Той, которая горела, но не сгорела…
Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый, и никак не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получилось и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок. Снег усиливался, и земля постепенно избавлялась от его покрова. И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…
***
В любом детском коллективеобязательно найдётся один ребёнок – не от мира сего, чем-то разительно отличающийся от остальных детей и потому не любимый ими. И уже от конкретного коллектива будет зависеть, как с ним станут общаться – презрительно, снисходительно или как-нибудь иначе. Лидка была такой девочкой. Она почти не общалась с другими детьми, на переменах держалась обособленно – чаще всего стояла в стороне, у стенки, и читала какую-нибудь книжку. Уж не знаю, за что её невзлюбили – за вечно растрёпанные волосы, за малообщительность или за что-нибудь другое, но я поначалу пытался не отделяться ото всех, постоянно подтрунивая над ней. Впрочем,период шуток закончился довольно странно – Лидка подошла ко мне и сказала, что скормит меня динозаврам. Я уже хотел захохотать на весь класс и закричать, что она дура и не знает, что динозавры вымерли настолько давно, что она даже представить себе не может, но осёкся. Посмотрев на неё, я понял, что она говорит серьёзно. У неё был взгляд… прожигающий и какой-то настолько глубокомысленный, что стало очевидно: с таким взглядом не шутят. И, пожалуй, мне действительно пора перестать смеяться над ней, а не то всё очень плохо закончится.
Впрочем, поняли это не все. Со стороны других учеников шутки продолжались. А судя по тому, что вскоре за ней закрепилась кличка «Лидка-динозавр», остальные дети её угрозам не поверили. Да я и сам, честно говоря, уже начинал сомневаться по мере того, как воспоминания о её взгляде перемещались во всё более удалённые уголки моей памяти. Но однажды она отчебучила такое, после чего над ней перестали шутить даже самые смелые и наглые, хотя дружить с ней всё равно желающих не было.
Биологию нам преподавал Никанор Феликсович, пожилой человек, заслуженный учитель, обладатель ещё каких-то престижных званий и регалий. Словом, в том, что свой предмет он знает на отлично, сомневаться не приходилось. Тем более странным показался случай, произошедший на одном из его уроков. В тот день Лидка пришла с другим портфелем, гораздо большим по размерам, чем тот, с которым она ходила обычно. В середине урока она медленно и спокойно достала его из-подстула и поставила на парту. Я это хорошо видел, потому что сидел по диагонали от неё, через ряд.Также, неспеша, она расстегнула портфель и достала оттуда клетку, в которой сидел… гигантский муравей. Он был около пяти сантиметров в длину и ползал по клетке, предпринимая неудачные попытки выбраться.
Лидка встала со своего места, взяла клетку, подняла её над головой и спокойно, но громко спросила:
— Никанор Феликсович, что это?
Как будто не она принесла в класс это странное насекомое, а учитель.
— Что?.. Где?.. А ну-ка…
Он сощурил глаза, потом их округлил, подошёл вплотную к Лидке и удивлённо произнёс:
— Не может быть!
— Может, — всё так же спокойно ответила Лидка. — Что это?
— Это?.. Нет, это невероятно! Где ты его взяла?
— Что это, Никанор Феликсович?
— Я, конечно, не уверен, но очень похоже на ископаемого муравья Titanomyrma lubei– вид, который, как ранее считалось, вымер около пятидесяти миллионов лет тому назад. Видимо, учёные оши…
— Учёные не ошибались. И вы сказали правильно. Именно пятьдесят миллионов. Простите, но я должна отпустить его в естественную среду обитания. Ему здесь плохо.
С этими словами она взяла свой портфель и неторопливо вышла из класса. Муравья больше никто не видел, но сам факт его существования заставил всех относиться к Лидке с почти суеверным трепетом. Я же захотел непременно узнать, откуда она взяла этого муравья и куда она его потом дела. Но на все вопросы она избегала ответов, в зависимости от настроения отнекиваясь, отшучиваясь или просто грубя. А я сгорал от любопытства – каждый раз сгорал полностью, от кучерявых волос до кончиков пальцев на ногах, наряженных, по обыкновению, в дырявые носки и грязные ботинки. Как-то я сказал ей об этом, а она строго осмотрела меня всего от этих самых волос и до этих самых пальцев и спокойно ответила:
— Ты не сгоришь. И не надо выдумывать.
— Это я образно выразился, — возразил я, — я всего лишь хотел узнать…
— Ты, правда, хочешь это узнать?
— Правда.
— Ну, хорошо. Закрой глаза.
— Зачем?
— Закрой, говорю!
Я закрыл. Она взяла меня за руку. И ничего не произошло. Никаких звуков, никаких шевелений воздушных масс, ничего.
— Открывай.
Я открыл. Лидка всё так же держала меня за руку. Но школы не было. Были деревья. Огромные, странные, фантастические. Потом мир наполнился звуками, тоже странными и незнакомыми, а потому пугающими. Я посмотрел на землю. Под одним из деревьев был гигантский муравейник, в котором копошились те самые гигантские муравьи. Как он их назвал? Титанные… титанистые…
— Titanomyrma lubei, — словно читая мои мысли, произнесла Лидка.
— Где мы? – спросил я.
— А ты ещё не понял?..
Больше она ничего не сказала. Обратно мы вернулись таким же чудесным способом. Я просто закрыл глаза, а что делала в тот момент она, я не видел.
— Мы были в прошлом? – спросил я.
Она многозначительно промолчала.
— Как ты это сделала?
Она ещё раз многозначительно промолчала. В этом она вся. Ничего из неё не выудишь, пока сама не захочет.
Так мы с ней и сошлись. Как я понял, мотаться по разным временам было её хобби. Интересное хобби, тут и возразить нечего. Я всё просил её научить, как она это делает, а она каждый раз отвечала, что ничего сложного и нужно только по-настоящему захотеть. Я говорил, что я хочу и пробую, причём по-настоящему, а она мне возражала, что если не получается, то не совсем по-настоящему.
— Ты представь,– говорила она, когда я позвал её к себе в гости, – в красках представь, куда хочешь отправиться, каждую деталь представь, как настоящую. И только тогда у тебя всё получится.
— Но я же не был никогда в прошлом, – возражал я, – как я могу себе его представить?
-Это не важно.Представь прошлое так, как его видишь ты. И как только ты в него попадёшь, картинка сразу трансформируется так, чтобы твоё вымышленное прошлое соответствовало натуральному.
— И всё?
— Всё.
— Тогда я попробую?
— Попробуй.
И я напрягся. Я попытался в картинках представить прошлое так, как его описывали в учебниках истории. Я попытался представить людей, лица которых почему-то оказывались лицами моих настоящих знакомых. Я пытался представить их одежду, хотя не имел ни малейшего представления, какой она должна быть. Люди эти растворялись, словно в тумане, и я не мог по-настоящему представить ни одной детали.
— Дурак, – прервал мои размышления Лидкин голос.
Я открыл глаза. Я сидел на стуле, а на диване передо мной лежала голая Светка Никанорова из «Б»-класса. Я открыл рот, не зная, что сказать. Видение сначала было чётким, потом побледнело и через некоторое время совсем испарилось с тихим шипением. Мне показалось, что воздух в комнате наполнился лёгким ароматом озона.
Лидка развернулась, быстрыми шагами направилась в коридор и ушла, громко хлопнув дверью.
Тогда я стал тренироваться. Я читал учебники истории, изучая прошлое и пытаясь в деталях себе представить то или иное событие. Если событие происходило в таком месте, что до него было легко и дёшево добраться, я выезжал и там себе пытался представить, как всё происходило. Потом я закрывал глаза и вызывал в воображениизадуманную эпоху, вырисовывая каждую чёрточку пейзажа, в котором я собирался оказаться. Но ничего не получалось. Вернее, иногда получался мираж голой Светки. Самое обидное было в том, что ни разу не получался мираж голой Лидки. С Лидкой мы давно помирились, но при ней я больше не рисковал проводить свои опыты. Один раз она заговорила сама.
— Ты просто много о нейдумаешь. Иди и переспи с ней, если ничего с собой сделать не можешь!
Легко сказать! Один раз я только попытался к ней приблизиться, как словно из-под земли вылез Васька Волос из одиннадцатого класса. Он ничего мне не стал делать. Просто подошёл и показал свой кулак, величиной как раз с мою морду.
— Ещё сунешься… Ну ты понял, – сказал он и ушёл. Конечно, я понял. Он не умел связать больше трёх слов в одном предложении, но слова эти оказывались удивительно выразительными. А Светка в это время смеялась. Своим заливистым, громким смехом, от которого у меня сразу начинались спазмы внизу живота.
— Ты должен выбросить из головы все свои мысли, – говорила мне Лидка. – У тебя должна быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная.
Так прошёл учебный год. А летом она предложила смотаться в средневековье. Она мне в красках расписывала романтические картины той Европы – крестовые походы, чума, инквизиция, но мне почему-то не хотелось там оказываться.
— Инквизиция? – переспросил я. – А что это?
Она печально посмотрела на меня.
— Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь скоро.
— Лидк, — сказал я, — а может быть, лучше не надо инквизиции? Что в этом средневековье может быть хорошего? Может быть, лучше в современную Турцию? Тебе ведь всё равно, куда переноситься?
Она ещё раз посмотрела на меня. На этот раз укоризненно.
— Дурак, – вздохнула она, – я тебе про романтику, а ты мне про Турцию…
И вдруг я неожиданно понял, что если сегодня займусь материализацией желаний, то обязательно увижу голую Лидку. Потому что кто такая Светка? Красивая кукла, у которой нет ни мозгов, ни талантов. А кто такая Лидка? Лидка – это вселенная. Вселенная, со всеми её тайными уголками и закоулками, планетами, звёздами и чёрными дырами, невообразимо огромные пространства вакуума, в которых с нереально ничтожной вероятностью можно встретить какую-нибудь жемчужину, вроде нашей планеты. Поэтому я, пожалуй, всё-таки не буду представлять её голой. Потому что как можно представить голую вселенную?.
А потом она пропала. Перестала приходить в школу, на звонки по телефону не отвечала. Я начал волноваться, не случилось ли чего. Потому что именно тогда я окончательно осознал, что хоть Светка и красивее во всех отношениях, так хорошо, как с Лидкой, мне не было ещё ни с кем. В конце концов, что такое внешность? Радующий глаз образ, который довольно быстро приедается, как только становится доступным. Но если человек близок к тебе духовно, это не приедается никогда.
Впрочем, я это, скорее всего, гораздо позже осознал.А тогда только понял, что надо попробовать сходить к Лидке домой.
Открыла её мама. Об этом я почему-то не подумал. В моём представлении должна была открыть сама Лидка, или уж вообще никто.
— Здравствуйте, — промямлил я, — а Лида дома?
— Её нет, — спокойно сказала мама.
— А где она?
— Да опять, небось, куда-нибудь в прошлое умотала. Её разве удержишь?
Не удержишь, это точно. Я и сам это знал.
В эту ночь она в первый раз мне приснилась. Я не помню, как она выглядела во сне и что мы с ней делали; помню только её голос, который разговаривал со мной.
«В мире нет преград, – говорила она, – ни во времени, ни в пространстве. Силой нашей мысли мы можем путешествовать без ограничений, но именно сила нашей мысли нам и мешает. Мы настолько поверили в свою беспомощность, что стали рабами этой беспомощности до такой степени, что можем только примитивно перемещаться в пространстве, отталкиваясь от земли конечностями. И никак не можем понять, что созданы не для этого.
Время нам представляется одной бесконечной дорогой, протянутой из самого глубокого прошлого до самого отдалённого будущего. И большинство людей рождаются, стареют и умирают, так и не осознав, что у этой дороги есть ответвления и человек может в любую минуту вернуться и продолжить движение по другой дороге. Изменится ли от этого мир? Нет. Потому что, когда мы сворачиваем на другую дорогу, изменяется только пейзаж. Миру же глубоко наплевать на все наши передвижения».
После этого она мне стала сниться каждую ночь. Я ждал этих снов, и дошло до того, что часы бодрствования перестали приносить мне радость; я ждал только, когда,наконец, наступит ночь и я смогу увидеть свою Лидку. Ночью она приходила и рассказывала мне о прошлом, о времени и о возможностях нашего мозга. И я бы окончательно поверил в эти возможности, если бы они у меня не ограничились тем, что я мог вызвать образ голой Светки. Только её – наверное, потому, что образ Лидки в таком виде я вызывать не хотел, мне казалось постыдным, что можно так поступить с ней, а образы других девушек меня вообще не прельщали. Оказалось, что в любви я достаточно постоянен, и это у меня вызывало даже некоторое подобие гордости: есть Светка для плотских утех, и есть Лидка – для большой и чистой любви. А какие могут быть плотские утехи, если любовь большая и тем более чистая?
Так проходили дни и месяцы. Так я закончил школу, сдал экзамены и подал документы в институт. Я стоял на пороге новой жизни, но никак не мог смириться с тем, что в этой жизни не будет Лидки, даже если она всегда будет являться ко мне во снах. И поэтому новых снов я ждал уже не только с нетерпением, а ещё и с желанием выговорить ей всё, что у меня накопилось, сказать, чтобы она возвращалась, что я нереально соскучился и что вот возьму – и всем назло женюсь на Светке, а потом буду всю жизнь мучиться, и они обе тоже будут мучиться – одна потому, что вышла за меня замуж, а другая – потому что никогда за меня не выйдет. Потому что понял я уже про себя, что я постоянный. Но наступала ночь, приходила Лидка, а я забывал всё, что хотел сказать, и слушал её, разинув рот, и, скорее всего, даже переставая на это время храпеть, потому что нельзя храпом осквернять эти прекрасные речи.
А один раз она ничего не стала говорить. Если, конечно, не считать словами одно-единственное слово:
«Пойдём».
«Куда?» – спросил я, но она не ответила, а взяла меня за руку, и мне показалось, что я куда-то проваливаюсь, всё глубже и глубже, и мне становится страшно, и я хочу закричать, но не кричу, потому что знаю, что, пока она рядом, со мной ничего плохого случиться не может.
Я очнулся от холода. Вокруг меня была толпа каких-то людей в странных, грубых одеждах. Пасмурное небо заволокло тучами. Шёл снег, покрывая головы людей седым покровом. Люди что-то кричали, и я не мог разобрать, что именно, потому что кричали они явно не по-русски, и лишь одно слово мне показалось знакомым, и именно оно звучало чаще всех остальных. «Инквизицио», «инквизицио», «инквизицио» – доносилось со всех сторон. Все люди смотрели в одну сторону, я тоже посмотрел туда и увиделвозвышающийся над толпой каменный помост; в центренего стоял деревянный столб, вокруг которого лежали дрова и хворост. Внезапно по толпе пронёсся гул, и люди стали подниматься на цыпочки, пытаясь что-то разглядеть. Я тоже приподнялся, насколько мог, и увидел, как на помост двое мускулистых людей, голых по пояс, вели… Лидку…
Это, бесспорно, была она, несмотря на то, что в последний раз я её видел ещё подростком; она была молодой девушкой, уже вполне оформившейся. У меня перехватило дыхание. На миг мне показалось, что земля уходит из-под моих ног, и я бы, наверное, упал, если бы не толпа, которая подпирала со всех сторон. Потом силы вновь вернулись ко мне, и я попытался пробраться вперёд, пихаясь локтями и расталкивая людей. Но бесполезно бороться с толпой – я ободрал рубашку, поранил руку, пару раз получил по морде, но не смог продвинуться ни на метр. И тогда я вытянулся во весь рост, как только мог, и крикнул, вкладывая в этот крик все свои силы:
— Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!!
Но мой крик потерялся в рёве толпы, приветствующей человека в чёрной мантии, поднимающегося на помост. Он поднял руку, и все, как по волшебству, замолчали. Я попытался ещё раз крикнуть, но не успел раскрыть рта, как третий раз получил по морде. Толпа мне хотела сказать, что она хочет слушать. Мои крики были не интересны этой толпе.
Человек заговорил. Его было прекрасно слышно, но я опять не мог разобрать ни одного слова, кроме того же часто повторяющегося «инквизицио». И вдруг из памяти всплыл наш с ней давний разговор:
«Инквизиция? А что это?»– «Тёмный ты какой-то… Впрочем, пожалуй, ты об этом узнаешь скоро».
И тут я с ужасом понял, что узнаю это здесь и сейчас. А ещё я понял, что ни за что на свете не хочу знать этого.
— Ли-и-и-и-и-и-и-и-дка-а-а-а-а-а-а!!! – вновь закричал я, но опять мой крик потерялся, потому что человек в чёрной мантии закончил свою речь, и толпа радостно ликовала по этому случаю. Я не мог поверить – она сейчас умрёт, а они все ликуют и радуются этому обстоятельству. Я не мог поверить, что люди, наделённые сердцем и разумом, могут массово ликовать по поводу того, что у них на глазах зверски убивают им подобного. Я вновь попытался пробраться вперёд, и мне уже было всё равно, кто и как меня бьёт; слёзы, кровавые от ран, полученных от борьбы с толпой, застилали мне глаза, но и сквозь слёзы я видел, как её привязали к столбу, обложили со всех сторон дровами и хворостом, и как один из голых по пояс людей поднёс факел, и как вспыхнул костёр, обволакивая дымом всё вокруг, – этот помост, эту толпу и остатки моей веры в человечность. Снег больше не сыпал с неба; тучи разошлись, и я видел, как белый снег становится чёрным от пота толпы и от копоти костра; слышал её истошные вопли и ненавидел себя за то, что ничего не мог сделать. Но крики становились всё тише и тише, а толпа выла всё громче и громче, и я с феноменальной беспомощностью понял, что её уже нет. И, проклиная себя за эту беспомощность, проклиная жестокий мир с его жестокими законами, я начал шептать, словно мантру, пытаясь вложить в неё всё, что я знал, всё, что я умел, всё, что я буду уметь, себя настоящего, себя прошлого и себя будущего, всю свою любовь и всю свою ненависть –одну фразу:
— ПОВЕРНИТЕ ВРЕМЯ!!!!!
***
Обратный снег пошёл крупными хлопьями. Он отрывался от земли и поднимался в небо, с каждой снежинкой всё больше и больше сгущая тучи. Я смотрел на него, как заворожённый, и совершенно не мог поверить в своё счастье. Я только одно понял – что у меня всё получилось, и что я, наконец, совершил настоящий и пока единственный в своей жизни Поступок. Снег усиливался, и земля постепенно избавлялась его серого покрова; он взлетал, белея и очищаясь. И только когда последняя снежинка улетела в небо, я, наконец, решился…
Я посмотрел вокруг. Не знаю, сколько времени прошло, но на площади было почти безлюдно, только лишь редкие люди в странных одеждах расходились в разные стороны от площади. Шли они спиной вперёд, и это при некоторых других обстоятельствах могло показаться довольно забавным. Я посмотрел в сторону помоста. Столб всё так же стоял посередине, но дров вокруг него почти не было, а оставшиеся дрова уносили спиноходящиечеловеки.
«Ты должен выбросить из головы все свои мысли,– когда-то говорила мне она.–У тебя должна быть одна мысль, а думать можешь, о чём хочешь. О путешествии в прошлое, о миллионе долларов, о прекрасной женщине – не важно. Мысль должна быть одна. И единственная».
Я подумал немного, и прибавил про себя: «И самая искренняя».