Все правильно.
Я не люблю грустить.
На кухне грусти
слишком много перца.
Когда не можешь
ближнего простить,
сильно желанье
в горе запереться.
Нетрезвым, злым,
в слезах или соплях
легко жалеть себя
неудержимо,
но жизнь — не гроб
хрустальный на цепях,
она шустра
и пробегает мимо.
Красоты мира
захватив с собой,
другим дарит
рассветы и закаты,
и солнце в синеве
над головой,
пока гниет
унынием распятый.
Увы, напрасны
доводы друзей,
благие пожелания
и встряски.
У грусти — опыт,
восковой музей,
где так правдиво
вылеплены сказки,
что кажется нелепым
свет в окне,
само окно
и баки на помойке,
действительность
без бешенства в слюне,
и даже шуба
безупречной кройки.
Чем глубже вязнешь
в патоке нытья,
тем проще
с одиночеством столкнуться.
Идет на дно
семейная ладья,
стремительно —
без шанса чертыхнуться.
И вот, когда
на кладбище надежд
зарыто все,
казалось, без остатка,
в груди, под грузом
траурных одежд,
вдруг, шелохнется что-то
томно, сладко.
Начнет расти
неудержимо вширь,
тесня и расширяя
ребер братство,
до странности
родной, упрямый хмырь,
желающий за шанс
повторно драться.
Утерянное время
не вернуть,
но можно из остатка
соки выжать,
и в каждой капле
будет центром суть,
что «жить» — первичней
постулата «выжить».
Исходно, день
и каждый божий час
суммарно
вне оценочной таблицы,
но линзы личных,
внутренних гримас
клеймом цены
им прижигают лица.
И стройный ряд
стерильно чистых лет
неравнозначно
делится на лоты.
Дороже стоят
детища побед.
Все прочие –
грошовые босоты.
Что делать тем,
кто злата не нажил —
не метил
время счастья
или радость,
кто сам себя
судьбой не ублажил?
Грустить о прошлом,
взращивая жалость?
Напрасный сон,
не жизнь, а маета.
У солнца нет
любимцев и изгоев,
и вся людская
спесь и суета
не затенит
простор его покоев.
И потому,
спокойствие храня,
готовить надо
каждый вечер ужин,
ведь за столом
нет места для вранья,
покуда ты
еще кому-то нужен.
Не перестану
яркий свет любить,
пусть даже дождь
долбит стекло в окошке,
……………………………………..
но, как же сложно,
братцы не грустить…
по сахару….
и жареной картошке.