… « И особо хочу остановиться на неусыпном контроле партии над выполнением продовольственной программы. К годовщине Октябрьской Революции предприятия химической промышленности выполнили годовой план на сто пять целых и шесть десятых процентов. Это великолепно, товарищи! Больше удобрений пойдут в колхозы и совхозы, больше продуктов появится на полках наших магазинов! Неустанная забота партии о простом человеке вызывает дикую злобу запада. Чуя собственную скорую гибель империализм продолжает гонку вооружений. Они уже лезут в космос. Наш советский космос, товарищи!»
… Максиму неудержимо хотелось зевать. Да нельзя. На прошлом партсобрании едва не заснул. Парторг, Нина Яковлевна, тётка стервозная и мстительная. Поэтому путёвка в Геленджик пролетела мимо Максима, как стая напильников над городом Парижем. Она может много неприятностей устроить. В КГБ явно сигнал пошёл. О «политической незрелости» начальника строительного участка. Да плевать. Времена не те. Не 37-й а 81-й. Нашла дура Синявского с Буковским в одном флаконе. Усталость одолевала. Сколько же она будет нести эту хренотень?! Продовольственная программа… В магазин любой зайди. Вот и вся программа. Очередь, очередь, очередь… Нет, с голоду не пухнем. На выходные в «колбасную» электричку и на Украину. Там и одежды, и еды выбор побогаче. Колбаса и сыр часто бывают. Не то что в России. Достали эти политинформации. Сплошные «исторические решения» съездов КПСС. Такое ощущение, что партия и народ в разных государствах живут. У одних « победная поступь социализма», у других: дефицит, очереди и пьянка.
На участке Максима в понедельник с утра не похмелялись всего трое. Сам начальник участка, штукатур Виктор Асафович и пёс Рейган. Штукатур был из анабаптистов, Максим с псом просто не любили это дело. Все остальные крепко «квасили». А пьяная бригада на монтаже – то ещё шоу. Панель весит 7 тонн. Что не так – человек сразу в лепёшку. А отвечать Максиму. Зарплата у него поменьше, чем у работяг. Зато ответственности, вплоть до уголовной, хватает. Карьеру строить? В начальники СМУ выбиться? Там надо уметь воровать не мешками а вагонами. Зачем? Дача в два этажа и «Волга»? Стоят ли они того? Уходить со стройки? Максим полгода работал в проектном отделе. Чуть не сдох от скуки. То ли дело стройка. Филиал ада на земле и он там не последний чёрт. Когда идёт «большой бетон» стройплощадка напоминает фронт. Всполохи электросварки, рёв кранов. Мечутся тени «бойцов». И, как танковая колонна немцев, миксера с бетоном. Брызги бетона свистят как пули. Густой мат. Крик строповых. И всем этим командует он. Начальник участка Максим Глодов.
Политинформация закончилась. Парторг собрала бумажки и ушла. Работяги кучковались у дверей бытовки. Негромко спорили и звенели мелочью.
— Мужики! Не напивайтесь. Завтра перекрытия заливаем.
— Не переживай, Максим Иваныч, мы меру знаем.
— Меру вы знаете.. Выпить её не можете. Падаете.
Строители весело заржали и двинулись в ближайший магазин. Максим закурил. Он любил остаться один вечером на стройплощадке. Домой идти не хотелось. Жены нет. Уже нет. Не сошлись характерами, как сейчас модно говорить. Так, что дома никто не ждёт. А здесь хорошо. Пахнет остывающим металлом, ветер гоняет обрывки цементных мешков, тишина. Иногда гавкнет Рейган. Можно идти в сторожку и пить чай с Николаем Степанычем. Местным сторожем.
Странный он человек. Беседовать с ним можно обо всём. Кроме его прошлого. На эти вопросы Степаныч не отвечает никогда. Максим перерыл личные дела в отделе кадров, но анкету Степаныча найти не смог. Странно. От прямых вопросов сторож замолкал. Звал Рейгана и начинал обход территории. Бесед в этот вечер уже не было. А без них Максим уже не мог. Он перестал лезть с вопросами. Тогда Степаныч заваривал прекрасный чай. Максим выкладывал на стол колбасу и сыр. Они пили чай и говорили. Обо всём. От книг и фильмов до истории России. Очень не любил сторож Петра Первого. Максим, воспитанный на советских книгах и фильмах, рьяно защищал «большевика на троне». Они допили чай, обсудив вылет киевского «Динамо» из кубка Чемпионов. Закурили. Похрюкивал во сне Рейган, спавший у дверей. В кустах за бытовкой орал сверчок, как делегат съезда партии, клеймящий диссидентов. Максим опять начал спор про императора:
— Не прав ты, Степаныч. Я всё про Петра. Вот где без него Россия была бы? Он же всё создал.
— Создал… Порушил он всё! Попытался русских европейцами сделать. Великий народ до уровня быдла опустить.
— Ты думай что говоришь! Европа быдло? А наши бородатые бояре – верх цивилизации?
— Какой цивилизации, Максим? Мы Сибирь взяли – ни одного народа не уничтожили. Как они кочевали по своим лесам – так до сих пор и шляются. А они в Америке что творили?! А в Африке? Мы людей на кострах не жгли. И, в отличии от твоей Европы, русские мылись! И дерьмо в окна на прохожих не лили. Прогресс? Мы о духе а не о брюхе думали! Правду и Бога искали. А они машины изобретали и баб голых рисовали. А там и Антихрист на трон сел. Свернула с Божьей дороги Русь, поплелась вслед за Европой. Прогресс… Ты здорово счастлив, что на машине ездишь и в тёплый сортир с лампочкой ходишь?
— Прогресс есть естественный и единственный путь цивилизации.
— Хрень! Естественное стремление человека искать ответы на вопросы. « Кто мы», «Откуда», «Зачем»… А ответы на эти вопросы у того, кто нас создал. У Бога. Дьявол подарил людям железные игрушки, что б на вопросы времени не оставалось.
— Ты не беглый поп, Степаныч?
— Ага. Протопоп Аввакум, сбежавший с пленума ЦК. Разбередил ты мне душу, Максим. Достань стаканы с полки.
Сторож полез в кучу тряпья. Вытащил из рукава старого ватника бутылку «Посольской». Из голенища кирзовых сапог достал финку, с рукоятью из клееной бересты. Порезал колбасу и лук. Они выпили. Степаныч сразу плеснул по второй. Потом закурили. Максим терпеливо ждал. Степаныч вертел в пальцах финку. Она, словно живая, мелькала между прокуренных пальцев. Затем мотыльком полетела через всю сторожку и воткнулась в глаз портрету Брежнева на стене. Максим уважительно хмыкнул. Сторож махнул рукой
— Баловство. Не обращай внимания. Я то забыл, а руки помнят. Вот так, с финкой в глазу, и упал командир «ягдкоманды», что нас по белорусским болотам гнала. Я на войне в полковой разведке служил. Много чего перенёс. Да выжить сумел. А после войны вернулся домой в Харьков. Иду, весь в орденах, гвардии старшина. На мосту бабки семечки продают. А к ним мент бежит. Какой-то указ был про частную торговлю, вот он и усердствовал. Давай мешки ногами расшвыривать. Старухи в слёзы. А он им матом. Я уж не выдержал. У этих старух сыновья да внуки на фронтах полегли. А эта тварь их оскорблять надумала?! В общем отправился мент купаться. Через перила моста, в полной форме. А в октябре уже вода не очень… Не выплыло это дерьмо, хотя должно было. Оно ж не тонет… А мне бежать пришлось. Не тянуло меня под конвоем в Сибирь… Я туда добровольно рванул. В пути документы и награды у меня спёрли. Что делать… До первого мента? Я в тайгу ушёл. Ходили слухи, что там деревни староверов есть. Найти сложно. И не такое искал. АКовские да бандеровские схроны находить приходилось. А то деревня… Говорили, что они ещё от царя-Антихриста сбежали. Да так по лесам и прячутся. Тянуло меня к ним. Не знаю что. И по тайге словно вёл кто-то. Вышел я к такой деревне. Не скажу что хлебом-солью приняли меня. Но остаться позволили. Прижился я там. Работал в кузне. Дом свой завёл. Даже девица одна приглянулась.
А зимними вечерами слушал я рассказы стариков да книги читал. Много у них книг старой азбуки. Жития святых да псалтыри мне без надобностей были. А вот историю да сказы русские я любил. Дивные сказы, Максим. Про варягов, что жрецами на с Руяна-острова на Русь посланы были. Теперь этот священный остров Германии принадлежит. Рюген называется. Про Олега, князя Вещего слушал. Про Алатырь-камень, на котором птица-Гамаюн спит. А проснётся та птица, когда прошлое и будущее встретятся. Запоёт она чудным голосом и разбудит Правду Божию в сердцах людских. Уйдёт зло с нашей земли. Расступятся воды Светлояра и воссияет Китеж- град. А из храма его выйдет истинный царь земли русской. И править он будет по законам Правды небесной… Вот такую Русь твой царь-Петрушка порушил. Огнём и мечом память выжигал народную. Язык поганил. Приходилось людям с насиженных мест срываться. Брать книги дедовские, жён да детей и бежать по окраинам. Много скитов в Сибири стоит. От чужих недобрых глаз прячутся.
Долго я там жил. Да беда пришла. В КГБ про нас узнали. Очень им книги старинные нужны были. А особенно карты. На тех картах путь к Алатырь-камню указан. Там земля золотом выстлана. Коммунистам всегда золото надобно. Кормить « Весь мир голодных и рабов». Осенью закружили над деревней вертолёты. Оттуда десант. Чего им стесняться? В этой деревне ни у кого советского паспорта не было. Значит – чужие. Значит можно стрелять. Только наши мужики тоже стрелять умели. Да и я войну прошёл. Положили мы тот десант. Наших тоже много легло. Винтовки против автоматов слабоваты. Старики решили уходить. Все святое – забрать, всё нажитое – бросить. Ушла деревня в тайгу. Решили по древней карте к Алатырь-камню идти. Сколько могил по пути оставили… Анна моя в распадке таёжном похоронена.
Тяжело это всё вспоминать. Налей ещё, Максим. В общем к Бухтарме вышло нас семеро. Мешки с книгами, винтовка да сумка с сухарями. Уже весна была. За рекой озерко маленькое… Привал мы сделали. Костерок разложили, сухари доели. Смотрим – а над озерком туман поднимается. Странный такой туман. И вдруг – фигуры из него призрачные. Спутников моих с собой позвали. Они с книгами и картой в тумане растворились. А фигуры стоят и молчат. Потом женщина прозрачная ко мне подошла. Положила ладонь на лоб. Говорит: « Не пройти тебе, Николай, сквозь озеро порубежное. Камни на твоей душе тяжкие. Утонешь. Возвращайся к людям. Камни эти сними. Как? Душа подскажет. А когда снимешь – я тебя и позову. Будем ждать тебя в Беловодье»…
Исчезли они. Озерко снова обычным стало. Ни людей, ни книг. Винтовка и та исчезла. Вместо неё на траве лежал паспорт советский, пачка червонцев и билет на поезд. Билет в этот город, где мы с тобой водку пьём. Двадцать лет я здесь. Работаю, в церковь хожу. Не знаю – как камни с души снять. А дорогу в Беловодье помню. Только это мне сил и даёт. Иди домой, Максим. Уже третий час ночи. А с утра у тебя работа тяжелая..
… Заливка перекрытий прошла нормально. Охрипший Максим курил возле бытовки. Работяги расходились по домам. Скулил и подвывал Рейган возле сторожки. Степаныча всё не было. Кто-то тронул Максима за плечо. Перед ним стояла пожилая женщина в черном платке и длинной кофте поверх серого заношенного платья.
— Ты что –ль, сынок, Максимом будешь?
— Я, мать. Чего тебе?
— Ждёшь Николая Степановича? Не жди. Не придёт он на работу. Погиб Степаныч. Какие-то ироды церкву нашу подожгли. А там иконы старинные и книги церковные. Душа наша там и память. Степаныч ринулся пожар тушить. Сбил он пламя да обгорел сильно. Не молод он был. Сердце уж не то… «Скорая» приехала. На носилки его положили. А он только одно сказал: « Зовёт она меня» и что-то ещё про озеро. А потом и затих. Преставился Степаныч. Упокой Господь его душу грешную. Век за него молиться будем. Давай, сынок, я посторожую, пока ты нового работника найдёшь. Я бесплатно…
… Максим сидел на бревне возле сторожки. Рейган положил лохматую голову ему на колени и вздыхал, глядя в глаза. Максим курил и смотрел в небо. Словно пытаясь разглядеть среди закатных облаков, уходящих к Беловодью, фигуру бывшего полкового разведчика. Но что-то увидеть мешали слёзы. Конечно от крепкого дыма, ведь мужчины не плачут…