Колодец

Колодец был глубоким и обложен изнутри никогда не высыхавшими камнями. Камни были покрыты скользкой зеленью и там, в глубокой норе плескалась черная вода, и что-то постоянно капало на ее поверхность. В эту глубину часто уходило большое ведро похожее на распиленный пополам бочонок, в котором свободно мог спрятаться любой из нас. Мы, мальчишки этого села, приходили сюда смотреть на то, как, ходя по кругу, вытаскивает лошадь тяжелое ведро с водой наверх, и как дядя Петр, ловко подперев ведро рогатиной, ставил его на полку, которая, переворачиваясь, выливала воду в закрытый наклонный желоб.
Этот желоб, сбитый из толстых дубовых досок, подавал воду в длинные горизонтальные корыта. Корыта копировали ступенями склон балки, служили для пойки скотины: в частности коров, лошадей и всякой другой живности, испытывавшей потребность в воде. Говорили, что колодцу не меньше ста лет. Этот возраст подтверждал и дуб толщиной в два обхвата, очевидно, ровесник колодцу. Дуб рос в нескольких шагах от колодца, но сейчас он был спилен на высоте обычного стола.
Дуб, видимо, мешал проходу лошади, так как окружность, протоптанная ею, почти касалась его некогда могучих корней. Внутри этой окружности ходило по кругу дышло барабана. За конец дышла цеплялись на вальке постромки лошади.
Надо сказать, что новый привод для подъема воды сконструировал пленный немец, прибившийся к одной из местных вдов, которая вылечила его страшную рану на ноге. Это он уговорил местного председателя сделать: «Легко арбайт фюр лошадь». Его конструкция исключала обратные ходы лошади, а пустое ведро спускалось само собою под своим весом в колодец и придерживалось от удара об воду особым тормозом. Уровень воды в колодце периодически менялся: то вода останавливалась в метре от земли, то вдруг колодец мелел, и тогда обнажались на большой глубине обтесанные камни стен в, очевидно, первобытном их виде; на них уже не было водорослей, а вода на этой глубине была отменно холодная и вкусная. Хитрый немец предусмотрел и это http://mokolodec.ru
Поначалу водокачку обслуживал сам немец, но дальновидный председатель приставил к нему помощника. Вскоре за немцем действительно приехали на черном ЗИМе. Но в отсутствие немца дела у нашего соотечественника шли совсем плохо: то ведро на полку не ставится, то вообще оторвется, то немецкие регулировки нарушаются. Наконец нашли незаметного парня, скромного и молчаливого и главное — непьющего, правую руку он оставил на войне. В помощь ему пришлась лошадь Дашка. Дашка быстро поняла свои обязанности: останавливалась, где надо, смирно стояла и по окрику «Пошла, Даша» или просто «Пошла» без капризов начинала новый круг.
Впрочем, Дашка своими чуткими и подвижными ушами улавливала звук защёлки и понимала, что следует остановиться, ждала, когда с шумом вода покинет ведро. Помнила, что после того, как человек – ее новый хозяин — повернет какой-то рычаг, начинает скрипеть тормоз. А когда вода в колодце с едва слышным плеском поглощала ведро, тогда Дашка привычно натягивала постромки, и длинное дышло опять пускалось по кругу, а барабан с легким потрескиванием накручивал на себя веревку. Для вытаскивания на поверхность ведра воды ей нужно было совершить три, четыре, а то и пять кругов.
В обеденную пору коровы пригонялись на водопой разгоряченными, некоторые нетерпеливо бежали к корытам, другие — степенно приближались, но для питья у каждой коровы на водопое должно быть свободное место. Иногда некоторые коровы забирались в корыто передними ногами. Вода в том месте корыта портилась, и недовольные соседки искали место с водой почище. Дядя Петр ругал неопрятную буренку: «Вот, и ты, с ногами в корыто, едять тебя мухи». Иногда пожелание было тверже: «Чтоб тебя на колбасу пустили», а иногда вообще сурово: «Чтоб ты сдохла от скарлатины в ближайшую пятницу». В таких случаях Дашке приходилось больше работать.
По окончании водопоя у Дашки был отдых: Петр распрягал ее и выпускал на близлежащий лужок, где паслись гуси, надутые индюки и наиболее прыткие куры. Надо заметить, что Дашка была не простая лошадь, она воевала в кавалерийском полку, где получила отметку на левом плече и ушиб левого глаза.
Сельский конюх, принимая Дашку, снял последнюю болтавшуюся подкову с Дашкиной ноги «в связи с переводом на легкий труд». Кто знает, может быть, потому, что ушибленный глаз уже ничего не видел, а может оттого, что она не уберегла своего хозяина – молодого офицера — Дашка всегда выглядела немного грустной.
На ее голову больше никогда не надевали узды с удилами, поэтому она могла свободно есть траву, сено, корки хлеба. Однажды я нарвал Дашке большой пучок травы и полевых цветов для дома. Цветы я положил на пень. Дашка быстро умяла траву и, вдруг привлеченная запахом, потянулась к цветам и вмиг сжевала их. Это было смешно — цветов кругом было множество, а в сельском доме весной они не так уж и нужны. С тех пор я часто приносил Дашке охапку цветов, рвал их без разбора лишь бы угодить ее желанию. Но особенно Дашка любила сахар.
С сахаром в ту пору была напряженка, и мать, стараясь запастись, стояла в длинных очередях, а когда удавалось купить, прятала весь рафинад под своей кроватью, накрыв кастрюлю полотенцем. Мы, дети, часто тайком и друг от друга, наведывались к сокровенной кастрюле, чтобы при помощи какого-нибудь ударного инструмента отбить кусочек заветного продукта.
В тот день я подал Дашке рафинад. Она быстро потянула воздух ноздрями и мягкими губами осторожно смахнула все крошки с ладони. Затем я заметил, как ее левая нога согнулась в колене, и оказалось подошвой копыто вверх — я удивился, не зная, что бы это означало. «Это она тебя приглашает покататься», — рассмеялся Петр: «Кавалеристам часто некогда разыскивать стремя, и бывает так, что приходится скакать вообще без седла. Так лошадей специально обучают подавать ногу, чтобы успешно вскочить на нее».
Я встал на удобное копыто, ощутив своей босой ногой теплоту, исходившую из глубины его, и быстро взобрался на лошадь. Не помню точно, сколько кругов совершил на ней, но дружба наша с Петром и его лошадью сложилась крепко. Мы со своим закадычным другом Жоркою Пешковым, часто приходили без сахара, но Дашка по-прежнему катала нас: достаточно было сказать «Ножку» или только прикоснуться к Дашкиной ноге, как тут же удобное копыто лошади было готово подбросить нас на свой круп.
Но со временем, то ли мы становились тяжелее, то ли Дашкины мышцы слабели, но нога у Дашки стала проваливаться под нашим весом, и легко запрыгнуть на нее не удавалось. Тогда мы приспособились: подведя Дашку к пеньку, мы легко оказывались на ее теплой спине, и она, косясь здоровым глазом, бережно носила нас.
Но время шло, закончив четыре класса, я вынужден был учиться в другой школе в большей деревне. У Жорки умерла мать, и его определили в какое-то военизированное училище. По приезду домой на каникулы я отправился на водокачку. Была зима. У водокачки я заметил лошадь, но это была не Дашка, а другая, красной масти. Около нее хлопотал незнакомый мне мужчина, возясь с упряжью.
— А где же дядя Петр? — Спросил я его, все еще не веря своим глазам.
— Помер Петро этой осенью, простудился и помер.
— А лошадь его, Дашка, где?- спросил я, едва сдерживаясь от дурных мыслей.
— А лошадь, старая уж очень была, привязалась к Петру, они, лошади, как люди, добро помнят и за человеком скучают. Бывало, стоит в ожидании спуска ведра, а глаза в слезах купаются. Помнит все. Только разговору Бог не научил. В последнее время и есть отказывалась, ослабла совсем… Как была, так и оправили, чтобы вес не потеряла…
— Куда отправили?- спросил я с нетерпением.
— Известное дело, на колбасу, куда еще, не на смотр же, — рассуждал он.
Я чуть не бросился в драку на мужика за его глупую философию. Вечером спросил у матери о Дашке.
— Говорят, что забрал ее проезжий офицер. Признал за свою, на которой воевал, вот и выкупил у совхоза.
Позже эту утешительную историю я услышал и от односельчан. Им тоже хотелось верить в лучшего председателя. Прошло время, и мне снова повезло побывать в родном когда-то селе. Не встретив ни одного знакомого лица, я пошел к водокачке. Налицо были изменения: шатер водокачки, прикрывавший колодец и лошадь от зноя, был снесен, не было и желоба, сам колодец был закрыт большим металлическим щитом, недалеко от колодца расположился неприятный на вид металлический сарайчик, похожий на собачью будку, внутри его что-то гудело, наверное, насос. На крышке колодца и на двери будочки висели пузатые замки, кроме того висела табличка с черепом и двумя костями, на которой под зеленой молнией было зачем то написано «Не влезай! Убьет!» «Будто кому-то интересно влезать в тебя. На четвереньках», — невольно пошутил я. Неизменным в пейзаже оставался лишь старый пенек.
Я нарвал букетик лучших цветов, какие мог найти, и положил на пенек как память о невозвратном прошлом. Налетевший порыв ветра снес цветы с пенька, повторный порыв смешал легкие цветки с пылью, у меня что-то щелкнуло в душе и тяжело оборвалось. В следующую минуту ноги уже несли меня на трассу, откуда проезжающий автобус доставил меня к небольшому вокзалу.