Серебристый ситроен резко затормозил у шлагбаума городского родильного дома. Автомобиль ещё полностью не остановился, как у него открылась водительская дверь, и взлохмаченный, явно нервничающий водитель крикнул охраннику:
— Открывай, у меня жена рожает!
— Жена? – переспросил охранник, вроде бы немного удивлённо.
— Жена, кто ещё, — заорал водитель, — да открывай, у неё воды отошли!
На заднем сиденьи машины действительно лежала женщина с напряжённым лицом.
— А вы уверены… — начал, было, охранник.
— Да открывай ты дубина, а то всю вашу проходную разнесу! – водитель гаркнул так, что охранник решил подчиниться.
Автомобиль резко сорвался с места, взвизгнув колёсами, завернул за угол и затормозил около приёмного отделения. Водитель выскочил из машины и кинулся сначала к задней дверце автомобиля, а потом, пробормотав что-то нечленораздельное, развернулся, вскочил по ступенькам и влетел внутрь. Его волосы торчали в разные стороны, пиджак был наполовину расстёгнут, а застёгнутые пуговицы были продеты не в те петли, из-за чего левый воротник начинался выше подбородка, а правый – ниже шеи.
— Быстрее, — закричал он, подбежав к дежурной медсестре, — помогите, жена рожает! Врача! Скорее! Врача!!!
— Жена? – переспросила медсестра тоном, удивительно похожим на тот, каким это спрашивал охранник.
— Жена, жена, — гаркнул лохматый, — я рожать не могу, к сожалению!
— Напрасно не можете, — произнесла медсестра ледяным тоном, — мы ей поможем. А с вами у нас будет серьёзный разговор.
— Какой разговор? Какой серьёзный? Да помогите же ей, наконец!
Медсестра сняла трубку внутреннего телефона и что-то сказала. Через минуту в холле появились два санитара с носилками
— Ведите к своей жене, — сказала медсестра, посмотрев на лохматого взглядом, полным презрения, — а потом возвращайтесь.
Лохматый побежал к машине, а она ему крикнула вслед:
— И не вздумайте бежать! Мы вас всё-равно из-под земли достанем!
— Куда бежать? Зачем из-под… — бормотал лохматый, подбегая к машине, — Пусик, тебе плохо? Я тебе, Пусик, санитаров привёл, они тебя сейчас уложат… Ну осторожнее, же!.. всё сделают, как надо, тебе совсем не больно будет… Ради бога, плавнее, плавнее!
— Вам туда нельзя, — остановил его санитар около двери, над которой красовалась надпись «Посторонним вход воспрещён»
— Нельзя, так нельзя, — промямлил лохматый, — а я вот тут посижу… — он устало погрузился в одно из кожанных кресел, стоящих около стены, — А когда всё утрясётся, я тут как тут буду…
— Пройдёмте, — услышал он прямо над собой сухой голос, такой холодный, что он невольно поёжился, поднимая глаза. Прямо над ним стояла та самая медсестра, которая встретила его у входа в больницу. Весь её вид выражал… Сложно сказать, что именно он выражал, но уж точно, ничего хорошего.
— Простите, я посижу, — произнёс лохматый и снова поёжился.
— Нет, вы не поняли, вы ДОЛЖНЫ пройти. За вами уже выехали, и если вы считаете, что можете бежать…
— Послушайте, я не понимаю, чего вы от меня хотите. Я не собираюсь ни от кого бежать, я сам привёз сюда жену, потому что она рожает, я…
— Встать, сволочь! – она гаркнула так, что воздух удивительным образом совершил вибрации, заставившие лохматого буквально вскочить с места, — он ещё надо мной издеваться будет! Развернуться!
Лохматый подчинился и тут же заметил, как на его запястье защёлкнулись наручники.
— За что? – промямлил он, пытаясь ощупать холодную сталь.
— Не строй из себя идиота. Впрочем, мне всё равно, можешь строить. Скоро за тобой приедут и всё объяснят.
Приехали быстро. Настолько быстро, что лохматый успел подумать, что если бы с такой скоростью приезжала полиция на место преступления, раскрываемость по горячим следам приближалась бы к ста процентам. Трое молодых людей в чёрных костюмах схватили лохматого и повели к выходу.
— Да в чём, собственно, дело? По какому праву вы меня за…
— Там узнаешь.
— У меня жена ро… — договорить он не успел, потому что схлопотал по спине чем-то тяжёлым, отчего согнулся пополам. Начинало складываться впечатление, что фраза «жена рожает» действовала на всех примерно как на быка красная тряпочка.
У входа стоял чёрный автомобиль с включённой мигалкой, задние окна которого были зарешёчены. Вдоль борта автомобиля проходила белая полоса с чёрной надписью «КОТ». Лохматого погрузили на заднее сиденье, предварительно обысквав, а слева и справа от него уселись люди в чёрных костюмах. Третий человек сел на переднее сиденье рядом с водителем. Завыла сирена, и автомобиль с пробуксовкой тронулся с места.
Они мчались, не обращая внимания на светофоры и дорожную разметку. Остальные участники движения разбегались, как тараканы с кухни при включении света. Сидеть было чертовски неудобно: во-первых, люди в костюмах не отличались миниатюрными формами, а во-вторых руки, скованные наручниками за спиной, болели и отекали. На просьбу снять наручники, или хотя бы одеть их так, чтобы руки были спереди, с переднего сиденья обернулся человек в костюме и посмотрел на лохматого так, что отбил всякое желание что-либо спрашивать. К счастью (или к несчастью, в зависимости от какой стороны посмотреть), доехали быстро – автомобиль резко затормозил около железобетонностеклянного здания с вывеской над входом «КОТ n-ского района города m». Лохматого вытащили из машины и повели ко входу, ещё раз обыскав на проходной. Потом они шли какими-то лестницами, подвалами с обшарпанными стенами, коридорами, по обеим сторонам которых располагались стальные двери с одинаковыми глазками, открывали решётки, окрашенные облупляющийся зелёной краской. Наконец, остановившись возле очередной двери, один из сопровождавших вытащил из кармана огромную связку ключей, и, выбрав нужный, открыл дверь. За ней оказалась крохотная камера размером примерно три на два метра, с микроскопическим окошком под потолком, стальной кроватью, дыркой в полу, предназначавшейся судя по всему для справления естественных надобностей, и умывальником, расположенным над этой дыркой и чуть левее неё.
— Пока здесь посидишь, — сказал сопровождающий, указывая на открытую дверь и снимая с лохматого наручники.
— Да что я такого сде… — возмутился было лохматый, но договорить не успел, получив удар в челюсть такой силы и направления, что тут же очутился в камере. Дверь с лязгом захлопнулась и послышался звук закрываемого замка.
Когда глаза, наконец, привыкли к темноте, он огляделся. Сквозь окошко пробирался слабый свет, и можно было различить, что стены были испещерены надписями, нацарапанными каким-то металлическим предметом. Надписи были самые разнообразные – от банального «Здесь был Вася» до загадочного «Хорошо всё то, что уже умерло». Примерно четвёртую часть одной из стен занимал календарь, состоявший из множества палочек, перечёркнутых по семь штук и выровненных по горизонтали и вертикали. По самым скромным подсчётом оказалось, что автор календаря сидел тут не менее десяти лет, что произвело на задержанного удручающе впечатление. Усугублялось оно ещё и тем, что в нижней правой части календаря не хватало несколько блоков по семь палочек, последний блок содержал всего четыре палочки вместо семи и не был перечёркнут, а последняя нацарапанная палочка была кривой и длинной, заканчиваясь уже на полу. По этим признакам, задержанному показалось, что рисовавший умер прямо здесь, в тот момент, когда рисовал календарь, и от этого стало по-настоящему жутко.
Послышался какой-то шум, скрежет, и в двери открылся небольшой лючок, в котором показалась тарелка с варевом непонятной консистенции.
— Ужин прибыл, — сказали снаружи, — забирай сразу, а то не достанется. Это я тебе первый и последний раз говорю.
Лохматый взял тарелку, и лючок тут же захлопнулся. В тарелке оказалось что-то мутное, желеобразное. Ложка, воткнутая в это мессиво, могла несколько минут простоять там, немного покачиваясь. Лохматый поковырялся ложкой в вареве, но есть его не смог, несмотря на то, что он был голодным – еда была удивительно резиновой консистенции, и казалось, что если её выронить из тарелки, будет прыгать по полу, как мячик. Неожиданая ярость овладела уздником. Он схватил тарелку, с силой швырнул её в дверь камеры, подскочил к двери и принялся дубасить в неё кулаками, крича при этом что-то типа «Хватит меня держать в ваших застенках», «За что вы меня тут держите?», «У меня там жена рожает, отпустите немедленно!». Послышался скрежет открываемого замка, дверь резкао распахнулась, и в камеру вошёл человек с огромной связкой ключей.
— Жена, говоришь, рожает? – спросил человек, покачивая связкой.
— Жена, а что?
— Нна, получи, сволочь! – крикнул вошедший и с размаху ударил узника по голове связкой ключей.
Когда он очнулся, в окошке совсем потемнело. Он лежал на полу камеры, голова нестерпимо болела. Дотронувшись рукой до источника боли, он обомлел: волос на голове не было, свежая щетина непривычно колола руки. От внезапно нахлынувшей злобы, сочетающейся с бессильем и непониманием происходящего, он сел, обхватил голову руками и громко завыл. Жена, скорее всего, уже родила, но это словосочетание приводило всех окружающих в такое состояние, что он боялся даже подумать об этом. Впрочем, лучшее в этой ситуации – вообще не думать, потому что любые мысли сводились к вопросу «Что здесь происходит?! Единственное, что можно было разумного сделать в этой ситуации – побыстрее завершить этот дурацкий день в надежде на то, что следующий будет лучше предыдущего. Поэтому он перебрался на кровать и почти моментально уснул.
Проснулся с петухами. Сначала даже не понял, где находится – настоящий петух сказал «Кукареку», потом помолчал немного и повторил «Кукареку» для тех, кто не слышал. И так у него уютно это получилось, что можно было подумать, что всё происходящее – страшный сон, а он сейчас проснётся на даче, в тёплой кровати, а рядом жена, которая… Рожает!
Он резко открыл глаза и сел. В маленькое окошко пробивался слабый свет, под грязным потолком висела одинокая лампочка, которая слегка покачивалась. В этот момент петух сказал «Кукареку» третий раз – так громко и натурально, что можно было подумать, что он находится прямо в камере.
За дверью послышались шаги, потом открылся люк. В образовавшемся проёме показалась рука с миской.
— Эээ, подождите, — узник подбежал к люку, — а откуда здесь петухи?
— Дружок, — послышался необыкновенно мягкий голос снаружи, — да мы же заботимся о тебе! Ты оступился, но мы верим, что ты осознаешь это и сможешь идти дальше, — миска исчезла, а в люке показалась толстая, небритая физиономия с увлажнившимися глазами, — ведь петух по утрам – это так уютно! Мы хотим, чтобы тебе всё напоминало о доме!
Опять вместо физиономии появилась миска с баландой.
— Жри давай!
Он едва успел взять миску, потому что в тот же момент люк захлопнулся.
Завтрак был тоже резиновым. Зубы вязли в нём, как поляки в болотах, ведомые Иваном Сусаниным. Несмотря на это, пришлось умять половину порции, потому что голод, как говорится, не тётка. Скорее всего, умял бы и всё, но послышался скрежет открываемого замка и дверь резко распахнулась. В проёме стоял охранник со связкой ключей и человек в форме капитана полиции.
— Заключённый Петров?! – то ли спросил, то ли констатировал капитан.
— А почему зак…, — начал было узник, но не его прервали:
— Заключённый Петров? – повторил капитан более резко.
— Так точно, — отрапортовал Петров, неожиданно вспомнив армию.
— Пройдёмте. На допрос.
— Куда пройдёмте?
— Да, пожалуй, можно и здесь, — капитан огляделся по сторонам и указал на кровать, — вы позволите?
— Да, конечно, будьте как до… — договорить этого слова он не смог, произнеся вместо этого что-то типа откашливания «гм»
— Да вы тоже садитесь, не стесняйтесь! – капитан уселся на кровать и показал Петрову место рядом, — итак, где и за что вас задержали? – спросил капитан.
— Да ума не приложу! Представляете, я ехал в роддом. У меня там жена ро…
Договорить он не успел – профессиональный удар ключами сделал своё дело, лешив его сознания.
Проснулся с петухами…
Дежавю какое-то. Голова раскалывалась, будто по ней ездили катком. Ничего не хотелось, только есть. Неважно что – резиновую кашу, суп из топора, плесень – сгодилось бы всё. Ровно с третьим криком петуха, открылся люк.
— Жри, давай, — гаркнули снаружи, просунув миску. Уговаривать не пришлось – узник выхватил миску и жадно уплёл резиновое варево.
— Сожрал, чтоли? – спросили снаружи.
— Да. А добавки можно?
— Нет. Тебя на допрос. – дверь открылась, и на пороге появились капитан и охранник.
— Заключённый Петров? – спросил капитан.
— Да. Проходите, пожалуйста, садитесь, будьте как дома, — выпалил Петров, сам удивляясь своему красноречию.
— Спасибо, — удивлённо сказал капитан, жестом приглашая Петрова сесть на кровать, — начнём, пожалуй?
— Пожалуй, — обречённо ответил Петров, присаживаясь.
— За что вас задержали?
— Гм… Я не знаю…
— А подробнее?
— Я ехал в роддом.
— Зачем?
— Ну… Человеку стало плохо.
— Какому человеку?
— Моей жене…
— Ах ты сволочь! – от удара он опять отрубился.
Проснулся с петухами…
День сурка? Неужели, такое и правда бывает? И почему, чёрт побери, это случилось именно так? Почему не в пятизвёздочном отеле на острове Крит, куда они летали с молодой женой прошлой осенью, где они так прекрасно провели медовый месяц, а теперь, по истечении девяти месяцев после этого… Дальше думать стало страшно, да и опять помешали…
— Кукареку, — третий раз сказал петух.
— Клац, — сказал замок.
— Бум, — сказал люк.
— Жри давай, — сказал охранник.
— Треньк, — сказала миска.
— Шеф, а чайку бы? Пить хочется!
— Из-под крана попьёшь!
— Ууууууу, — сказал желудок.
Заключённый схватил миску и жадно, зубами и руками умял очередную порцию. Съел бы и миску, если бы получилось её раскусить. Он был настолько увлечён этим занятием, что даже не заметил, как в камере появились капитан и охранник.
— Заключённый Петров? – раздалось у него над ухом. От неожиданности, Петров резко подпрыгнул и уронил на пол миску.
— А вот эти шуточки бросьте! – гаркнул капитан, — Что вы себе здесь позволяете?
— Я… я… слу…
— А я всегда вам говорил, — пролебезил охранник, преданно глядя в глаза капитану, — он саботажник. Давеча про петухов спрашивал. Я ему всё объяснил, как мы тут о нём заботимся. И что вы думаете? Никакой благодарности! И, главное, все допросы саботирует! Может быть, его к шефу?
— К шефу! – воскликнул капитан, — наденьте на него наручники!
Охранник ловким движением схватил руки заключённого, свёл их за спиной, умудрившись при этом достать наручники. Холодная сталь, лязгнув захлопнулась на запястье.
— Пройдёмте, — сухим голосом сказал охранник.
Они опять долго шли лестницами, подвалами и коридорами, причём маршрут на этот раз был настолько странным, что иногда казалось, что они ходят кругами. Наконец неожиданно вышли в просторный, хорошо освещённый холл, оканчивающийся огромной дубовой дверью. Охранник толкнул узника вперёд и прошёл следом.
— Стоять. Руки за го… ах, да… Лицом к стене, — приказал охранник и подошёл к двери, робко кашлянул и постучал.
За дверью произнесли что-то малоразборчивое, в котором больше всего угадывалось слово «войдите». Охранник приоткрыл дверь и, просунув голову в образовавшуюся щель, произнёс тихим голосом:
— К вам задержанный из роддома.
— Пусть войдёт, — раздалось из-за двери.
— Входите, — сказал охранник.
— А наручники?
— Да входи уже! – он открыл дверь и впихнул туда задержанного.
Кабинет оказался настолько огромным, что сложно было даже представить, как в обычном здании в центре города мог поместиться такой огромный кабинет. Потолок был настолько далёким и слаборазличимым, что, если не думать о том, что он БЫЛ, можно было решить, что его вовсе не было. Единственное, что впрямую говорило о его существовании – это невероятных размеров хрустальная люстра, которая чуть слышно позвякивала при малейшем движении воздуха. Сама комната оказалась круглой, а в её центре располагался ступенчатый подиум высотой в человеческий рост, в центре которого стояло кресло, обитое красным бархатом. В кресле восседал… восседало нечто огромного размера и неопределённого пола, по виду напоминающее человека. У него тоже было две руки, две ноги и голова, поэтому сомнений в человекообразности возникнуть не дожно было. Правда, например, у собаки столько же конечностей, но считать её поэтому человеком ни у кого и в голову не приходит.
— Имя, — сказало нечто. Голос у него можно было назвать басом, но на мужской голос он похож не был. Впрочем, и на женский тоже. Взгляд его не был направлен на вошедшего, а устремлялся куда-то сквозь стену, вперёд и немного вверх.
— Что? – спросил задержанный.
— Как твоё имя?
— Петров. Эдуард Борисович.
— За что задержан?
— Да не знаю я! Это какое-то недоразумение! Понимаете,..
— Где задержан?
— Так вот, я и говорю. В роддоме я задержан. Я при…
— Вы там рожали?
— Нет, что вы. Я при…
— А почему вы не рожали?
Этот вопрос застал врасплох – он совершенно не понимал, что на него можно ответить.
— Видите ли, я мужчина.
— ЧТО? – заорало допрашивающее существо, — что вы сказали?
— Да нет, ничего, — промямлил задержанный, — в силу некоторых физиологических способностей, я не умею рожать.
— Так научитесь! – оно впервые посмотрело на задержанного, — что, так сложно?
— Да, собственно, я не знаю… Проблем нет, моя жена любезно согласилась родить нашего ре…
— ТВОЯ КТО? – прогремело существо.
— Жена… А что?
— А что??? Вы спрашиваете, «а что»? Ну, знаете! Я вас выведу на чистую воду! Почему вы на ней женились?
— Я полюбил её…
— Нет, я не спрашиваю, почему вы на ней ЖЕНИЛИСЬ. Я спрашиваю, почему вы на НЕЙ женились? Когда вы выбирали своего будущего партнёра, для вас решал определяющее значение его пол?
— Как вам сказать? Вообще-то, да.
— ДА??? Вы сказали «да»?
— Я… простите… знаете ли, мы детишек хотели…
— Значет, решающее значение на вашу любовь оказала дырка между её ног? Это для вас важнее, чем душа?
— Но мы ведь созданы разными… Дети появляются…
— Не надо меня учить, откуда появляются дети! Или вы не знаете, что современные технологии позволяют рожать как так называемой женщине, так и так называемому мужчине. В разнополой семье (если, разумеется, члены этой семьи доказали, что пол не имел значения при выборе партнёра), по закону о толерантности, оба супруга должны рожать по очереди. Вы что, этого не знали?
— Не зна… Простите, а вы же не знаете, вдруг у нас это первый ребёнок, и мы решили, что рожать должна жена…
— Мы всё про вас знаем! В роддоме вы сказали ключевую фразу «я рожать не могу, к сожалению». Иногда одна фраза может сказать всё о человеке.
— Я не…
— Достаточно. Мне всё про вас ясно. Вы не толерантны. Такие как вы, веками эксплуатировали так называемых женщин, заставляя их рожать в муках, а сами этих мук не испытывали, зато получали удовольствие от процесса зачатия. Вы признаны виновным и понесёте наказание.
— Какое?
— Толерантизация мозга, совмещённая с зачатием ребёнка с последующим контролем периода беременности и родов, обеспечивающимся регулярными консультациями в специальном стационаре и под пристальным наблюдением сотрудников КОТ.
— Простите, сотрудников кого? – внезапно овладевшая апатия мешала полностью уяснить суть приговора.
— Комитета Обеспечения Толерантности, — резко ответило существо, — ОХРАНА! — дверь открылась, и в проёме показался охранник, — уведите приговорённого.
***
Серебристый ситроен резко затормозил у шлагбаума городского родильного дома. Автомобиль ещё полностью не остановился, как у него открылась водительская дверь, и взлохмаченная, явно нервничающая женщина, сидящая за рулём, крикнула охраннику:
— Открывай, у меня муж рожает!
Шлагбаум бесшумно поднялся. Автомобиль резко тронулся с места и свернул в сторону приёмного отделения.
— Счастья вам, — пробормотал охранник, опуская шлагбаум. Только вот фраза почему-то получилась не искренней…