В купе вместе с В. ехали ещё двое: крепкий старик с окладистой бородой, представившийся Тихоном Ивановичем (как понял В., он был местечковой писательской звездой то ли из Вологды, то ли из Волгограда) и московский прозаик Андрей Р., автор нашумевшего самиздатовского романа «Ешьте, и пронесёт», который, насупившись, читал в уголке электронную книгу. Едва поезд тронулся, Тихон Иванович полез шуршать в многочисленных пакетах и пакетихах, откуда им были извлечены огурцы, сваренные вкрутую яйца, кусок курицы, большое краснощёкое яблоко, помидор и, что особенно умилило В., соль в спичечном коробке. Ел Тихон Иванович обстоятельно: не спеша лупил яйца, резал огурцы с помидарами ровными дольками, вдумчиво разжёвывал куриные косточки. Воздух купе быстро наполнился богатыми запахами немудрённой домашней снеди. Кривясь от гадливого чувства, В. достал йогурт и нектарин, купленные за несусветные деньги в привокзальном магазине. Андрей Р. ещё более помрачнел и забился в самый угол купе, принявшись ожесточённо листать свой ридер. Откушавши, Тихон Иванович сгрёб объедки в газетный лист и, крякнув, сделал внушительный глоток из металлической фляжки, добавив коньячные ноты в сложный состав спёртого воздуха их купе. После этого он расчесал усы и бороду и, казалось, задремал, сложив руки на животе. Со свистом включился кондиционер, впустив струю свежего воздуха. Вздыхая, В. заёрзал на неудобном сидении, пытаясь сесть так, чтобы не болела спина. Всхрапнув, Тихон Иванович отверз очи, уколов его взглядом пронзительного голубого глаза.
— Вот вы, молодой человек, всё взглядом меня жжёте, не понимая того, что каждому своё место и своё время полагается, — добродушно заметил он. – Ну, съели вы свой йогурт, потому что по телевизору вам объяснили, что так нынче питаться полагается. И будете теперь полночи ворочаться и встанете злой как чёрт, голодный и невыспавшийся. А я в отличие от вас сытый и довольный, глотну ещё коньячку на ночь и буду спать как убитый. И заметьте, это не я выдумал — ведь, сколько есть в России железная дорога, всегда так и ездили. Это может хорошо в Голландии, которую можно за день объехать, а у нас – условия-с, позвольте заметить: пока до Москвы доберёшься, седые волосы в носу появятся.
— Но ведь есть на ночь вредно, — неуверенным от многочасового молчания голосом возразил В.
— Верно, — добродушно согласился Тихон Иванович, поудобнее устраиваясь и, по всему, готовясь к долгому разговору. – Только вот вы, наверное, из-за письменного стола сегодня не вылезали, ну может до магазина дошли, а я целый огород вскопал, и окромя чаю с утра и окрошки в обед ничего не ел. Так что если я кефиром поужинаю, да кислой фруктиной его закушу, так меня завтра верёвками из купе надо будет доставать.
Андрей Р., метнув быстрый взгляд на Тихона Ивановича, снова уткнулся в электронную книгу, хотя было понятно, что он внимательно прислушивается к завязавшемуся разговору.
— Вы ведь к нашему ремеслу отношение имеете, — продолжил Тихон Иванович, — так что послушайте старика, вдруг и пригодится.
— А почему вы так решили? – поинтересовался В.
— А вы сами посмотрите: сидит молодой человек, уже сутулится, значит, много времени перед компьютером проводит. Книгу читаете, слишком близко к лицу подносите – значит, зрение плохое, это у нас профессиональное. Руки нежные, без мозолей, сам незагорелый – значит, физическим трудом не занимаетесь. Вместо пива йогурт хлебаете – не с народом, значит, в ногу идёте. Да и книжка непростая – сборник литературной критики. Так что по всему вы к писательской братии относитесь, да ещё едите в вагоне, где одни литераторы. Ну, так что, прав я – вы писатель?
«А старый чёрт не так уж прост», — уважительно подумал В., которому польстило, что его причислили к стану бессмертных.
— Типа того, — сделав неопредённый жест рукой, ответил он. – Скорее литературовед.
— Понятно, — шумно вздохнув, сказал Тихон Иванович. – Изучаете, стало быть, современную литературу.
— А она есть, эта современная литература? – подняв глаза на старика, спросил В. — Вся ваша нынешняя литература – это узоры нечистого рта на морозном стекле.
— Есть, конечно, — задумчиво ответил Тихон Иванович, в свою очередь пристально посмотрев на В., словно прикидывая, стоит ли продолжать разговор дальше. — Просто наша литература последних двух десятилетий – это, простите за сравнение, когда два еврея сидят в купе вагона и прижавщись носом к стеклу смотрят с испугом, но и завистливо в душе, как два амбала в крови и соплях месят друг друга на привокзальной площади. И много, спрашивается, вы увидит из-за вагонного стекла? И что поймёте о том, как и чем сейчас живёт народ? Вот такая вот литература!
— И ещё – застиранные трусы с выделениями, которые почему-то называют то «женским детективом», то «ироничным детективом», — желчно добавил В.
— За что же вы их так невзлюбили? – не утерпев, вмешался в разговор Андрей Р. – Бедные девочки пишут не покладая рук, чтобы скрасить жизнь домохозяек и таких вот как мы сидельцев вагонных.
— Ну, не такие уж они бедные, эти ваши девочки, — возразил В. – Вы знаете, кровью сердце обливается, глядя сколько бумаги переводится на всякую дрянь. У меня вот есть рацпреложение для издательств: такие книжки надо печатать с перфорацией, на туалетной бумаге – и русский лес сбережём, и в дороге очень даже пригодится.
— И, тем не менее, вы к ним несправедливы, — продолжал настаивать Андрей Р.
— Вообще-то необходимо разделять процессы как таковые и конкретные личности, в них участвующие. У нас вот как придёт кому охота поизгаляться на тему сталинизма, так почему-то злобный тиран Сталин отдельно и, к примеру, Константин Симонов отдельно. А то, что Симонов вместе со Сталиным участвовал в реализации этого, если можно его так назвать, проекта – про это как-то скромно умалчивают. И ведь хорошо участвовал, с огоньком – одних сталинских премий шесть штук. Просто он успел поучаствовать и в антисталинистском проекте, но тут его винить трудно – это тогда такой актуальный тренд был.
— А как же оттепель? – снова встрял Андрей Р., которого, как было заметно, сильно задели слова В.
— А что оттепель? – отмахнулся В. – Просто писателям разрешили перебирать яички и звонко смеяться. Ну и ещё грызть эти…апельсины из Марокко, все в слюнях от Василия Аксёнова.
— Вот, к слову сказать, — оживился Тихон Иванович. – Я тут прочитал книжку, где было интервью со сподвижниками и поклонниками нашего незабвенного Василия Павловича, вместе с которым они самоотверженно боролись с советской тиранией. Конечно, как водится, в основном столовыми приборами: рюмками, стаканами, графинами. Так вот, что меня поразило: немолодые уже люди, а внутренние установки самые детские – в один голос твердят, что они никому ничего не должны. Это-то понятно, что не должны – ни за халявные поездки по всему миру, ни за высшее образование, которое получили ни в какой-нибудь Академии гостевого менеджмента и ногтевого дизайна, ни за бесплатное жильё, они ведь никогда не покупали однокомнатку в ипотеку, чтобы потом горбатиться на неё двадцать лет, выплатив в итоге банку стоимость ещё двух квартир, или ждать, когда помрёт, наконец, бабка и оставит внучкам свою убитую хрущёбу. А ведь прижмёт их, сердчишко заёкаёт, боже мой, какой крик поднимется: ратуйте, люди добрые, помираю! да где же эта неотложка? ах, отменили, как пережиток? да в Голландии уже давно бы приехала! шунты бы уже вставили через бедренную артерию размером с колесо трактора «Беларусь»! жизнь гения на волоске висит, а они, палачи, про полис какой-то спрашивают! В общем, ни Родину не любят, ни историю своей страны не уважают, ни налогов не платят – ничего не хотят, потому что свободные такие!
— И всё-таки, вы не будете отрицать, что они были людьми европейской культуры? – спросил Андрей Р.
— Не буду, если вы объясните, в противовес какой культуре они сделали свой европейский выбор?
— Совковой, конечно, — не раздумывая, ответил собеседник.
— А совковая, она в, основе своей, какая? Африканская? Или, может быть, австралийская?
— Нет.
— Тогда, может быть, азиатская?
— Тоже нет, — подумав, ответил Андрей Р.
— И не европейская?
— Определённо нет.
— Вот то-то и оно, что нет. Носителями европейской культуры являются европейские народы. А ваши ребята были европеянцами, такими фейковыми европейцами на халяву. И отрицая так называемый совок, они отвергали то, что находилось в его основе.
— Ачто находится в его основе? – иронично спросил Андрей Р.
— Русская культура, что же ещё. Поэтому первое, что сделали европеянцы, свергнув ненавистных коммуняк – это заполонили страну всяческой мерзостью и плесенью, разумеется, современной, в заграничной упаковке, красивой такой, яркой. В результате мы живём в Россиянии, имеющей такое же отношение к дореволюционной России, как гимн СССР к гимну Российской Федерации – вроде и похоже, а на самом деле ничего общего. Россияния – это как продукт программы, которую некорректно удалили с жёсткого диска, и теперь при каждом запуске операционная система работает через пень-колоду, от раза к разу всё хуже и хуже.
— Ну, это вы преувеличиваете — отмахнулся Андрей Р.
— Да, а что же, как только мы вошли в царство свободы, заработало радио «Шансон»? – язвительно спросил В. – Вот и слушайте теперь до самой смерти, как Жеке Калёному на зоне в первую же ночь болт в жопу вставили. Что, Вивальди переслушали при совках проклятых?
— Что бы вы там не говорили, благодаря «шестидесятникам» мы теперь люди европейской культуры, которые живут в современном мире, а не винтики совдеповские.
— Фу ты, блин, — скривился В. – Как будто Димон Айфонщик заговорил. Ещё один европеянин в стане совков.
— Знаете, мне как человеку, три года отсидевшему в тюрьме, неприятно слушать всю эту сталинисткую пропаганду. Уж я-то не понаслышке знаю, что такое тюрьма.
— Вот вы, Андрей, сидели при Ельцине, а почему-то считаете, что отвечать за это должен Сталин. И в товарищах у вас, конечно, должны быть Шаламов и Солженицын, которого, кстати, Варлам Тихонович на дух не выносил как делягу и торгаша чужими страданиями. Вот и товарищ Лимонов, отсидел при Путине, а идиосинкразия у него к НКВД, к лампам гебешным на зелёном сукне. То-то он с живого ещё Солженицына плащ страдальца народного стал сдирать. Это у вас программщина интеллигентская в голове, которую при Хрущёве на скорую руку сляпали. Зато теперь как у собак Павлова – рефлекс: чуть где скажут про тюрьму, так сразу «массовые репрессии» в голове всплывают. Что у нас, до Сталина в тюрьме не сидели? Протопоп Аввакуум не в остроге свои письма писал? Достоевского не на каторгу на четыре года сослали? Сахалин не был одной большой зоной, куда Чехов со своей чахоткой долг свой гражданский поехал исполнять?
— Вы это оставьте, — возразил Андрей Р., — сколько тогда людей сидело, и сколько сейчас.
— Да когда у нас в тюрьме мало народа сидело? – продолжал горячиться В. — Как сидело под два миллиона в пятьдесят третьем, так и сидит столько же, учитывая, насколько население страны скукожилось после девяносто первого.
— Только сейчас сидят за дело, — ядовито добавил Андрей Р.
— А вы, Андрей, за дело сидели? – помолчав, спокойно спросил В.
Тот вскочил на ноги и некоторое время молча стоял, сжимая и разжимая кулаки. Потом он повернулся и, одним рывком открыв дверь купе, вышел.
-Да ладно вам, — примирительно сказал Тихон Иванович, — чего распетушились-то? У нас ведь народец тот ещё. Как сосед свою машину неправильно припаркует, так «Сталина на вас нет». А как сам машину на газон загонит, а соседи гаишников вызовут, так сразу «страна рабов, страна господ».
Андрей Р. вернулся минут через пятнадцать, которые, он, судя по принесённому с собой резкому запаху переговоревшего табака, провёл в тамбуре, нервно куря.
— Я вот одно не пойму, — сказал он, встав посреди купе. – Почему у нас так не любят нынешнюю власть? Если посмотреть на всю историю двадцатого века, то путинский режим – один из самых либеральных. Ни гонений на интеллигенцию или духовенство, ни массовых репрессий, ни чучелу бородатому покланяться не надо – живи, люби, радуйся. Нет, ну сидит десяток-другой нацболов, ну Ходорковского там посадили, но вы ведь не будете отрицать, что сейчас достаточно травоядный период – власть не трогает своих граждан, она, наконец-то, отпустила их на волю.
— Ну да, — усмехнулся Тихон Иванович. – «Паситесь мирные народы». Государство у нас нынче доброе – пей, ешь, блуди. Воруй, если получится, только меру знай. Только помните, как заканчивается всё – «их должно резать или стричь». Резать пока вышло из моды, а вот стричь – это, пожалуйста, одна реформа ЖКХ чего стоит.
— Нет, если говорить серьёзно, — снова встрял В., — вы ведь, Андрей, не будете спорить, что русская культура достаточно архаична?
— Не буду, — согласился Андрей Р.
— Тогда, наверное, вы заметили, что в ней есть мощный СМ-компонент, не изжитый до сих пор европеянством. То есть если представить себе взаимоотношения власти и народа как модель семейных отношений, то ещё неизвестно, что хуже: муж -тиран или холодный и безразличный к нуждам и жизни своих домочадцев домовладыка. Вспомните все эти прелестные народные максимы: «бьет, значит, любит» и в то же время «ни ласки, ни таски». О чём это говорит?
— Да, и о чём это говорит? – иронично спросил Андрей Р.
— Это говорит о том, что величайшее преступление в глазах народа – это равнодушие и безразличие к нему со стороны власти. Он скорее согласится терпеть обиды и претеснения, чем видеть вялого и холодного недотыкомку, который занят только собой и лишь время от времени пугливо заглядывает в зеркало истории, да и то лишь затем, чтобы узнать, сколько ещё осталось. Ведь нынешняя власть занята исключительно собой и своими делишками – поэтому вот уже два десятилетия общество вынуждено подчиняться незримому правилу «дайте нам пожить, и делайте что хотите». Вот вы, Андрей, положа руку на сердце, можете сказать, что видите и чувствуете горячее желание власти улучшить жизнь народа, её сопричастность жизни «дорогих россиян»? Чего молчите? Да, государство перестало щипать и колотить своих граждан, оно стрижёт их более изощрённно, по европеянски, и убьёт еще быстрее, чем все иваны грозные и сталины, вместе взятые. Но что всё это значит в глазах самого народа? Это значит, что государство – а унас государство и власть это одно и то же – разлюбило его, оно теперь искренне и самоотверженно любит самое себя.
— К слову сказать, — немного помолчав, продолжил В., — в литературе, раз уж мы с неё начали, прослеживается что-то подобное. Ведь если посмотреть непредвзято, о чём пишут все эти нынешние властители дум, все эти Уэльбеки и Пелёвины – не будем брать в расчёт всякую шантрапу и бездарь – ну конечно же, в первую очередь о себе любимых, о каждом своём чихе и пуке.
— Слушайте, — не выдержал Андрей Р., — не надо так громко завидовать, а? Напишите сначала сами что-нибудь. И пусть это купит хотя бы пара тысяч человек.
— А ведь молодой человек в чём-то прав, — сказал Тихон Иванович. — Вот вы, Андрюша, в своих книжках ведь про себя всё рассказываете – и отличаются они только манерой исполнения. Вы уже и на гуслях исполняли, и на расчёске, и на фортепьянах, и на синтезаторе – под видом фантастики – а всё получается какая-то серая и невесёлая история с душком – как солдатское одеяло.
— Какая жизнь, такие и песни, — огрызнулся Андрей Р.
— Это, конечно, верно, — согласился Тихон Иванович. – И всё же, положа руку на сердце, разве во многом не мы сами делаем свою жизнь?
— Вот именно! – с жаром воскликнул В. – Вы ведь так отчаянно себя любите, каждый вздох свой, каждый свой день, каждую рюмку или стакан чая – без разницы, что отказываете в праве на существование всем, кто будет после вас. Ничего не надо – ни детей, ни семьи, ни отвественности – всё смешно, ничто не важно – потому что свободные такие.
— Вы опять утрируете, — сказал Андрей Р. – Вот у меня есть семья и дети.
— Это потому что страна у нас отсталая, — отмахнулся В. – Подождите, то ли ещё будет. Но ведь как не возьмёшь книжку – всё такое мрачное, кривое и недостоверное. А про язык я уж молчу – это фабрика дурновкусия какая-то. Конечно, легче потакать распущенности и невежеству толпы, чем сеять разумное, доброе, вечное. Вот и писатели поэтому нынче такие – самовлюблённые, распущенные, невежественные. А самое главное – они разучились идти по солнечной стороне жизни.
— Но ведь есть Лимонов, — лукаво улыбнувшись, сказал Тихон Иванович.
— Да, есть Лимонов, — согласился В.
И замолчав, они дружно качнули головой, как будто оказались сопричастны какой-то важной, доброй и светлой тайне.