Вечером 31 августа 1699 года по улицам Москвы промчались царские гонцы с громкими криками: «Огни гасить! Новолетие не править!»

Больше трех месяцев православный люд терялся в догадках, что еще задумал молодой царь, до того уже порушивший много старых обычаев в угоду европейской моде.

Только 20 декабря москвичей барабанным боем созвали на лобное место и зачитали указ Петра: «… считать Новый год не с 1 сентября, а с 1 января сего 1700 года». Еще предписывалось: «… в веселии друг друга поздравлять, желать в делах благополучия и в семьях благоденствия; детей забавлять и с гор на санках катать; взрослым воздержаться от пьянства и мордобоя, поскольку на то и других дней хватает…»

В назначенный день Государь, слывший большим затейником, сам открыл празднество: около полуночи вместе со свитой вышел на площадь и факелом поджег «ракету», которая, на потеху всем, испускала искры, сыпалась пеплом и усердно коптила.

С тех пор так и повелось на Руси — встречать Новый год в разгар зимы, с шумными застольями, ночными гуляниями, фейерверками и танцами у елки. Правда, украшать свои дома елками народ не спешил — в допетровские времена она считалась символом смерти.

… Почувствовав сосущую пустоту под ложечкой, Вера Сергеевна выключила ноутбук, захлопнула крышку и досадливо буркнула: «Вот, черт!»

Но неумолимая память от толчка извне встрепенулась, открыла свои завалы, и посыпалось оттуда то, что вспоминать не хотелось, что вызвало смутную печаль и разбередило душевную рану.

Да, в их семье Новый год не праздновали и елку не ставили — она, как была когда-то, так и осталась символом смерти.

* * *

Отца Вера Сергеевна помнила только в одном виде: большой, красивый, в толстом шерстяном свитере с двумя оленями на груди; и в одном положении — с запрокинутой головой, нелепо вытянутыми ногами и растекающимся по светлым брюкам мокрым пятном.

Пытливая пятилетняя крошка в белой курточке и вислоухой шапочке, сшитыми к детсадовскому утреннику, долго таращилась на факт безобразного поступка, затем, захихикав, «зайчиком» попрыгала в кухню, где мама колдовала над кулинарным шедевром — фаршированной щукой, и заорала так, что с потолка посыпалась штукатурка: «Папа уписялся!»

Жизнь в доме остановилась вместе с сердцем Сергея Ильича. И случилось это в канун новогодних счастливых ожиданий.

* * *

О последнем дне с мужем, страшном дне, когда пасторальную мелодию счастья заглушил грохот барабанов непоправимой беды, Софья Аркадьевна рассказывала дочке в подробностях, со всеми деталями и оттенками. Из года в год 31 декабря она садилась рядом с Верой, клала ей на колено маленькую холодную руку с россыпью бледных веснушек и спрашивала: «Хочешь знать, как было?»

— Хватит, мама, я уже сто раз слышала это, — хотелось крикнуть в лицо мучительнице, но, опасаясь вспышки негодования и обвинений в жестокосердии, Вера неизменно отвечала: «Хочу».

И на этот раз все было, как всегда: глаза налились голубой слезой, пальцы вцепились в колено и понеслось.

— Это чудовищно — умереть так рано. — Градус драматизма с первых же слов достиг наивысшей отметки. — Бедный, бедный мой Сережа… Такой красивый… здоровый… он же никогда не болел, ни на что не жаловался… И вот нате вам — сел и умер… — Выдавленная слеза покатилась по щеке. — Все из-за елки, будь она проклята… Говорила же ему: «Купи небольшую», — так нет, не послушался, притащил огромную, до потолка… Хотел устроить дочке праздник и надорвался…

— Ты еще скажи, что это я виновата, — видения из детства вернулись, в их липком потоке увязли все чувства, и недоуменный вопрос: «Почему ты так со мной?», так и не сорвался с губ.

— Что ты…что ты, — безразлично отмахнулась Софья Аркадьевна. Многолетнее служение культу покойного мужа, которое приобрело оттенок нестерпимой мистики, сделало ее нечувствительной к переживаниям близких. Только она имела бесспорное право скорбеть, страдать и грустить.

Что будет дальше, Вера Сергеевна знала на память. Сейчас мама расскажет, как она дико, самоотверженно и преданно любила папу, как мечтала дожить с ним до старости и умереть в один день… Потом достанет сверток с вещами для похорон, документы, обручальные кольца и будет давать указания, как всем этим распорядиться после ее смерти. А покинуть этот мир она собиралась именно в предновогодний вечер, как и ее ненаглядный Сергей Ильич.

… Надтреснутый голос все бубнил и бубнил, а удрученная слушательница, в стоическом молчании ожидая конца экзекуции, думала, что еще немного, и мама-таки доконает ее. Но, вопреки внутреннему протесту, терпела до самого последнего слова.

Закончив терзать жертву, Софья Аркадьевна усаживалась в кресло и с торжественным видом ждала, конечно же, не прихода отвратительной старухи с косой, а светлого ангела, который заберет ее на небеса. Ждала тихо, без всхлипываний и причитаний, пока бой курантов не оповещал о приходе Нового года, и тогда она, раздосадованная очередной отсрочкой, уходила в свою комнату, чтобы снова и снова вспоминать все то, что было связано с мужем.

— Сколько можно? Почти полвека прошло, а она… Театр абсурда какой-то. — Вера Сергеевна пыталась, но как она могла понять мать, когда та сама затруднилась бы объяснить это странное, неотвязное желание, так досаждавшее всем домочадцам.

Вполне понятно, что в такой ситуации ни о каком празднике, ни о какой елке не могло быть и речи. Вера Сергеевна, ее дочка и впоследствии внучки по прихоти вздорной старухи лишилась того, что могло бы прибавить к их жизни еще одно очарование, еще одну счастливую сказку.

* * *

Пока на авансцене неутешная вдова оттачивала характерную роль, жизнь за кулисами шла своим чередом.

«Прима» и не заметила, как неожиданно быстро подросла Вера, как в жизни молодой девушки мимолетно скользнула любовь, оставив о себе долгоиграющую память весом три килограмма и длиной пятьдесят сантиметров.

— Необыкновенно непривлекательный тип, — брезгливо поморщилась Софья Аркадьевна, ненавидевшая зятя всеми фибрами души. — Куда ты смотрела? Надо было искать такого, как наш папа, тогда бы не вляпалась в это дерьмо.

— Когда отца не стало, мне было пять лет. Я ничего не помню, ничего не знаю, и, вообще, оставь меня в покое, — зло отрезала Вера, спрятав свидетельство о разводе в дальний угол комода.

Необдуманный скоропалительный брак, распавшийся возмутительно быстро, на много лет внес в их семью разлад, недовольство друг другом и массу проблем, связанных с появлением крикливой и болезненной Светочки.

— Надо быть храброй, — тихо сказала самой себе мать-одиночка. — Все плохое пройдет. Главное — верить и ждать.

И дождалась!

В свои неполных двадцать лет миловидная, доверчивая Света, не устояв перед лестью восхищенного внимания изощренного ловеласа, опалила крылышки. Когда последствия бездумности стали очевидными, она, предвосхитив бурю, безапелляционно заявила: «Буду рожать!»

Вера Сергеевна, проморгав дочку, беспомощно развела руками, а Софья Аркадьевна во всем обвинила дурные гены, доставшиеся внучке от отца-разгильдяя, и ограничилась упреком в мягкой форме: «Ты родилась, чтоб мучить меня». Сказала она это совершенно спокойно, по-прокурорски деловито, после чего засеменила прочь и быстро растаяла в бесконечности темного коридора.

Девочку назвали Лилей. Своенравный ребенок, занявший своей персоной все внутрисемейное пространство, не мог знать, как, кстати, и остальные, что им всем еще предстоит потесниться. Через десять лет, полных переживаний с порывами безнадежности, Светлана, грациозно склонившись к матери, тихо шепнула ей на ухо: «Мама, ты только не волнуйся, у Лили скоро будет братик… или сестричка».

— Ты ненормальная! Рожать второго ребенка… и опять без мужа. — Вера Сергеевна, будучи не в силах отвратить беду, разошлась не на шутку. — У меня дочь — идиотка! — От ударной новости она почувствовала слабость, мутность, тошный страх и отчетливо увидела, как бы со стороны, свою безрадостную пенсионную жизнь, в которой ей ничего не светит, кроме как увязнуть в ежедневной рутине, выполняя одну и ту же работу — день за днем.

Софья Аркадьевна, с виду вполне миролюбивая и лояльная, на этот раз не смолчала. Прослушав сообщение о скором прибавлении семейства, она засунула палец в рот и, наладив клацающее оборудование, больно «укусила» внучку: «Сколько дуру не бей — умнее не станет».

Вопреки шумным протестам и безоговорочному порицанию, Ева с криком ворвалась в этот мир и стала пятым полноправным членом их женского коллектива.

* * *

Шумная, беспокойная команда от «5 до 90», как они себя называли, зацепенела, когда осенью у Софьи Аркадьевны случился удар. Обвислая кожа на щеках, безжизненный взгляд, сиплое, прерывистое дыхание — печальный исход казался неизбежным. Только Вера Сергеевна, проявляя завидный стоицизм, как могла, успокаивала детей.

— Все будет хорошо, она поправится, вот увидите.

Много раз озвученная мамой заявка на определенную дату смерти так прочно засела в ее подсознании, что, как бы плохо ни было, что бы ни говорили врачи, мысль о кончине отметалась беспрекословно — Софья Аркадьевна не умрет, еще не пробил ее час.

Так и вышло.

Из стационара бабушку забрали живой и … счастливой. Вместе с памятью в небытие ушли нестерпимые воспоминания, усеченный мир вмещал только «сегодня», в котором — горячий чай с лимоном, рассыпчатое печенье, яблочное пюре с корицей и прочие маленькие радости, которыми заботливые родственники щедро одаривали больную.

Мало-помалу все утряслось: Вера Сергеевна взвалила на себя обязанности по уходу за матерью; Светлана, которую когда-то с боем заставили поступить в медицинское училище, теперь работала старшей операционной сестрой в частной клинике и стала основным финансовым донором семьи; первокурсница Лиля успешно одолевала университетские науки; егоза Евочка, сделанная для того, чтобы надоедать и шкодить, тоже блестяще справлялась со своим предназначением.

* * *

Вера Сергеевна выключила ноутбук, захлопнула крышку и досадливо буркнула: «Вот, черт!»

Указ Петра I, тягостные воспоминания, серая обыденщина прожитого дня — в голове все перемешалось. Быть может именно в эту минуту ее рассудок, оценивая события и чувства вкупе, очнулся, выявил причину и наметил цель.

— Ну все, хватит! — решила она после трех месяцев изнурительной борьбы со своими страхами. — Да простит меня мама, но дети тут ни при чем.

Двадцатого декабря на семейном совете все узнали, что в этом году у них будет праздник.

— С ума сойти, — Светлана, хлопнув ладонями по дивану, подскочила с места..

Лилино «у-у-у» было чем-то средним между сказать что-нибудь и не сказать ничего.

— Не «укай», — уловив в этом маленьком звуке нотки протеста, Вера Сергеевна тут же приструнила внучку. — Слышать ничего не хочу.

— Бабуля, ну ты даешь! У нас туса намечается, я не смогу.

— Сможешь! А будешь выступать, заберу ноут, лишу хавчика — вот будет ржака. — Освоив Интернет, она, как говорится, «была в теме» и поэтому быстро нашла слова и аргументы, безотказно подействовавшие на неуживчивую эмансипированную малолетку.

— Ладно, договорились, только не шинкуй мне уши, — Лиля сдалась без боя. — Я тя лав, — крикнула она напоследок и «ливнула» по своим делам.

Последней слово взяла Ева, которая от радости подпрыгивала, как шарик для пинг-понга.

— И елка будет?

Дерзнув порушить семейные устои и не чувствуя никакой своей вины, Вера Сергеевна осознала, что впереди много, много лет, наполненных счастьем, и все это налетело сразу, закружило, и она, рассмеявшись, привлекла внучку к себе и пообещала: «Будет, обязательно будет!»

* * *

Время до полудня прошло в тумане утренних суетливых забот и вязком ожидании праздника, который, получив приглашение, уже совсем скоро заявится в их дом. Это было так странно, так непривычно… От новизны ощущений голова шла кругом, но в этой круговерти Вера Сергеевна, как ни старалась, не находила ни радости, ни воодушевления, ничего, хоть отдаленно напоминающее долгожданное счастье. Она хотела порадовать детей, а теперь, мучимая тревогой, которая нудила, что от малейшего пустяка все может пойти не так, не находила себе места.

— Ну, будь что будет, — намаявшись от запоздалых сомнений, она замерла посреди гостиной и осмотрелась.

Везде чистота и порядок, отяжелевшая от украшений елка сверкает разноцветными огоньками. Рядом с ней дремлет в кресле Софья Аркадьевна. Уныло крякая, она все старалась удержать в одном положении голову, которая то склонялась вперед, то запрокидывалась назад.

Ева на ковре увлеченно играет со своими куклами.

От картинки мирного покоя напряжение спало.

— Девочки, я пошла готовить, вы тут без меня не скучайте.

Софья Аркадьевна посмотрела на дочку мутным взглядом, а Ева так и не подняла голову.

* * *

Сколько прошло времени, час или два, она не могла бы сказать.

Но тут в коридоре раздался топот детских ножек, с размаху открылась дверь, и перепуганная Ева с вытаращенными глазами влетела на кухню.

От неожиданности лицо бабушки Веры обвисло, по телу пробежала возмутительная дрожь, нож выпал из рук и с дребезжанием упал на кафельный пол. Мимолетного взгляда на по-рыбьи открытый рот внучки было достаточно, чтобы понять — случилось страшное, сбылось напророченное.

— Нет! — глухо вскрикнула Вера Сергеевна. За долю секунды в воображении,чередуясь, пронеслись мрачные видения: вот ангел уносит маму на небеса; вот папа в свитере с двумя оленями оттуда машет ей рукой; из мусорного бака одиноко торчит верхушка их елки; за поминальным столом плачут дети…

А Ева все дергала ее за юбку и истошно кричала: «Идем, идем… елка горит».

Когда смысл этой изумляющей новости дошел до парализованного сознания, Вера Сергеевна чуть не лишилась чувств. «Жива! Жива!» Это было, как утопающему сделать вдох, как онкобольному узнать, что диагноз ошибочный, как прыгнуть с крыши высотки и не разбиться. «Пожар, пожар!» — вот тут было от чего впасть в тихий ужас. Многоопытная «бэби-ситер» знала все, что можно знать о кишечных инфекциях, ангине, разбитых коленях, укусах всех видов и еще о многом другом, только с пожаром ей еще не приходилось бороться. Но когда в доме беда, тут не до размышлений.

Вера Сергеевна стремглав бросилась в комнату, чтобы огонь тушить, маму спасать, добро выносить.

А там… зычный храп немощной Софьи Аркадьевны, пребывающей в объятиях Морфея, и никаких признаков катастрофы — разве что на елке погасли лампочки и едко пахло гарью.

Уяснив размер ущерба от короткого замыкания, который равнялся сумме выброшенных на ветер денег за чудесное изделие китайских народных бракоделов, Вера Сергеевна воздала хвалу Создателю, успокоила хлюпающую носом внучку и, обессиленная, тяжело опустилась в кресло. Сомнений не осталось, сегодня — как раз тот день, когда солнце встало исключительно с целью ее погубить.

* * *

До Нового года оставались считанные часы. Стол накрыт, все в сборе. Даже шалопутная Лиля сдержала слово и пришла вовремя.

— Фэмили, — крикнула она с порога, — прошу внимания, у нас гость. — Новость камешком шлепнулась в тихую семейную заводь, и поверхность тут же подернулась рябью. — Если хоть слово… — Лиля не успела закончить, как из-за ее спины в комнату ввалился долговязый парень с искрящей, шипящей, дымящей петардой в руках и смачно гаркнул: «Сэрпрайз!»

Рефлекс у Светланы сработал мгновенно. На операционном столе она видела не одного такого «затейника» с оторванными руками.

— Бросай! — команда прозвучала оглушительно.

Он и бросил.

До этого момента никто из присутствующих не знал, что для украшения квартиры на Новый год нужно просто швырнуть петарду в винегрет. Теперь узнали все.

— Что это было? — Встрепенулась Софья Аркадьевна от звучного хлопка.

Остальные истуканами стояли кругом стола и зачарованно смотрели, как клубы дыма обволакивают комнату.

— Все целы?- справившись с испугом, Вера Сергеевна произвела поголовный осмотр участников огненного шоу, облепленных винегретным крошевом, и, справедливо предположив, что выглядит аналогично, неожиданно прыснула со смеху. Тут же раздались разрозненные смешки, которые быстро перешли в общий хохот.

Переведя дух, повеселевшая хозяйка прищурилась и спросила у зачинщика переполоха: «И как же зовут шутника?»

— Петр! — горделиво провозгласил тот, и его прозрачно-розовые уши возмутительно заалели.

— Матерь Божья, — мелькнуло в голове, — Петр Алексеевич реинкарнировался. И точно, сходство было поразительным — высокий рост, длинные густые волосы, зачесанные назад, глаза навыкате. Выходит, что молодой царь Петр пришел посмотреть, как мы тут гуляем, и петарду принес для общего веселья. Бывает же такое!

Чтобы подбодрить смущенного гостя, Вера Сергеевна сказала, вполне корректно, что сюрприз ей понравился и поспешила за ведром и тряпкой, ведь с этим безобразием нужно было срочно что-то делать.

* * *

— Бум, бум, — куранты оповещали, что старый год уносит ноги, а новый на подходе.- Бум, бум, — куранты призывали замешкавшихся побыстрее разлить шампанское. Одиннадцатый удар — объявлена готовность №1. Двенадцатый — раздача счастья начинается. Кто не успел, тот опоздал.

— С Новым годом! Ура! — в дружном, восторженном оранье Вере Сергеевне послышалась старческая хрипотца, и она посмотрела, чтоб убедиться. Так и есть. Софья Аркадьевна, как будто не было за плечами кучи прожитых лет и нажитых хворей, завзято вторила молодым крикунам. Даже немощь отступила, когда в обыденность ворвался магический праздник новолетия.

Дальше все было, как прописано в Указе: в веселии друг друга поздравляли, желали в делах благополучия и в семье благоденствия, танцевали у елки и даже огненную потеху устроили.

— Нет, но каков! — постоянный объект наблюдения, невероятное сходство которого с Петром I смущало хозяйку весь вечер, под пристальным взглядом занервничал, и тогда она, улыбнувшись улыбкой лукавого поощрения, спросила: «Все так, как Вы хотели, Петр Алексеевич?»

— Не понял… Вообще-то я Николаевич.

— Ну и ладно, ну и хорошо, — загадочно вымолвила Вера Сергеевна и добавила совсем уже тихо, неразборчиво, — какая же я была дура.

Щепетильно перебирая события своей жизни, она ясно увидела, что тогда-то и тогда-то могла поступить иначе, что непростительной ошибкой была трусливая позиция непротивления материнскому диктату, что, скрывая свои истинные чувства, косвенно поощряла многолетнее безумство.

За осознанием вины пришла радость — пусть поздно, но она все-таки вырвалась из этой западни и приняла правильное решение. А теперь радуются все. Глядя на счастливые лица, Вера Сергеевна ощутила то, что никогда не ощущала: невообразимый подъем души, и, возможно, впервые почувствовала себя по-настоящему счастливой.

Приказано праздновать, значит будем!