Петр Алексеевич выпил пузырь ромашкового лосьона. Собрался с мыслями и дыбы не слушать рев супруги Жанны Константиновны решил занять себя работой. Вышел во двор. Увидел шестилетнего внука Ваню, который стоит рядом с конурой и сверху бьет по ней железной трубой.
— Ивашка, прекрати, — крикнул Петр Алексеевич.
Ваня поглядел на деда и продолжил бессмысленное занятие. «Шарик» уткнулся мордой в дальний угол конуры и в ожидании думал: «Когда же у этого изверга закончатся каникулы? Наверно не скоро. Оккупировал, понимаешь. А меня ведь там «Жучка» ждет. Что я ей скажу?».
Петр Алексеевич решил прекратить это безобразие. Сделал несколько шагов и попал под прицел горящего луча. Голова закружилась. Двор начал растворяться, а мальчик то становился невидимым, то наоборот лишь его и видно. К тому же он – то вырастал, то уменьшался до крохотных размеров, словно мальчик с пальчик.
Но Перт Алексеевич не хотел сдаваться. Ноги, словно по приказу понесли его к конуре. Иссушенное тело, будто шмель по стеклу, стало метаться по всему двору. Наконец он добрался до конуры и только размахнулся, чтобы дать внуку затрещину, понял, что от внука и след простыл.
Петр Алексеевич заглянул в конуру и увидел там огромного серого волка. Перекрестившись он начал отступать. Перед ним теперь нет никакой собачьей будки. Он видит огромный вход в пещеру. Еще раз перекрестился и отвернулся от пещеры. Увидел знакомый сарай. Зашел.
В нем, облокотившись о небольшую копну сена, стоят два больших лося. Петр Алексеевич припомнил, что собрался поработать в огороде. Картошку пора окучивать. У стены увидел мотыгу и прыгающий как перфоратор меч.
Меч перестал прыгать и, взглянув на человека, начал к нему приближаться. У Петра Алексеевича задрожали ноги. Он подбежал к мотыги и, схватив, ударил ею по мечу. Послышался страшный рев дракона. Меч от неожиданности упал и превратился в коровий хвост.
Петр Алексеевич поднял хвост и намотал на шею, словно шарф. Никакой Кутюрье не придумает более изысканного наряда. Правда от хвоста неприятно попахивает. Наверное, из-за навоза…
Довольный своей находкой дед, направился добывать шкуру волка. Приблизился к пещере и схватил волка за ухо. Тот неистово завыл.
Прицелившись, Петр Алексеевич нанес режущий удар по уху волка. Волк убежал, но ухо осталось в руке. Дед положил его на голову. Решил украсить себя по полной программе. Потом аккуратно, чтобы оно не упало, подошел к забору. Снял кусок алюминиевой проволоки. Проткнул ей нос и закрутил в кольцо.
— Теперь бабка будет завидовать моему пирсингу, — сказал он довольный.
Но еще не выполнена главная миссия, то бишь работа в огороде. Его ждет не окученная картошка. Закинув мотыгу на плечо, пошел в огород.
— Вот черт, — крикнул он, — я вам покажу, гады.
Вместо поля картошки, Петр Алексеевич увидел аэродром, усыпанный фашистскими винтокрылами. Он принял боевую стойку и пошел вперед, размахивая мотыгой.
Винтокрылы под градом ударов начали разлетаться как мухи. За час Петр Алексеевич истребил их всех. Изрядно устав он пошел к колодцу, чтобы утолить жажду. И там же уснул.
На следующее утро он проснулся от редких, но сильных пощечин. Открыл глаза и увидел знакомого, Юрия Афанасьевича.
— Э-э… Ты чо творишь? – возмутился Петр Алексеевич.
— Вставай быстрее. Там твоя супруга идет, в руках сковорода. Сказала, что бить тебя будет.
— За что? – изумился Петр Алексеевич и поднял туловище.
— Говорит, что ты делов натворил.
— Каких таких делов? – еще более удивился Петр Алексеевич.
— Сказала, что ты поставил синяк внуку, перерубил всю картошку в огороде…
— Ты чо несешь? Подонок ты эдакий. Я этого не делал, — возмутился Петр Алексеевич.
— Так это не я несу! Так супруга твоя говорит, Жанна Константиновна. Еще она сказала, что ты отрезал собаке ухо и отрубил корове хвост. Чушь какая-то. Тебе надо идти и сказать, что ты этого не делал.
Петр Алексеевич припомнил вчерашние события. Почесал макушку.
— Значить говоришь со сковородой?
— Ага. Злая очень.
Петр Алексеевич быстро поднялся и спросил:
— У тебя есть че?..
— Петр Алексеевич, обижаешь.
Юрий Афанасьевич извлек из кармана флакон лосьона.
— О… чабрец. Прекрасно, — обрадовался Петр Алексеевич, — пошли, пошли. Чует мое сердце, что эта сумасшедшая уже близко.