

— Есть  такие… Но  они  всё-таки  заключённые… Мало  ли  кому  какая  мысль  в  голову  взбредёт  вдали  от  тюрьмы.

— Беру  всех  под  личную  ответственность. Привозить  и  отвозить  буду, сам  за  руль  сяду.

— Ох, подбиваешь  ты  меня  на  грех…

— Какой  же  это  грех – району  помочь? Да  что  там  району – Родине!

— Уговорил. Но  в  случае  чего – всё  на  твоей  совести.

— Не  иначе.

На  следующее  утро  я  забрал  от  тюремной  проходной  бригаду  и  повёз  её  на  станцию. Там  распределили  обязанности  и  принялись  за  возведение  подъёмника, рассчитанного  на  груз  в  тридцать  тонн. Мешали песок, щебень, цемент, заливали  фундамент… Трудились  зэки  в  охотку. Ощущение  свободы, пусть  и  временной, сказывалось. Шутки, подначки  звучали, смех. Глядя  на  работяг, не  верилось, что  они  совершили  преступления  и  отбывают  наказание. В  поведении, в  общении – приветливые, откликались  на  любую  просьбу, добросовестно  выполняли  установленную  норму  выработки. У  меня  к  ним  замечаний  и  претензий  не  было. Строительство  шло  быстро, и  с  уменьшением  объёма  работы  уменьшалось  количество  расконвоированных. Оставил  для  отделки  двоих – Петра  и  Антона. Они  мне  понравились  простотой, открытостью, чем  всегда   отличаются  сельские  жители.

«Дмитрич, а  раки  водятся  здесь?» — спросили  однажды  подшефные, когда  ехали  мимо  речки.- «Водятся».- «Эх, поймать  бы  да  сварить. Или    с  удочкой  посидеть, рыбки  надёргать, а  потом  ушицы  похлебать…»

Пришло  время – закончили  мы  подъёмник  высотой  в  12 метров. Поднимется – как  ракета, готовая  к  старту. Загляденье!

Работы  больше  не  было, но  я  решил  ещё  на  денёк  взять  парней  из  тюрьмы, отблагодарить  за  старательность. А  как  это  сделать? Денег  нельзя  дать, выпивку – тоже. Их  поперва  на  проходной  даже  обнюхивали  при  возвращении  из  Чира. Решил  отвезти  на  устье  Лиски. Пусть  покупаются, позагорают, рыбу, раков  половят. Бредень  прихватил  с  собой. Ребятам, как  и  тюремному  начальству, не  сказал  о  своём  плане. Заехали  по  дороге  в  пекарню. Там  хлеб – объедение! Одну  и  ту  же  муку  брали  и  суровикинцы, и  чиряне, а  хлеб  на  станции – не  уешься! Пекарь у  них  трудился  знатный, сам  хмель  искал, хмелину  делал. А  ещё  ручной  замес, ручная  выпечка…

Приехали  на  Лиску. Погода  стояла, будто  по  заказу  для  отдыха. Как  сейчас: тихо, солнечно. И  жарко – лето  всё  же, а  не  октябрь. Протянули  бредешок  раз, второй… Костерок  развели, подвесили  на  таганок  котелок. Я начал  варить  уху. На  природе  она  славная  получается, с  запахом  дымка, воли  и  воздуха… Мне  редко  удавалось  оторваться  от  производства, выехать  на  ту  же  рыбалку, поэтому  в  тот  день  и  сам  отдыхал. Стряпать  уху – тоже  отдых, удовольствие  и  от  приготовления  её, и  от  вкуса. Для  подвара  взял  мелкую  рыбёшку. Почистил, выпотрошил, опустил  в  посудину  и  принялся  за  крупную. Бросил  в  воду  картошку, лук, пригоршню  пшенца, а  потом – порезанные, присоленные  большие  рыбьи  куски. Когда  дух  ушицы  выплыл  из  казанка, приправил  варево  укропчиком, перцем  и  разлил  по  мискам. Кликнул  парняг, млевших  на  песке. Они, обжигаясь, наяривали  уху, аппетитно  разделывали  головы  рыб, обсасывали  хребты, плавники  и  уминали  вкуснющий  чирской  хлеб. Смотрел  на  них  и  радовался, что  пришла  мысль  приехать  на  Лиску.

После  обеда  искупались, в  волейбол  поиграли, затем  устроились  в  теньке  деревьев  и  кустов, пока  раки  варились. Закурили, и  я  решился  задать  вопрос, который  мучил  чуть  ли  не  с  первого  дня  нашего  знакомства:

— Извините, ребята, может, обижу  вас… Давно  хотел  спросить, да  не  решался… За  какие  грехи  в  тюрьму  попали? Люди  вы  добросовестные, трудолюбивые, и  такая  оказия.

Они  переглянулись  между  собой, и  Петро, загнав  окурок  в  песок, стал  рассказывать:

— Сидим  за  шутку.

Наши  урюпинские  казаки  крепко  рубались  друг  против  друга  в  гражданскую. А  в  Отечественную – вместе  против  фашистов. У многих  есть  царские  медали, кресты, советские  награды. Но  до  сих  пор  не  умариваются  спорить, кто  же  ловчее: красные  или  белые. Соберутся  на  каком-нибудь  празднике  или  в  компании, подопьют и начинают доказывать  свою  правоту  и  ловоту. Вспоминают, что  было  и  чего  не  было, без  прибрёхивания  не  обойтись  же. Неважно, с  белой  стороны  дрался  или  с  красной. Главное, доказать: и  храбрее  они, и  хитрее, и  прикурить  давали  противнику  так, что  тот  ажнык  задыхался. Да  и  сейчас, если  кликнут, враз  соберутся! Пики  к  бою! Шашки – вон! До  крика-ора, до  чёрта  и  святых  угодников  доходили, чуть  в  драку  не  бросались. После  гулянок  по  улицам, по  дворам  и  куреням  разбредались, а  всё  огрызались, пальцами  грозили, кулаками  махали, спор  продолжали.

Ну  и  решили  мы  подшутковать  над  стариками-казаками. Отпечатали  повестки  с  приказом  явиться  им  в  военкомат  при  полном  параде такого-то  числа  к  такому-то  времени. Председателю  колхоза  вменили   обеспечение  казаков  транспортом. Сварганили  на  срезе  сырой  картошки  что-то  похожее на  печать, шлёпнули  её  специально  с  размазыванием  и  разнесли  «повестки»  по  почтовым  ящикам (знаем  же, кто  где  живёт). Посмеивались, представляя, как  назавтра  поведёт  себя  народ. А  повёл  он  так, что  и  предположить  не  могли. Шумно, бурно. Мы  сначала  похохатывали, а  потом  растерялись  и  забоялись за  стариков: как  бы  от избытка  чувств  кому-то из  них  не  стало  плохо. … Не  думали, что  такой  фурор  получится. Во  всех  дворах  гвалт  стоял! Кителя, фуражки, штаны  с  лампасами  на  верёвках  проветривались  от  нафталина, бабки  бегали  за  дедами  с  расспросами. Узнав  о  повестке, многие  в  рёв-рыдания  впадали. Неужто  война?! Старики  цыкали  на  старух, отмахивались  от  них  и   через  заборы  друг  дружку  пытали: получил  ли  уведомление  или  нет. Получил! Кто  жил  на  отшибе  станицы – спешил  к  товарищам  в  центр, удостовериться: вправду  ли  зовут  в  райвоенкомат?

— Вправду,- получали  ответ.

— Моя  Никитична  вся  слезьми  залилася: «Вдруг  на  фронт  зашлють?» — «Какой  фронт?- гутарю.- Откель  ему  взяться?» — «Ой, не  к  добру  вас  в  Урюпинск  скликают, не  к  добру…» — «Да  успокойся  ты, глупая  баба! Неча  раньше  времени  гузныриться!» А  она  ревёт  ревмя – и  всё!

— И  моя  туда  же…

Бабьи  слёзы  казаку  не  помеха, как  изведали, что  у  каждого  в  почтовом  ящике  была  повестка – началось  братание  бывших  белых  с  бывшими  красными, потому  что  советская  власть  признала  их  всех  равными, всех  зовёт  в  район! Братание  переросло  в  застолье. Загуляли казаки, задишканили! Благо – впереди  аж  три  дня!

Отгуляли, похмелились, кители  с  наградами  одели  и  отправились  в  военный  комиссариат. Никому  не  пришла  мысль  позвонить  туда, уточнить, по  какому  поводу  сбор  назначен. Председатель  колхоза  и  тот  поверил, машину  выделил.

Приехали  на  место, выстроились  на  плацу  у  военкомата, и  старший  по  званию  пошёл  на  доклад.

— Товарищ  полковник, казаки  станицы  прибыли  по  вашему  приказанию!

— Какие  казаки, отец? Я  никого  не  вызывал.

— Как не вызывал?! — опешил  сотник⃰.- Вот  повестки. Все  до  единого прибыли.

И  показал  бумаги. Военком  прочитал, действительно, велено  казакам  станицы  явиться  в  военный  комиссариат. Глянул  на  стоящего  навытяжку  запасника, помолчал, а  потом  сказал: «Хорошо, вы  пока  погуляйте, гостинцев  своим  наберите. А  мы  вас  потом  позовём, прочитаем  доклад  о  положении  в  мире  и  в  стране  и  что  нужно  делать  на  данном  этапе  истории. Приходите  через  час». Молодец, не  растерялся.

Сотник  вышел  на  площадь, передал  слова  военкома. Казаки  помелись по  городку, а  комиссар  позвонил  в  милицию: «Для  вас  работа  есть».

— Вычислили  нас  быстро,-продолжил  Антон. — По  пишущей  машинке, которая  хранилась  у  меня. Заедала, барахлила, но  при  желании  можно  любой  текст  набрать. Она  у  супруги  числилась  на  предприятии, ею  никто  не  пользовался, пылилась  сверху  шкафа  в  бухгалтерии. Взяли  домой, чтобы  дочка  училась  печатать.

Не  знал  я, что  машинки  регистрировались  и  сведения  о  месте  их  нахождения  хранятся  в  районных  отделениях  милиции  вместе  с  образцами  машинописных  текстов. Оказывается, в  каждом  из  них  имеется  маленький  «дефект», по  которому  и  определяется, какая  клавиатура  отстучала  текстовку.

Возбудили  уголовное  дело. Как  раз  появились  товарищеские  суды. Во  всех  организациях. С председателем, заседателями. За  мелкие  проступки  судили  товарищей. Вот  судья  и  предложил, чтобы  дело  наше  рассмотрел  товарищеский  суд. Мы  с  Петрухой  воспротивились: «Да  вы что, ни  в  коем  разе! Казаки  же  вынесут  решение  выпороть  нас плетьми. За  шутку  при  народе  штаны  снимать – позорище  на  станицу, на  район! Судите  советским  государственным, самым  справедливым судом». Как  в  воду  глядели: во  время  чтения  приговора  старики  громко  возмущались  мягким  наказанием  и  требовали: «Снять  с  насмешников  портки  и  высечь  прилюдно  на  майдане!»

Слава  богу, суд  отказал  старикам, определил  статью  за  хулиганство  и  наказание  в  полтора  года  нахождения  под  стражей.

Я  посмеялся, выслушав  рассказ, и  спросил:

— Не  жалеете, что  разыграли  дедов?

— Если  бы  знали, что  так  получится, — хитро  прижмурился  Петро,- то  указали  бы  в  повестках: взять  с  собой  шашки. Наверняка  у  каждого  в  сундуках  лежат, смазанные  солидолом…

За  примерное  поведение  отпустили  шутников  из  тюрьмы  на  волю  раньше.

А  меня, когда  вспоминаю  ребят, мучает  другой  вопрос: как  приняли  их  земляки?

Сотник  соответствует  армейскому  званию  старшего  лейтенанта.

Октябрь-ноябрь 2015 года,

Суровикино

Exit mobile version