Три сестры.
Во время моих бесконечных пьянок в Москве, мать, купив дом в деревне, завела себе кота. Он был черно-белый и очень прыгучий. Она назвала его Гашеком, в честь великого чешского писателя, а никак не хоккеиста, знаменитого вратаря, как, наверное, подумало бы молодое поколение, родившееся в России и, возможно, в Чехии. Судьба у кота, как и у настоящего писателя (а не вратаря) Гашека, оказалась сложной. Возле дома, где жил молодой Гашек, бродило много бесхозных собак. Одна из них, сука по имени Гера, стала преследовать молодого Гашека, и он не успел скрыться в предусмотренном для котов окошке для входа в дом. В общем, даже не хочется говорить об этом, Гера откусила Гашеку левую заднюю лапу. Мать сообщила мне об этом ужасающем событии по телефону, а я впал в жуткую депрессию, отменив на время выгодные мне контракты. Со своей склонностью к преувеличениям, я, честно признаться, стал хоронить и мать и Гашека, и думать, что вообще все плохо, и кот точно не выживет, но в это время мне опять позвонила мать. Оказывается, Гашек выжил, и теперь кондыбает на своих честных трех лапах, а Геру кто-то пристрелил. Карьера в Москве у меня что-то не задалась, потому что в этом городе надо хоть время от времени, просто ради приличия, работать, что мне не по душе. Итак, я приехал в деревню, чтобы оправдать собственную лень, пожалуй, ради души, но, в конце концов, ногу мне никто не откусил.
Когда я в очередной раз ходил, как истинный фермер, за самогонкой, а точнее, за разбавленным техническим спиртом, я встретил встрепанную кошку. Знать бы заранее, а я не знал, что эта рыжая кошка жена кота моей матери, а точнее, жена кота и мать маленького рыжего котенка, который сидит сейчас у моих ног и беседует со мной. Такая запутанная история, так о чем я, о котах. Машка, так я оригинально назвал эту кошку, все время у меня путалась под ногами, как это принято вообще у кошек, а Гашек за ней ухаживал.
Я тогда не знал об истинных чувствах Гашека, более того, не знал даже, что будущая названная Машка является кошкой, да мне, собственно, был безразличен тогда пол этого животного. Поэтому, грешен, я кидался в нее песком, чтобы отогнать от своей усадьбы. Будущая Машка не унывала, и все равно лезла на территорию. Как-то раз я загнал ее в сарай, где она успешно спряталась среди развалин мотоциклов, на которых я в детстве ездил, причем среди Явы “Скамейки” ее положительно невозможно было найти. Важный факт – у нашего дома есть две веранды, куда очень легко запрыгнуть под крыши, если у тебя есть когти, смелость, наглость и сильные лапы. В общем, оказалось, что Машка неожиданно беременна, неожиданно, конечно, для тупых людей, и родила она именно под крышей одной из этих веранд. Опытное животное чувствовало, что люди ждут, не дождутся, чтобы утопить ее потомство и была права. Но под крышу веранды членам общества Шарикова залезть было сложно, поэтому Машкины котята выжили. Будучи крайне осторожным и, как говорится, знающим жизнь, животным, Машка оттащила котят в самый край веранды, а когда любопытные твари-люди стали заглядывать в узкое окошко, одной глухой ночью как-то перетащила потомство на другую веранду, где окошек вообще не было. Мы, не сообразив этого, долго терялись в догадках, куда же пропали Машкины дети, между тем как сама она регулярно являлась на кухню обедать. В конце концов, когда я курил на этой веранде без окошка, я услышал какое-то легкое царапанье сверху и понял, где эти маленькие существа. Однако как Машка протащила котят на эту веранду, навсегда для меня осталось загадкой.
Постепенно, судя по усиливавшемуся царапанью, было слышно, как котята росли, и я даже стал беспокоиться, не придется ли разбирать веранду, чтобы достать их, хотя рассудил, что если как-то пролезает Машка, пролезут и котята.
Наконец, когда весна уже была в самом разгаре, Машка достала своих котят и поселила их в кресле на веранде. Сначала их было двое, они, собственно, слезли под ее вопли сами, один был трехцветный, как Машка, а другой черно-белый, как Гашек. Третьего и последнего, самого толстенького и косолапого, тоже черно-белого, Машка за шкирку как-то выволокла сама. Все трое оказались кошками, насчет трехцветной можно было и не сомневаться в силу генетики, никто не видел трехцветных котов, а про двух других я узнал позднее. Внешность котят удивительно совмещала в себе качества обоих родителей. Так, Машка была пушистая и трехцветная. Гашек черно-белый и гладкошерстный. Соответственно, трехцветный котенок был одноименной раскраски с Машкой, но гладкошерстный как Гашек, косолапый был черно-белый, как Гашек и пушистый, как Машка, а вот третий был весь в Гашека, черно-белый и гладкошерстный. Мы назвали их соответственно Шуня, Труся и Глаша. Шуню назвала Шуней жена, которая иногда приезжала ко мне, когда я бывал трезв. Что это слово значит, я так и не узнал никогда. А крестной оказалась жена, потому что она обрадовалась, что Шуня трехцветная. «Это принесет нам счастье, точно по примете, — говорила жена, — вот мы ее то и оставим». Глашу (черно-белую гладкошерстную) назвали, конечно, в честь папы Гашека, а Труся была тем самым косолапым котенком, который все не хотел спускаться вниз. Труся и была самой, так скажем, осторожной, впоследствии. Вообще, зачатки характеров кошек проявились почти сразу, нравы у них были у каждой свой, и судьбы сложились по-разному.
Первой головной болью нас всех стала проблема, кому бы сбагрить весь выводок. Увы, в деревне в тот год у всех полно было кошек и котят, которых не успели утопить. Когда я на мотоцикле приехал в другую деревню, где был магазин и продавали задешево какую-то якобы лекарственную настойку (87% спирта), которая мне срочно понадобилась, то решил прилепить на магазин объявление о раздаче котят. В это время вышла продавщица и спросила у меня, не нужны ли мне, в порядке ее одолжения, котята, которых у продавщицы было аж пять штук. Я решил не клеить объявление.
Шуню, как самую «счастливую, трехцветную», я пытался отправить жене в Москву. Но когда та попыталась засунуть Шуню в коробку с дырками для дыхания, Шуня подняла страшный вой и сильно поцарапала жену. После этого их взаимоотношения были некоторое время напряженными, зато Шуня отвоевала себе свободу. Однако, постепенно все решилось само собой.
Первой от нас эмигрировала Труся. Уже наступило лето, и Шуня с Глашей бесились в саду. Трусю они неохотно брали в свои игры, а она предпочитала коротать время рядом с миской, в которой лежал корм. Мать преподнасла Трусю местной почтальонше, той самой, которая торговала техническим спиртом, разбавленным водой. Мы были спокойны за Трусю, так как знали, что у этой почтальонши она не пропадет и научится жить. Так и оказалось впоследствии. Труся выросла и стала спокойной и ласковой кошкой и подружилась со своей хозяйкой.
Иной и, по-видимому, трагичной оказалась судьба Глаши. В то время, когда котята резвились в саду, решил умереть Гашек, отец семейства. Собственно, он уже был котом в возрасте, да и откушенная в молодости лапа сильно сказалась на здоровье. Сначала он как-то бодрился, никогда не пропуская возможности перекусить. Но с приходом весны, а потом лета, стал сильно худеть. К тому же ему стало трудновато охранять территорию двора от нашествий конкурентов, соседских молодых котов. Драки были постоянные, я помогал ему как мог, но драли его все равно сильно. Впрочем, я думаю, что после рождения потомства, он как-то расслабился, словно выполнил какой-то долг. «Когда дом построен, кот умирает», — гласит турецкая пословица. И в отношении Гашека это оказалось верным. Он угас тихо и незаметно, ушел умирать, как и положено деревенским котам, в лес. Смерть отца-основателя сильно подействовала на всех нас. Но котята все также резвились в саду. Глаша была самой прыгучей из всех и самой умной. Шуня то, надо признать это, родилась туповатой такой блондинкой. Но вдруг, одним летним вечером, Глаша куда-то пропала. Мы долго гадали, куда она делась, но так больше и не увидели ее. Взять ее тайком никто не мог, поскольку мы и так предлагали котят всей деревне. Была версия с колбасными очистками, которые мать неосторожно оставила на столе. Дело в том, что колбаса была упакована в эту мерзкую полиэтиленовую упаковку, и Глаша, теоретически, могла сожрать эти очистки с пластмассой и получить завороток кишок. Но мы не видели, чтобы она как-то болела или просто неважно себя чувствовала. Прыгала, как обычно, дальше и выше всех. Мистически настроенная жена говорила, что это Гашек забрал ее с собой, как свою любимую дочку, туда, в заоблачный край.
Итак, осталась у нас только глупая, но зато приносящая счастье Шуня и новоиспеченная вдова Машка. Машка выдержала положенный трауром срок, а потом стала пропадать. Все-таки она являлась дворовой кошкой и гуляла сама по себе.
Шуня же, как ни крути, сначала дичилась, перенимая опыт матери, а потом совершенно одомашнилась и начала хозяйничать в доме. Правда, Машка довольно регулярно являлась за едой и частенько при этом давала лапой подзатыльники (или подзагривники) Шуне по неизвестным нам причинам. Мы думали это потому, что Шуня, по представлениям Машки, изменила идеалам вольной кошачьей жизни, променяв ее на домашний мещанский уют.
Постепенно наступила осень, и гулять в саду Шуне стало противно. Начались проблемы с отправлением естественных надобностей, поэтому Шуне пришлось довольно много претерпеть от жестоких хозяев, прежде чем она догадалась ходить в туалет все-таки на улицу. Я все также продолжал пить, и видя такую безнадегу, мать и жена уехали на зимние квартиры. Мы остались с Шуней вдвоем, ведь ей некуда было ехать.
Утром, кое-как продрав глаза, я обычно сразу садился за компьютер с дежурным стаканом лекарственного пойла. Шуня, привыкнув к такому распорядку, сразу прыгала мне на плечо, внимательно следя за компьютерной мышкой. Потом, кое-как опохмелившись, я начинал свой трудовой день и брел во двор, Шуня следовала за мной. Первому своему снегу она обрадовалась и носилась по всему саду. Потом мы шли домой, где я снова пил, а Шуня занималась своим кормом. Потом мы спали или просто лежали, я смотрел в потолок, а Шуня, прикрыв глаза, тихо мурлыкала. Окончательно спать мы ложились, по своему обыкновению, часа в три ночи, и обычно Шуня спала у меня на голове. Говорят, кошки забирают отрицательную энергию у человека из самых проблемных мест. Так, соблюдая этот весьма строгий спортивный режим, мы дожили с кошкой до глубокой зимы.
Эта зима была долгой, она длилась уже тринадцать месяцев, Шуня заметно подросла и старательно все эти безнадежные месяцы приносила мне счастье. Счастье заключалось в абсолютном покое, которого я достиг, как это удается немногим, еще при жизни. Правда, иногда меня посещали мысли, что умер-то я уже довольно давно, еще там, в Москве, когда заблудился по дороге домой по-пьяни и заснул в сугробе, но серьезных подтверждений этому у меня не было. В деревне я ни с кем не общался, поэтому местные поселяне мне представлялись обычно какими-то тенями, контуры которых иногда мелькали за забором. Вот поэтому единственным моим собеседником оставалась Шуня. Долгими вечерами я вел с ней долгие монологи о жизни и смерти, а она внимательно слушала, уставив на меня свои круглые глаза.
Я перестал платить за интернет, спутниковое телевидение и за мобильную связь. Отсоединившись от мира, которым я не интересовался более, я подолгу вместе с Шуней сидел теперь у окна, и мы смотрели на заснеженное бесконечное поле. Иногда Шуня говорила мне: «Не расстраивайся и не молчи больше, а главное помни, что я приношу счастье».