Гудзенко В. Я.

Сатирический рассказ

УРА!

Первый день на новом рабочем месте… Директор быстро подписал моё заявление, причём так быстро, будто боялся, что я передумаю и улизну. Но вот заявление подписано, трудовая отнята и…

— Желаю, о-хо-хо, не могу… успеха, — захохотал почему-то директор.

«Весёлый человек» — мелькнула у меня зловещая мысль.

С лёгким чувством тревожного оптимизма, словно продал себя в крепостные, я обречённо и смело направился к проходной, за которой активно дымил завод. Вся эта гарь из труб настойчиво навязывала перед глазами какой-то до боли знакомый, устойчивый образ, и, едва увидев за проходной территорию завода, я облегчённо вздохнул: ну, конечно же, это похоже на Бухенвальд с фотографий времён войны.

Цех, полон тайны и мусора, стоял прямо передо мной. Его широко распахнутые ворота словно угрожали: «Ух, проглочу!» Оттуда доноси-лось смешение звуков, по сравнению с которыми даже какофония хулига-нов-музыкантов показалась бы произведением Моцарта.

Я направил свои стопы к цеху…

Мастером оказался добродушный дядька со скрытым чувством хищ-ного юмора, постепенно проявляющегося в животике и столь же уплот-нённом заде. Вписав в мой «входящий бегунок» две закорючки, он вбро-сил его в папку и выдохнул, как торжествующий Торквемада:

— Попался, раб божий. Ну, пошли? Покажу тебе ад божий, — и добавил, увидев моё заинтересованно-испуганное лицо: — Ха-ха, с утра шучу.

Добродушный дядька вёл меня по цеху и терпеливо, с тёплым чув-ством презрения ко всему, пояснял, указывая на станки:

— А вот патриарх наших станков. На нём мой дед работал, потом — отец, а потом.

— И вы? — спросил я, пытаясь удивить его своей догадливостью.

Он хохотнул, и я понял, что сморозил глупость:

— Хо-хо! Не-е-е, ищи дураков за бугром, я не работал. Я выучился на мастера. Пусть другие на нём поработают.

Следующий станок был аккуратненький, маленький, почти лилипут, и работал совсем бесшумно; от него только что нехотя отошёл какой-то ленивый богатырь.

Я говорю:

— Не здесь ли я буду работать?

Он вновь хохотнул:

— Хо-хо, губа не дура! Не-е, здесь квалифицированный, элитный тру-женик работает, друг директора. Два часа, а то и час в день… За собой не убирает, продукцию не выдаёт, а деньги гребёт… Во, как надо!

Я мысленно помахал рукой лилипуту, и мы пошли дальше, в косми-ческую темноту цеха.

— А вот этому железному коню, — сказал с жёсткой любовью мастер, хлопнув ладонью по корпусу очередного станка, — уже пятьдесят стукну-ло. Начальство вчерась в кабинете у себя его юбилей, — на глаза мастера навернулись слёзы жадной зависти, — колбаской, пивком и, ты боже мой, водочкой отмечали. Ведь стервец три раза списан — а работает! Что ты ляжешь будешь делать! Во! Это не то, что тебе Америка-Европа! Знай наших муромцев!

— Так я на нём буду работать? — обрадовался я, не увидев в машине ничего тревожного.

— Не-е-е, — протянул мастер. — Здесь я иногда кой-чё себе домой подель-ничаю.

Я снова с сожалением вздохнул и, чтобы развеять возбуждающую тоску, стал присматриваться к работающим. На их лицах было написано такое умильно-смиренное выражение, будто в конце дня для них должна наступить долгожданная смерть, отчего и я невольно воспрял духом: ви-дать, не всё так уж плохо, не всё так уж мрачно. А вокруг тем временем всё вздыхало, охало, шипело, присвистывало, скрыпело, икало, но с та-кой томной, медлительной, меланхоличной и обнадёживающей радостью, что, казалось, машины вот-вот без ведома человека остановятся и сядут передохнуть.

Наконец, когда мы миновали все благополучные станки, мастер подвёл меня к какому-то замысловатому сооружению, которое в тусклом свете желтушно-чахоточной лампочки казалось предком избушки на ку-рьих ножках. К нему и от него тянулись толстые трубы, обмотанные в местах изгибов пыльными тряпками, кой-как скреплёнными проволочка-ми, ниточками и крючочками. На стене я различил приклеенный плакат с выведенным красной краской (полулатинскими буквами) сообщением: МИР АЙЗЕКА АЗИМОВА — ФОНД – 2.

— Во! — многозначительно и лукаво воскликнул мастер. — Вот он, твой друг-кормилец.

Я с ещё большим воодушевлением опечалился. Сооружение было в два раза выше меня, не имело ни начала, ни конца, я даже не мог со-образить, с какой стороны к нему нужно подходить. Одним словом — фантастика!

— Но смотри, — сдвинул брови мастер. — С ним нужно держать ухо востро. Это станок-хулиган. Сегодня он тебе послушный друг, а завтра — о-го-го, так нагрубит, что диву дашься. Машины без характеру не бывает… Вот, смотри. Это — рычаг пульта управления, — мастер указал на торчащий из стены обломок железного прута с привязанной к нему палкой. – Он включает станок, и его ни в коем разе нельзя отпускать. Но сам по себе он не включит станок. Ему помогает вот эта педаль.

Дядька рванул рычаг на стене вниз и буквально вспрыгнул одной ногой на педаль, как на подножку трамвая, при этом странно охнув. Что-то в станке щёлкнуло, вздохнуло-выдохнуло и, набирая скорость, зата-рахтело.

— Ну-ка, попробуй теперь ты.

Мастер любезно отодвинулся в сторону, подмигнув мне добродуш-ным, как у разбойника, глазом.

Я едва-едва сумел нажать на рычаг, внутренняя пружина норовила поднять его в прежнее положение.

— Та-ак, ха-арош, нормалёк! — проревел мастер озлобленно и удовлетво-рённо, будто я вот-вот должен был кого-то побороть на борцовском ковре. — Теперь прыгай педаль! Прыгай педаль, туды её!

Я точно так же вспрыгнул на педаль, но не удержал рычаг. В сору-жении что-то злорадно заплакало, застонало, замяукало, и оно заглохло.

Дядька подскочил ко мне и, с деланной улыбкой оглядывая виднею-щихся рабочих, с видом заговорщика (не дай Бог, услышат!) процедил мне в ухо, мол, как такой недоумок может не понимать элементарных ве-щей:

— Рычаг, я говорю, рычаг держать надо… Этот конь десять раз списан… Одно неосторожное дыхание — и в цеху всех к чёртовой мамушке разду-ет… А его одиннадцатый раз нужно будет списывать… А за чей счёт? За мой, что ли?

После нескольких попыток мне, наконец, удалось удержать и рычаг, и педаль, но выглядел я при этом как распятый скалолаз, пытающийся с маленькой полочки-ступенечки дотянуться до спасительной зацепы.

— Во-о-о! Та-а-ак, теперь следующий этап… Станок гудит — это ещё не всё дело, это только полдела. Главное — чтобы он продукцию давал.

— А что для этого нужно?

— Ха-ароший вопрос, видно — сообразительный хлопчик. Зри в корень. Кто это сказал? Козьма Прутков. Толковый был мужик, из наших, из мастеров…

— Простите, — вставил я необдуманно, — Козьма Прутков — это псевдо-ним трёх писателей…

— Гм, — сказал неопределённо мастер и бесстрастно взбеленился: — Ну, ладно, грамотей! Ты умение-то здесь показывай! Мне решать — одного или трёх… Смотри, чё дальше буду делать.

Я притаился.

— Дале нужно детали запускать. Но это не так просто, как просто солнце встаёт. Это тебе не микрокосм, это техника. Секи! Заготовку ложишь сюдой и запускаешь её ему в пасть. Но пасть сама не открывается, её ещё разинуть нужно. А как? А вот так! Видишь верёвочку?

Тут только я заметил на уровне его лица свисающий на шнурке резиновый шарик размером со сливу. Вначале я не придал ему никакого значения, думал, как у водителей висят перед стеклом фигурки, так и здесь, но теперь я убедился, что всё в этом сооружении было продумано до мелочей.

— Берёшь его зубами, дёргаешь вниз — и пасть открывается. Раньше тут железный висел, но… то-та, что но, то-та! Один тут себе все зубья раскрошил по одному, так я после резиновый повесил. На изобретение патент подал, не утвердили, разглашения боятся. А резиновый, он и сподручнее, и нежнее. Ну, ладно. Последнее. Машина просто так деталь не отдаст. Её надо выплюнуть, выплёвываешь её правой ногой, коли топнешь вот эту вот кнопочку на полу. А теперь показываю всё в комплéксе. Усёк? В комплéксе. Итак: нажал рычаг, прыгнул педаль, дёрнул шар, топнул кнопу. Смотри всё в действии. — Он изготовился, как игрок перед началом тайма регби, и: — Поехали, залётныя-я-а-а! Рычаг, педаль, шар, кнопка! Рычаг, педаль, шар, кнопка!

Дядька жал, прыгал, дёргал, топал, а станок, повинуясь его филигранной эквилибристике, глотал, жевал и выплёвывал:

— Ам, хрум, тьфу! Ам, хрум, тьфу!

Мастер знай покрикивал сквозь стиснутые зубы, с шариком во рту, будто шёл в атаку на невидимого врага:

— И дывай! И дывай! И дывай! Слава КыПэЭсЭс!

Продемонстрировав работу сооружения, он, наконец, остановил его, хлопнул меня по плечу и нагло подбодрил:

— Не боись, все с этого начинали. Ну, давай?

… И дыю! И дыю! И дыю! Ура-а-а!

Донецк, ДИСО, 25.1Х.1998.