Виктор Пирогов.
Иван Сильный.
Речь пойдёт о врушах, богата каковыми земля наша была во все времена, нет, не о тех, какие врут для своей пользы, а о тех безобидных врунах, походя врущих и с чувством святым, сами веря вероятно себе.
Одним из таких был Иван Блинов, по прозвищу Сильный, отчество было Леонтьевичем, но отличало его от отца то, что он врал безбожно, что уже и сам не отличал правду ото лжи и жил, вероятно, в этом мирке, «тащась» как наркоман.
Про что бы ни пошёл разговор — он там был и не просто участником а живым воплощением того мига, про который шла речь и являлся главным действующим лицом или почти главным, пересказывая все мгновения той истории, над которой мужики смеялись, не веря ему.
По его рассказам, где он запутывался в датах и годах, стаж его составлял более пятидесяти лет, где он только не рабатывал.
Во Владимировке бригадирил в тракторной бригаде и в подчинении у него было двести восемьдесят человек, трактора «сотки» он гонял с Абакана своим ходом, короче, преуспел везде и всюду.
В третьем АТП, тоже был им — бригадиром и знаменитый шофёр, Василий Жбанов или как он его называл по свойски – Васькой, был у него в бригаде в подчинении, короче везде он был первым и, конечно же, умным.
А каким был он отменным рыбаком, блесною спиннинга мог попасть на спор в газету, пущенную с парома за метров пятьдесят, а то и все семьдесят, но никто не видел этого, подтверждал младший брат Боря, тоже не отстававший от него во вранье.
Лет Ивану, в то время о чём пойдёт речь, было около сорока, а то и меньше, внешность он имел обыкновенную, но отличал его от других орлиный нос и насмешливо-свысока взгляд, вроде он сам себя считал зажиточным и умудрённым опытом, закалённый жизнью, бросала какая его в своих водоворотах беспощадно.
Хотя превосходничать ему не было от чего, работал он то сварщиком, то на машине и жил – доходил, в хибаре по улице Пушкина, жена Марья, молчаливая и невзрачная баба, работала прачкой через дорогу, в районной бане.
Не преминув при случае «сверкнуть» познаниями, опытом своим и неведомым для остальных, а повод всегда находился, его всегда мужики при удобном случае и в основном это были выпивки на работе в гараже, собравшись несколько шоферов на ремонте и кузнец-токарь, подзуживали, в ожидании веселья и спора, поиска истины.
Каждый старался опрокинуть его на лопатки, к стенке припереть, но… отдать надо Ивану Леонтьевичу должное – все их попытки были тщетны.
Был он и в правду силён и знал предмет на пять и четыре, и, всегда вплетая в канву повествования себя, хотя там и не был никогда, и ещё сочинив то, во что не верилось никому.
Начинал он после — если повезёт, принятого на грудь стакана, угостивших его сгорающих от предвкушения слушателей, закусив и закурив, сидел в благоговейном ожидании «прихода», устремив, прищуривши, свой орлиный взор в окно или открытую дверь, далеко-далеко.
Где только ему виделись прошлые события и возможно уже роящиеся новые подробности в голове, талантливой на фантазии, все знали, что будет он врать, и цепенели от этого, он умел это делать мастерски, завораживать слушателя, но и немало было познавательного в его повествованиях.
Как столетний старик-аксакал он не спеша оглядывал присутствующих, вздохнет, бывало, если не было повода, о чём рассказывать и начинает не спеша сказание, н привязав его к какому-нибудь событию, предшествовавшему этому, будь то познание техники или дороги.
Любимым рассказом у нас пользовался тот, как и где он провалился под лёд и каждый раз всё в новой, другой интерпретации, мы ржали и поправляли его, стараясь пустить в колею прошлого повествования, — напрасно, он мог отбиться и от роты оппонентов.
-Ну, чиво же, дело прошлое, помню, как-то отправляют нас в Тардам по последней дороге с Васькой Скуратовым, работали мы в горной экспедиции, на ЗИЛах сто пятьдесят седьмых, в Кызыле я жил тогда — начал неторопливо он, пуская дым через ноздри и щурясь, нарочито так, видимо придать важности, что ли.
-Начальник говорит нам — ребята, кровь из носу, а груз доставьте, труба иначе экспедиции, ни харчей и главное взрывчатки нет у них, так что я надеюсь на вас, дорога закрыта, но попробуйте, прошу вас.
Все затихали и превращались вслух, заново переживая с ним его басни, но… так же не могли и отступиться от них, вреда они нам не несли, кроме веселья и последующих размышлений об этих действиях.
-Вышли мы с Васьком, — что делать-то будем, погода теплая — ништяк, апрель на дворе стоит, снега уже почти в Кызыле нет, сажа кругом сами знаете, на Кок — Тее тоже уже по полянкам нет, так, в кустах ещё лежал.
-Подумали-подумали, а, ладно, поехали, хуже бывало, где нас только чёрт не носил, где сейчас вы лес возите — так, детский сад это, баловство голимое — и презрительно цыкнул сквозь зубы, на что мужики-лесовозчики обиженно загудели – а ты сядь хвастун, да поезди там сам-то.
Он не удостоил их взглядом и продолжал — ну ладно, ладно, ишь ты, не поглянулось имям, дальше слушайте.
Подъезжаем к переправе значитца, нет никого и, знак висит — «кирпич», постояли, покурили и говорю Ваське — давай я первым, провалюсь, так помоги чем, елив что.
-Иван, твоя очередь, держи – перебил его «виночерпий», им был Шипорез, подав ему полстакана.
Он нарочно пропустил очередь, чтобы влить ему силы после вчерашнего «праздника», выдававшего его нездоровым видом клюва, с висящей под ним каплей и для вящего красноречия, на что Иван благодарно взглянул на него и опрокинул содержимое в рот одним глотком.
Закусив и заметно повеселев, Сильный закурил и как бы забыв, спросил – на чём там я остановился-то?
-Да на переправу заезжать ты собрался — загалдели мужики — забыл что ли, — не подозревая, что он и впрямь забыл, всё перемешалось в его мозгах видимо или новые мысли-фантазии шли и шли на ум, стояли – толкаясь нетерпеливо в очереди.
-А, ну вот, пропустил я встречную и поехал, и зима вроде, а на повороте к скале лёд возьми и затрещи, я газу, а куда там, поздно уже, машина пошла ко дну и, выскочить не выскочишь, зажало льдом дверки.
-И так страшно тонуть-то, всё в глазах стоит, сколь лет уже, ну, всё, Иван, думаю, отъездил ты своё, каюк тебе, до того обидно стало, ну хоть бы с пьяных шар был да в аварии погиб, нет, как колун хреновый ко дну идёшь.
-Нет, не сдамся и дверку открываю значитца в воде, поплыл подо льдом, помню, что ниже полынья есть, а меня так на дно и тянет, намокло всё – и для подтверждения этого, взмахнул и опустил безвольно руки, хана короче.
Одет он был по его словам, в полушубок и толстый свитер из иманьей шерсти, сменял какой на винтовошные патроны в Самагалтае – так он сказал, это видимо, что бы добавить значимости и весу себе.
Вся прелесть его сказаний, была в том, что складно он врал и припутывал к рассказам всевозможные эпизоды, иногда не относящиеся и к делу, но в «комплексе» всё это давало очень и очень, положительный эффект.
-У меня шурин-то прапором служил раньше в Абакане в полку, вот он добра этого и навозил мне цинками, сам-то я не охотник, рыбак только заядлый, ну и менял их на мясо у староверов да везде, жил как кум королю…
-Иван, может, остались у тебя ещё они, а то дай маленько, в долгу не останусь, сам знаешь – спрашивал кто-нибудь из мужиков, но так, для хохмы, зная, что врёт он и про патроны и про всё.
-Роздал, дорогой, всё пароздал — вздыхал Сильный без видимого притворства – душа-то добрая, один просит, другой дай да дай Иван, вот и всё, кончились, да и было-то кого их там, так, с десяток цинков, ну полтора.
…Дополняли его ансамбль полярника великолепные заводские унты — зима же, морозы вон под сорок жмут, и о которых он до сих пор жалеет, что сбросил он их, плывя подо льдом, месяца не проходил в них.
Мужики в этом месте — это кто раньше слышал, замирали от такого резкого поворота событий, ведь всё было иначе, но Иван говорил уже по-другому и они с нетерпением ждали его неторопливый рассказ.
Он красовался собой в эти минуты и желал видимо её, той мнимой действительности, где ходил хотя и в мечтах, но в унтах как настоящий лётчик, а не в подшитых как сейчас валенках, а летом постоянно в пыльных сапогах.
Находясь в мечтах в не своей, не очень удачной и счастливой жизни и в этом он, вероятно, находил душевный покой и утешение, его грело такое состояние и, чувствовал себя он превосходно.
-Володя, налей-ка мине ишшо маленько, а то чиво-то не разбило путём – зная, что сейчас ему не откажут, ну просто не имеют права, и подставил Шипорезу стакан, стоявший пока без дела на краю верстака.
Тот крутнул лысой головой, но ничего не сказав, плеснул ещё, Иван, крякнув, выпил и шумно выдохнув, продолжил.
-Плыву я подо льдом, значитца, полушубок сбросил с унтами, эх, хорошие были оне, мне сват из Казани привёз их, прямо на фабрике брал за сорок рублей, носу им не было, три зимы относил и им хоть бы хны.
Забыв, что только, что, говорил, будто им и месяца не было, но никто не обратил внимания на такую мелочь, а кто и вник, не стал «мелочиться», рассказ становился всё более нереальным и мелочь эта ничего не стоила.
-Где полынья-то, уж задыхаться стал я, а течение быстрое, так и прёт, так и прёт меня, пронесло, наверное, нет да нет, смотрю светлее стало и вынесло наконец-то на поверхность.
Хватаю ротом воздух как шшука голодная мальков, надышаться не могу, а меня несёт, смотрю, тувинец коня поит в ней, полынье-то, ну и кричу ему.
– Брось повод мне, брось, не видишь что ли, тону, а он перепугался и коня бросил, побежал, я как водяной у него перед глазами появился – Иван коротко хохотнул, мужики, куря, хохотали, первослушатели крутили головами и недоумённо спрашивали, — а что так может быть?
Чернов, икая и вытирая слёзы, через силу отвечал им, – может, может, слушай, не то ещё будет.
Сильный же, преисполненный достоинства и ни говоря ни слова, смотрел на всех осуждающе – разве можно в такие минуты хохотать, а лучше сказать – прости меня Господи, вроде как святотатствовать и потом заявлял.
– А ну вас на хер, им как людям рассказываешь, а они гогочут — и с обиженным видом, делал попытку встать и уйти, зная, что ему не дадут этого сделать и предложат сейчас же выпить.
После очередного круга, обноса всех по полстакана, разговоры маленько покрутились насчёт насущных проблем, где ещё взять и, кто побежит в магазин и снова Иван был в центре внимания.
-Ну и чиво, убежал он сука и конь за ём, а конь-то хоро-оший вижу, как у тебя был, дядя Савелий – это он кузнецу.
-Помнишь, в Брень-Бай-Хааке ты жил тогда, я заезжал со своим свояком Николаем на «Колхиде», в третьем АТП я работал тогда, он тебе сватом приходится?
Начинались бесполезные разговоры ни о чём, подпивший дядя Савелий, по прозвищу – Деданька, улыбаясь и польщённый всеобщим вниманием, степенно начинал вспоминать всех и вся, что конь не его был, а совхозный и брал он его, что бы привезти дроблёнку.
Видя, что основной поток стал уходить в сторону, Шипорез не выдержал и рявкнул — хватит вам, продолжай Иван Леонтьич, на хер нам свояк твой сдался и кобыла колхозная, давай, поехали…
— Ну и чиво делать-то — вновь закуривая, и оглядывая всех тем же многозначительным взором, продолжил он.
— Хватаюсь я за забереги – скользко, несёт и несёт меня скоро и конец полынье будет, и тут смотрю, о!, сук вмороженный, я ухватился за него, и давай меня крутить водой, давай крутить, но нет да нет, выбрался я.
-Нет никого, один и что делать, замёрзнешь, ни спичек, ничего нет, Ваня беги до Сов Тувы, иначе смерть тебе.
-Ну и побежал, морозина градусов под тридцать, а чего хочешь, конец декабря стоит, свитер коробом встал, штаны так же, но поломались потом, ноги-руки стали гнуться.
Мужиков завораживало это, многие сами тонули и, им была понятна такая беда, не могли они только понять, как можно проплыть столько и потом ещё и вылезти из полыньи самому.
А ведь они тоже не слабаками были и побывали во многих схожих ситуациях, но Сильный их давил, неизвестно чем брал верх и строптивцы пока не отваживались перечить ему.
У него опять становился задумчиво-горестный взгляд и снова он молча смотрел вдаль, словно сквозь закопчённую стену кузницы видел и переживал вновь те трагические минуты и, помолчав для этикету — а он знал его, продолжал.
-Но и х..и, побежал я, на машине быстро это так, а в мороз босиком да в такой одёжке, далеко показалось и ни одной, ни одной машины, как провалились куда-то, да и какие машины-то тогда были, раз-два и обчёлся…
-Иван, Иван, а ты что на Кок-Тее-то не остался, там же вон, сколько домов стоит – кто-то тревожно — сочувственно закричал ему из новичков, ему вторил другой и были они правы.
-Да какой тебе Кок-Тей тогда был, и не жили там зимой – он начинал врать наперекор себе, зная, что погубит себя, но пёр и стоял на своём, начинался спор и, в конце концов, мужики осаживали зарвавшихся правдолюбцев – хватит вам, сидите и слушайте или катитесь отсюда, не мешайте нам, сами знаем.
Они ещё лепетали, дескать, полынья-то сверху всегда по течению, а не наоборот, но замолкали, обиженно что-то бормоча себе под нос, понимая всю нелепицу Сильного, но… рты им пока заткнули.
Иван, как бы с сожалением и снисходительно глядел на них и взгляд его говорил – эх вы, несмышлёныши, что вы знаете-то в жизни этой — и, молчал, пока не затихнут страсти, и мужики не уймут последнего чересчур уж не верящего, не начинал и курил, куражливо и глумливо глядя на всех.
Он был уже на «кочерге», пил не в больших количествах он, как его слушатели и похмелился хорошо и вероятно смекал, что бы вроде как показать обиду и, свалить куда-нибудь, поспать или уехать домой.
Но номер не проходил, его одного не пускали даже справить нужду — только в компании, опасаясь, что он улизнет и требовали докончить, был он для всех ну, как Хазанов, что ли, знали итог, но жаждали послушать и, похохотать ещё и ему ничего не оставалось, как продолжать.
Справедливости ради, он не «косил» и отрабатывал угощение на совесть, с той же интонацией-дикцией и подробностями, без которых была бы просто серость, а не цирк и день у мужиков на ремонте проходил не так уж и плохо.
Никто его не уличал после «концерта» во вранье, все были довольны и потом, как я уже сказал, всякий прокручивал в своей голове эти рассказы, вспоминая, сопоставляя и зачастую, их ситуации были схожи с его, конечно не в том безобразном вранье.
Хотя и привраны они были где-то и не мало, но суть главная в них была, суть опасной их работы на машинах, что-то иногда в них проскальзывало поучительное, и предупреждающее и впоследствии каждый примерял их к себе.