Танька-дурочка

Сегодня мне опять приснилась Танька. Танька-дурочка из моего детства. Она стояла в застиранном платье цвета уставшего солнца посреди детской площадки нашего уютного двора возле покосившихся каруселей и улыбалась мне. В руках у неё был небольшой малиновый мячик с двумя голубыми полосками. Потом она растворилась в бледно голубой дымке, оставив сладко-горькое послевкусие.

Таньку в нашем провинциальном уральском городке знал каждый третий. Жила она с матерью в однокомнатной квартире по соседству с нами – на одной площадке. Дом наш был самый большой в микрорайоне – пятиэтажный, восьмиподъездный. Народу проживало в нем словно муравьев в муравейнике. Возле каждого подъезда лавочка. На ней всегда восседали бабульки —  «смотрящие» в платочках. Про нас, детей, они знали все. Тогда в семидесятых, восьмидесятых в каждой семье было по два, а то и по три ребенка. Жизнь советских детей протекала во дворах. Мы прыгали в неровно начерченные мелом «классики», пытаясь не попасть банкой из-под гуталина или гэдээровского крема с насыпанным песком на черту. Попал – все! Остаешься на «второй год». Прыгали в «резиночки», выходили всем двором играть в казаки-разбойники, в «наших» и «немцев», зарывали в таинственным местах «секретики», ловили майских жуков и сажали их в спичечные коробки, отчего те впадали в коматозное состояние. Зимой с оголтелым гиканьем (сейчас это называется драйвом) неслись на деревянной доске с ледяной горки, катались на коньках, разбивая носы в кровь, делали в снегу «бабочек», лепили снеговиков, снежных баб и их детей. Войдя в роль, сами становились похожими на детей снежной бабы. Играли месяцами и зимой, и летом. Мы сами формировали и заполняли свой день. Без участия взрослых. Им было не до нас. Они строили светлое будущее. Приходилось учиться на своих ошибках – взаимоотношения, микроклимат в коллективе, разборки и даже драки.

Танька была старше меня на два года. Её мать, Екатерина Семеновна, в народе Катька-бульдозер, родила её, как говаривали взрослые, «в девках» – нагуляла. «Девке» было тогда почти сорок. Она была некрасивая с мелкими, словно бусинками, глазами, большим ртом и рыхлым носом. Фигура её больше напоминала фигуру сумаиста: маленькая голова с жидким хвостиком сразу перерастала в мощные плечи и руки, плечи – в округлый живот. Все это уверенно держалось на сильных коротких ногах. Она работала уборщицей в школе за семьдесят рублей в месяц и хотела простого бабьего счастья. Счастье  родилось умственно отсталым. В медицине это называется «олигофрения», в народе – «дебилка», «идиотка», «психичка» или просто —  «дурочка». «Танька – дура, в лес подула, шишки ела, обалдела! Танька-дура, Танька-дура: нос картошкой, губы плошкой!» – стройным хором дразнили дворовые дети, строя немыслимые рожицы, изображали её походку, речь и манеры. Все это сдабривалось громким смехом. Я старалась не участвовать в этой травле, но и поперек толпы не шла – не хотела быть белой вороной. В советском прошлом не принято  и неудобно было быть против всех, и даже опасно. «Один за всех, все за одного» иногда означало все против одного. Все были против Таньки. И я. Как все. Хотя и Таньку, и Катю мне было жалко.

Жили они тихо и бедно. Из мебели в квартире были изношенный временем малиновый диван с проплешинами и ободранными углами, кровать с железными спинками-прутьями и панцирной сеткой да круглый стол, покрытый цветастой клеенкой. На облупившемся деревянном полу вдоль комнаты лежал домотканый пестрый половик, на стене — тонкий маленький коврик с оленями. Несмотря на чистоту и аккуратность, в квартире пахло Танькиной болезнью. Химический запах лекарств смешивался со специфическим запахом мочи. Мама брала меня с собой всякий раз, когда приносила Кате овощи и фрукты с нашего сада. Пока взрослые разговаривали, я сдавала Таньке технику чтения – читала сказки, рассказы, декламировала стихи наизусть. В девять лет у меня были свои планы на жизнь – быть лучшей ученицей в классе и стать актрисой, причем, тоже лучшей. И мне казалось, что Танька слушала и понимала. Кроме мамы она была единственным моим зрителем. Но мама только улыбалась моим мечтам, а Танька в меня верила. Она садилась за стол прямо напротив меня, неизменно прижимая к животу небольшой малиновый мяч с двумя голубыми полосками.

В моменты кульминации она эмоционально запрокидывала голову, протягивая к потолку  руки с мячом, и ухала словно филин: «у-ху!», «у-ху!». Иногда в её косоглазом взгляде было что-то собачье – скулящее и безысходное. В эти мгновения она медленно опускала голову на мяч и тихо подвывала мокрыми толстыми губами: «а-у», «а-у». На кухне в унисон ей причитала Катя:

— Я, Галина Сергеевна, Бога молю, чтобы терпения дал, чтоб не оставил нас с Танечкой. Страшно подумать, что с ней будет, если меня не станет. Иногда во сне так сердце замирает, что и не бьется совсем. Вскрикну вдруг, проснусь, задышу, прислушаюсь. Нет, живу пока. На Танечку взгляну, а она не спит, глаза раскроет, руки потянет: «Ама, ама! Ни нада, ни нада!». Господь слышит её и еще сил мне дает на этот день. Знает, видно, никому она здесь, кроме меня и не нужна.

Я стояла у дверей комнаты и слушала Катино  бесконечное горе, а Танька била руками по мячу и кричала: «Ще! Ще!»

Однажды я спросила маму:

— Мам, а разве Бог есть?

Мама напряженно посмотрела на меня:

— Почему ты спрашиваешь? Нет, Бога нет. Его придумали древние люди, потому что не могли объяснить многие физические явления. А сейчас наука все объяснила. Вы ведь проходили в школе. Забыла?

— Тогда почему ты не расскажешь об этом Кате? Зачем она молится? Кому? Если Бога нет? И почему наука не может вылечить Таньку? Наука ведь все знает.

Мама смутилась и нахмурила лоб:

Иркин, воробыш, ты задаешь недетские вопросы. Это все очень сложно. Наука, конечно, еще не может объяснить всего. Она все время развивается.

— А когда она разовьется? Когда сможет вылечить Таньку? Когда Танька состарится и умрет? И вообще, почему Танька такая родилась? – я заглянула маме в глаза.

— Природа дала сбой, — неуверенно ответила мама.

— Почему?

— Я не знаю, Иркин, — мама выбросила белый флаг.

Больше мы никогда не возвращались к этому разговору. Но одно я поняла уже тогда, как бы наука не развивалась, а океан непознанного, неизведанного, непостижимого будет существовать бесконечно.

С каждым годом Таньку я навещала все меньше. У меня поменялись планы на жизнь: я уже не хотела быть лучшей, не хотела быть актрисой. Детская мечта кончилась. Я опустила занавес. Зрители мне больше не нужны. Я взрослела, приспосабливалась к жизни. Во мне крепло равнодушие и цинизм.

В тот июльский день было жарко. Утомленный градусник за окном показывал тридцать четыре в тени. Раскаленный шар солнца неподвижно висел в чистой лазури неба. Слабый ветер обжигал. Расплавленный воздух был похож на пленку, сквозь которую изображение слегка искажались и медленно плыли. Деревья, трава, цветы устало дремали под пылающими лучами солнца. Люди двигались лениво, как бы нехотя, поминутно вытирая блестящие от пота лица и шеи. И только мы, дети, были рады жаре. Жара на Урале могла закончиться внезапно, с очередным дождем.  Лето в этот день было похоже на настоящее, южное, почти как в Сочи, а не на средне уральское, умеренно континентальное и неустойчивое.

Я и сестры-близнецы Пахомовы, Желька и Женька, сидели на скамейке возле подъезда в тени раскидистой старой яблони, вдыхали сладкий аромат липы, смешанный с благовонием мяты, ромашки и сухой травы, и вели «светскую» беседу. Точнее, беседу вели Желька и я, а Женька читала книгу. Она читала всегда и везде: дома, в школе, на улице, в автобусе, в магазине. Кажется, Женька родилась с книгой, как с необходимым для жизни органом. Росла Женька, росла и книга. Её прелестная головка вмещала в себя всю Ленинскую библиотеку.

Желька( Анжелика) явилась на свет  на десять минут раньше сестры смазливой и вольной. В свои тринадцать она, в отличие от меня, больше напоминающую недокормленного суслика, была похожа на распускающийся бутон прекрасного цветка. Через шифоновую блузку на месте грудей просвечивали два волнующих  бугорка. Бедра округлились и стали шире выточенной талии. Во взгляде появилась томная женственность. Пухлые губки складывались в легкую печаль. На неё обращали внимание и наши одноклассники, и мальчики постарше. Желька, конечно, предпочитала великовозрастных.

Разговоры в тот день были о них, о мальчиках, ибо мы решительно входили в пубертатный период жизни. Нам казалось, мы говорим о любви, хотя и не представляли, что это такое.

Наше пустословие Женька разбавляла «наукой». Рассказывала о Древней Греции. Рассказывала легко и увлекательно, как Елена Андреевна, наша литераторша. Впоследствии Женька станет обычным бухгалтером в обычном Управлении культуры.

Болтовня неожиданно прервалась продолжительным скрипом двери подъезда. Сначала из-за двери показался малиновый мячик с двумя голубыми полосками, затем Танька, высокая, крепкая, в выцветшем желто-оранжевом платье, чуть выше колена, бережно прижимавшая мячик к своей груди, словно дитя. Густые ореховые волосы были аккуратно собраны в тугой конский хвост. Она повернулась в нашу сторону, повела косыми глазами, улыбнулась открытым ртом. Так и стояла с минуту. Затем задрала голову к небу, подняла мяч вверх и восторженно произнесла:

— Лава огу! Лава огу! Лава огу за сё!

Желька с издевкой хлопнула в ладоши:

— О! Дура вышла на прогулку! Эй, дура, ты кого там выкрикиваешь? Бога что ли? – она истерически захохотала.

Женька на секунду оторвала глаза от книги и безучастно посмотрела на Таньку-дурочку.

Я промолчала.

Танька неуклюже, по-утиному, сбежала со ступенек и встала прямо напротив Анжелики.

— Нна! – отрывисто сказала Танька, протягивая ей мяч.

— Ты на кого смотришь, дебилка? А? На кого она смотрит? – Желька посмотрела на меня, скосив глаза и широко раскрыв рот,  и зашлась в безумном смехе, запрокинув голову назад. Танькины бегающие косые глаза смотрели везде одновременно: и на сестер, и на меня, на старую яблоню, в какую-то даль, на соседского орущего под балконом кота и еще невесть знает куда.

— Тань, ты иди на карусель, покачайся, пока малышня не набежала, — я попыталась свести на нет глумление над беззащитной. Но Танька настойчиво  и благодушно предлагала свою любимую игрушку Жельке:

— Нна! Нна ящик!

— Ящик! — Жельку перегнуло пополам. – На фиг мне твой сраный «ящик»? Танька, а ты срешься? А? Но ссышься уж точно, — она уронила голову на мое плечо и содрогнулась всем телом, захлебываясь злым хохотом.

— Да хватит тебе! — занервничала я.

— Нельзя смеяться над убогими, — не отрываясь от чтива, Женька как будто подытожила очередную главу, шумно переворачивая страницу.

— Ты еще скажи «грешно»! Монашка, блин, – Анжелика шумно выдохнула из себя очередную порцию гогота. – Танька, запарила ты меня! Пошла вон, дура! – Она вдруг резко, с каким-то даже остервенением выбила ногой мяч из рук Таньки.

Мяч, стремительно вращаясь, взлетел ввысь, бешено закрутились голубые полоски. Через мгновение гулко ударился об асфальт и бодро запрыгал по тротуару.

— У-у-у! Ящиик! – съежив лицо от яркого солнца, пропела Танька и косолапо, большими шагами побежала ловить мяч.

Зеленая «семерка» появилась на тротуаре неожиданно. Тягучий визг тормозом отчетливо пронзил моё сознание. Я безголосо крикнула: «Мама!». Слышала тяжелое дыхание Жельки за спиной. Из остановившейся «семерки» вывалился красный как кумач дядя Коля, сосед из второго подъезда, и стал орать забористым матом:

— Дура, мать её! Имбицилка! Понарожают недоделанных, итит твою! Чуть сердце не выпало, итит! – дядя Коля беспорядочно махал руками в сторону бежавшей за мячом Таньки и нервно ходил вокруг капота машины. Потом тяжело опустился на водительское кресло, рывком захлопнул дверь и резко рванул с места. Из открытого окна его машины сыпались проклятия, возмущения и матерный лай.

— Точно, блин! Понарожают уродов вот таких! Нормальным людям жить мешают! Щас ,блин, дядя Коля в тюрягу из-за неё залетел бы лет на семь! – Желька смачно сплюнула на асфальт. –Чё, Катька её сразу в дурку не сдала?  Да и вообще, на фиг они такие нужны? Только государству обуза. Таких недоделанных сразу усыплять надо!

— Ну, да! Дура, она дура и есть. Дура – это диагноз безнадежный, — флегматично изрекла Женька.

Я стиснула зубы и бросила злые глаза в сестер. Ярость из живота хлынула прямо в мозг:

— Это у вас диагноз безнадежный! Это вас усыпить надо! Сами вы дуры! – я вскочила со скамейки и помчалась к Таньке.

Она стояла возле карусели абсолютно счастливая  и ловила сморщенным лицом яркое солнце.

Увидев меня, закивала добрым открытым ртом. Протянула мячик и весело рапортовала:

— Ящик ааймала! Ящик ааймала! Нна!

— Молодец, Таня. Хорошая Таня! Красивая Таня! – приговаривала я, взяв у неё мяч, настойчиво потянула за руку, уводя за собой.

Танька засеменила мелкими шажками, как гейша.

— Пойдем, Таня, пойдем. Мы им еще покажем кузькину мать, — подгоняла я возбужденно.

— Кискя ать, киська ать! Х-х-х! – повторяла Танька и радовалась, как блаженная.

Преодолев злополучный тротуар, мы встали напротив Жельки. Она сидела на скамейке и с усмешкой смотрела осиными глазами, нагло, будто ожидала клоунского шоу.

Я презренно смерила её взглядом.

-Танька, а ну ударь Жельку! С силой ударь. Вот сюда, – я небрежно коснулась Желькиного плеча.

Танька скривила большие влажные губы в подобии улыбки.

-Ну же! Танька давай! – не унималась я, распаляясь все больше.

Анжелика зло засмеялась. Она торжествовала. Женька оторвала взгляд от книги, шумно вздохнула и с восхищением посмотрела на сестру большими темно-синими глазами.

Я начала подталкивать Таньку к Жельке, тянуть её за руку:

— Давай! Слышишь, Танька! Ударь! Она чуть не убила тебя! Не бойся! Бей! – кричала я. Ярость поглощала меня целиком, захватывая в капкан разум и душу.

— Нни! Нейзя! Нни нада! Больна! – Танька упираясь, дрожала всем телом. Её глаза сделались влажными и беззащитными. Она заплакала. С рыданиями из неё выходили слова. Толчками, отрывисто и надрывно.

Я вдруг очнулась от злости. Выдохнула натужно.

— Тихо, тихо, Танечка. Красавица. Ну, всё, все. Больше ничего не будет, — поглаживая по спине, успокаивала её, как ребенка. – Держи мяч. Сейчас домой пойдем, да? Танюша?

Танька взяла мяч и быстро закивала, все еще всхлипывая, утирая крупные слезы по-детски, тыльной стороной ладони.

— Тише, Танечка не плачь, Ирка не возьмет твой мяч! – Желька театрально продекламировала, добивая Таньку снова и снова. – Камедь, блин! Женя, пойдем отсюда.

Сестры демонстративно встали и пересмеиваясь отчалили к своему подъезду.

Тогда я не знала, что мои слова «больше ничего не будет» окажутся пророческими.

Через три дня Танька умерла. Во сне. Тихо и безмятежно.

— Сердце не выдержало жары, — сказал врач Скорой.

— Людей оно не выдержало.  У сердца ить только две болезни: сердечность и бессердечность. У Танечки нашей блаженной была сердечность. От её завсегда помирают, — уточнила баба Варя, вытирая платком печальные глаза.

Я не была на Танькиной могиле лет двадцать пять. Давным-давно я вышла замуж и уехала в новую жизнь, в новую страну. Вскоре перевезла родителей и навсегда забыла этот город.

В храме звучала спокойная тишина. Лишь умиротворенно шелестел неровный огонь свечей, оживляя иконы. Образы смотрели строго и скорбно. Я поставила свечку за упокой. Упокой, Господи, душу усопшей рабы Твоей, Татианы, и прости ей все согрешения, и даруй ей Царствие Небесное. Господи, да не было у Таньки никаких грехов. Это я погрязла в них, как в болоте. Прости меня. Я слабая и грешная. И всех нас прости, Боже. Слезы переполняли глаза и скатывались по щекам, срывались и падали на светлый плащ. Я отмывала душу. Душа становилась чище и легче. Открывала очи души, и она прозревала. Я оплакивала Таньку, свою жизнь  и свою вину перед мамой, отцом, дочерью, мужем и всеми, кого приходилось обижать. Слезы печали сменились слезами благодарности. Я была благодарна Богу за то, что в моей жизни была Танька, хоть я и не прошла проверку на душевную вшивость. За то, что в моей жизни меня любили и ненавидели, обижали и прощали, ждали и выгоняли. За то, что я жива и способна научиться любить и прощать. У меня еще есть возможность исправить свою глупую жизнь.

Не забывай меня, Танька. А если я тебя забуду, ты приходи ко мне в желто-оранжевом платье с малиновым мячиком с двумя голубыми полосками.

Автор: Светлана Тен

Добро пожаловать! Посторонним вход не запрещен!

Танька-дурочка: 14 комментариев

  1. Низкий поклон Вам за этот рассказ! Больше ничего не скажу.

  2. Светлана, добрый день! Спасибо вам за прозу жизни. Такая проза очень нужна. Оценка пять. Я предложила обсудить это произведение в жюри. Когда будет принята заявка, я сообщу вам дополнительно.

  3. Авто садо-мазохист во всех смыслов этого слова. Написано хорошо, со знанием темы.

  4. И все же минусы есть, та же банальность.

  5. Не в порядке критики. Я просто хочу расширить свой кругозор. Скажите, почему вы так леденяще холодно относитесь к борцам сумо. Священная ритуальная борьба. Схватка человека и Бога. Борцы — национальные герои, соблюдают себя в чистоте и непорочности до самого момента соревнований, когда наступает праздник уборки урожая.
    В некоторых монастырях и сейчас практикуется печальный ритуал схватки человека и Бога.
    Сумо относится к обязательным боевым искусствам в ритуалах Императорского дома.
    Нагоя басё 2014 в высшем дивизионе Макуути состоится 13 — 27 июля. Что-то не нашёл я борцов с окружностью головы менее 60 см.
    Мне тоже неприятен Голиаф, но для кого-то он являл собой национальную гордость и символ величия духа в ярости плоти.
    Извините, я не умничаю, а просто хочу получить представление о причине такого внешнего восприятия борцов сумо.

  6. @ Светлана Тишкова:
    Спасибо, Светлана. Как бы мы не хотели в своей жизни осложнений, но без них нельзя. Я бы даже сказала, они нам необходимы. В силу своего тщеславия и гордости мы оказываемся не способными сострадать. Поэтому нам все время надо напоминать о горе, чтобы мы не обесчеловечились.

  7. @ Песни и пляски:
    Доброго времени суток, Песни и пляски. Спасибо за прочтение рассказа. Теперь о банальности. Банальность слишком субъективна и относительна. К сожалению, мы живем в мире, который полон пошлости и эгоизма. Человек человеку или волк или никто. Основной инстинкт сегодня – «Бери от жизни все!» Иначе – лох! И мы берем, ничего не давая взамен. Ему говоришь: Ты же лопнешь, деточка! А он: А ты возьми и отойди. Поэтому нет ничего удивительного в том, что пятилетняя кроха «подрабатывает» на прогулке, сдавая свой самокат в аренду за пяток шоколадных конфет. Поэтому нет ничего удивительного в том, что понятия «честь», «достоинство», «совесть» перешли в разряд банальных. А добро и милосердие нынче сродни юродству. И только когда нас самих шарахнет в самое темечко, только тогда к нам приходит прозрение. «Но те глаза, что слез не льют — не могут излучать сияние». Только тогда понимаешь, что есть истина. Она настолько проста и давно известна, что некогда сам же её и отнес в разряд банальности, архаизма, пережитка какого- то там века. Человек всю свою жизнь ищет справедливости несправедливыми методами: креативными, пошлыми, грязными. Пытается построить рай на Земле, не умея пожертвовать ни своим временем, ни благополучием. ни своей любовью. Да, собственно, и в любовь давно уже опошлили креативностью и оригинальностью.

  8. @ Александр Касько:
    Александр, простите великодушно! Ничего личного ни к борцам сумо, ни к Японии, ни к другим видам боевых искусств. Сравнение чисто внешнее, мое видение борцов сумо. А насмешливые нотки — это лишь отражение героини Кати в глазах дворовых детей. Как Вы понимаете из рассказа дети достаточно жестоки к этой семье. Простите, если чем лично Вас обиделась. Я за борцов сумо))) Несомненно)

  9. @ Светлана Тен:
    Светлана, добрый вечер! Ваше произведение принято на обсуждение в жюри. Результаты обсуждения можно увидеть на форуме после 16 июля.

  10. @ Светлана Тен:
    Мне понравилось. Если вы не читали, рекомендую прочесть фантастический рассказ Дэниэл Киз «Цветы для Элджернона», в интернете он есть. По духу ваш рассказ близок к этому известному произведению.

  11. @ Zirena:
    Спасибо за прочтение. Киза читала. На мой взгляд, это самая человеческая книга из тех, которые я читала.
    Наш грешный мир прощается блаженными,глуповатыми. Кто из нас более счастлив?
    Видимо тот, кто добр.

  12. Очень трогательно, до слез! Нам всем, в любом возрасте, надо учиться доброте. Жесток не мир, а отдельные люди, задающие тон. Спасибо, что Вы пропустили через себя и поделились с читателями судьбой невинного, слабого существа. Мне кажется, у Вашего рассказа будет долгая жизнь. При кажущейся простоте оно заряжено человечностью! При этом- легкий слог и образность.

Добавить комментарий для Песни и пляски

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Я не робот (кликните в поле слева до появления галочки)