«I am …»
из У. Уитмена
Начнём с того, что я не ем,
А целеустремлённо сплю,
Весь на спине, расслабленный и пресный,
В окне уже стареет день воскресный,
Но что мне до него?
Внутри меня века себя сменяют:
Я рыцарский кинжал роняю
И бивнем мамонта машу,
Над Адриатикой порхаю,
То – бабочка, то – Чингиз – хан,
А тут какой – то глупый день,
Он, правда, солнечный, сентябрьский,
Чуть опереточный на слух,
Для бледных земляков – подарок,
Повис над городом бесхозным,
Чуть слева от Адмиралтейства
В фольге конфетной дирижабль
(Я вижу белый потолок).
Далёкий шум за форточкой закрытой
Напоминает лёгкий грипп,
И хрип послушный в горле сонном
От после ближнего дождя
Растёт мгновенным снежным комом
Навстречу найденному «Я».
Приятно просыпаться в дефиците
Цветастом, накрахмаленном, моём,
И Через миг мы с телом запоём
О выходной полуденной истоме,
О том, как хорошо проснуться дома,
Вдвоём, втроём и даже вчетвером,
На родине, которую имеем,
Народом окружёнными своим.
Из кухни молодой семейный дым
Накал патриотический сгущает,
Перо к исходной точке возвращает,
И мы послушно следуем за ним.
Вот кухня, в которую нам ещё рано:
Конфорка на плитке, вода внутри крана,
Блокадное радио в чёрной мембране,
На столике книжка под чай из спецхрана,
На кафельных плитках – конфликт двух баранов,
На скатерти гладью – богиня экрана,
В иранской салфетке – строка из Корана
И сладкие финики из Тегерана,
Ножи спят и видят возможные раны,
Сервиз – сервировщика из ресторана,
Живёт холодильник в гуденьи пространном,
Таит морозилка комочек бурана,
Под крышкой кофейника – ум Талейрана,
А воздух – свидетель распада урана,
И наше явление здесь без охраны
По общему мнению выглядит странно,
На кухне, в которую нам ещё рано.
Но ладно,
взгляни в Петербург, что за форточкой зреет,
Он воздух такой, говорят, уникальный имеет,
Что им подышать за валюту летают туристы –
Вон лайнер по тёмному небу везёт их со свистом.
Сейчас они выйдут оттуда по трапу на землю,
Вздохнут своей клеткой грудной иноземной
И скажут «О,кей»,и получат багаж с ярлыками,
И встретят их гиды разученными языками.
Смешно тебе это, на кухне стоящему утром.
Твой сонный язык обложила банальная пудра.
Тебе бы умыться фильтрованной невской водичкой
Из крана течёт она этакой юной певичкой.
О, как умываются утром российские люди!
И как подставляют воде свои вольные груди,
Смывают с годами и с мылом остатки былого
Для жизни совсем без остатков, счастливой и новой!
Я тоже российский, с остатками, с жизнью, с годами,
В струе леденящей ликую со спёртым дыханьем,
И песня моя в вентиляции вместе со всеми
Летит по её разветвлённой, продуманной схеме.
Живу, Человек я и может, Уитмен наш местный,
Гремит из – под крана моя дружелюбная песня!
Эй, люди, вы слышите мой в вентиляции голос?
Давайте возьмёмся все за руки, тысячи голых,
И выйдем на улицы – пусть нас увидит планета.
Пойдём вслед за солнцем навстречу крылатым ракетам,
Достигнем под вечер далёких брегов Потомака
И спросим Обаму, куда тут зарыта собака,
Усядемся кругом вокруг его Белого дома
И Землю избавим от ядерного Содома!
Вот так несерьёзно под душем стоишь и поёшь ты.
А где-то в Нью-Йорке серьёзно выходит на площадь
Живой человек с самодельным бумажным плакатом
И требует нечто, как правило, безрезультатно,
Но это – его буржуазное личное дело…
А ты деловито квартиру похлопай по стенам,
Весь утренний, бодрый, добротный хозяин
Страны, погашающей выигрышный внутренний займ.
Уверенно смотришь в бинокль
и он приближает
Равнины твои и леса, где твой зверь пробегает.
А хочешь, взгляни в микроскоп, где микроб твой резвится,
А в небе летают твои и журавль и синица.
А вот аксолотль, воскресный наш бред
Музеев, театров, значков, стадионов –
В кармане под сердцем вполдрёмы шпионит
И знает с ухмылкой, что выхода нет,
Что нет ни его, ни меня, ничего,
А он – бледно – розовое вещество,
Кошмарик ночной, озорной пустячок,
С неклеенных рам вековых сквознячок…
А впрочем, я в зеркале вижу: я есть,
«I am…» как сказал бы на это Уитмен.
Но я промолчал – очень хочется есть,
И надо на кухню, где завтрак накрытый
Лежит ли, стоит – так теперь безразлично,
Его нужно съесть, он холодный совсем.
Во рту появляется первая пища.
Её я жую.
Я глотаю.
Я ем.