PROZAru.com — портал русской литературы

ГНОМ И КАССАНДРА (продолжение)

***

— Детка, ты ведь не думаешь, что племянник мой такой весь розовый фламинго, целочка в тумане, добился опекунства, которого, кстати, я вовсе и не просила, держит меня тут дармоежкой и тратится на сиделку, из любви к престарелой тетушке?

Шел уже третий день ее работы. Они сидели на кухне и пили какой-то цветочный чай с непроизносимым индокитайским названием.

— Не, не думаю, — Аля отхлебнула из чашки и благодушно зажмурилась. — Я как-то вообще не думаю о том, что меня не касается. Мое дело…

— Я твое дело уже поняла. Но во-первых, там, в квартире на Олькеницкого, прописан, кроме меня, и его сын. Добился-таки, гаденыш, не мытьем так каканьем. Знаешь, чем примитивнее создание, тем совершенней у него дар убеждения. Сейчас сынок живет в Питере с дамочкой, которая годится ему в мамы. А в Питере он живет потому, что Инга, нынешняя жена, Стаса уже покушалась затащить его в постель, причем, как я понимаю, небезуспешно…

— Я, Ивсталия …

— Слушать сюда! Когда наш дом на Олькеницкого снесут, а когда его снесут — бог весть, так вот, когда его снесут, сынок его получит квартиру. Вопрос в том, кто сдохнет раньше, я, или дом. Если я, то сынок его получит однокомнатную хавиру на выселках. А ежели дом, то сыночек, звать его, кстати, Игнатий, в честь деда, такого же дундука, так вот он получит квартиру сравнительно сносную, а меня верней всего предполагается списать в дом престарелых на картофельный суп с шелухой и килькою в томате. На всю оставшуюся жизнь. А?

— М-да, — сочувственно кивнула Аля и вновь отхлебнула из чашки. — Так они сейчас ждут, не дождутся, покуда вашу халупу снесут?

И тут красноватое, вспухшее веко старушки Ивсталии чуть приподнялось и под ним как будто зазмеилась махонькая искорка. Тут же и потухла.

— Ага! Но… тут есть некое «но». Тут, видишь ли, вся моя родня носится с каким-то кладом! Обстукивают стены. Добыли металлоискатель. Сапёры ее величества, итит твою! Соседи даже в милицию хотели заявить. Шапец полный. Вот почему вся моя родня — как на подбор, тупые, как шпалы?..

— Так нету что ли клада-то? — поинтересовалась Аля, простодушно хрустнув сухариком.

Тут искорка вновь чиркнула и пропала.

— А ты сама как думаешь?

— Я тёть Тась, вообще ничего не думаю. Думать с проком надо. Без проку даже ежик не фырчит.

— И что, совсем неинтересно?

— Совсем-совсем. Я, тёть Тась, в детстве книжку читала. «Остров сокровищ». Вот там интересно было: пиастры, пираты! Карамба-коррида и черт побери!

Fifteen men on the dead mans chest, — вдруг произнесла нараспев с старушка Ивсталия.

Чего, чего? — не поняла Аля.

— Я говорю — пятнадцать человек на сундук мертвеца. Ты пей чай-то, пей. А то ссохнется. А вообще, ты мне определенно нравишься. Мне по душе люди, которые в нужный момент могут убедительно врать. А сейчас — маленькая просьбишка. Попробуй с полчасика перестать валять дурочку, а?

— Я-то попробую. Так ведь и пробовать с проком надо.

— А это от тебя зависит. Стасик тебя просил выведать про клад. Так?!

— Ага.

— Умница. Поморочь ему голову подольше. Дело нехитрое. Теперь о кладе. Клад есть, — Ивсталия выждала тяжеловесную паузу, буравя глазами беззаботно хлюпающую чаем Алю. — Есть. Только — не в доме. То есть, в доме, но не в квартире… Ты меня вообще-то слушаешь, или нет?! — она вдруг властно возвысила голос.

— Ага.

— В доме, — тут тетушка Ивсталия перешла на ужиный шепоток, — есть подвал. Там хранили картошку зимой, соленья-варенья. Хлам разный. В доме девять квартир было, ну и девять отсеков в подвале. Потом в девятой квартире хозяин помер, профессор Сёмин, царствие небесное. Жену схоронил и женился на аспирантке. Сын у него малолетка остался, придурковатый чуть-чуть. Ну а как помер профессор, аспирантка квартиру продала соседу с восьмой квартиры, а дурачка, ясно дело, в детдом со всеми почестями. Сосед две квартиры соединил, а подвал ему — без надобы. Вот там он и лежит. Клад. Там и лежать бы ему, да дом снесут не сегодня завтра. Что молчишь?

— Дык, слушаю я. Интересно же..

— Я просила дурочку не валять? Просила?

— Ладно. А можно чаю еще?

— Можно… Погоди. Давай-ка вот что. Ты ликеры употребляешь?

— Я-то? Да я… Как-то пробовала. Аморетто что ли?

— Тьфу! Это который в ларьках продавали? Достань-ка из шкафчика… Да не там! Выше! Во. Пробовала когда-нибудь? Куантро! — старушка Ивсталия произнесла это с парижским грассирующим «р» и прицокнула языком. Айда что ли по чуть-чуть?

***

— Так вот. Клад, повторю еще раз, есть. Вернее, коллекция. Редких золотых монет. Совершенно уникальная. Ее начал собирать мой дед, профессор всеобщей истории Императорского Петербургского университета, и продолжил мой отец. Когда папа понял, что его посадят, он коллекцию упрятал. От беды, говорят, не простеречься. Энкавэдэшники перешмонали дом, и искали они уж точно не шифрограммы Абвера, а коллекцию. Не нашли, и каблуками не выбили, хоть и старались. Папа отсидел свой червонец, вернулся, забрал меня из детдома и спрятанное нашел. В коллекции — около ста единиц. Монеты редчайшие. Золотые червонцы Бориса Годунова, византийский золотой солид, испанский дублон, времен Филиппа II, отчеканенный в Перу, двойной луидор Людовика ХIII. Ну и знаменитый нобль Генриха IV. Сказка! Даже если просто тупо переплавить эти монеты в слиток, это уже — деньжищи!

Всё, что надо сделать, это вытащить чемоданчик из подвала. Подвал не заперт, там давно никто ничего не хранит, — тут тетушка Ивсталия перешла на зловеще тихий шепоток, хотя до того говорила как-то театрально громко. — Найти секцию 9. Там вдоль стены — полки. Возле окна, над батареей — дощатый ящик. Там хлам несусветный. Под ним — чемоданчик. Взяла его, сунула в рюкзачок, потом сразу на вокзал. Автобусная остановка почти возле дома садишься в шестьдесят третий, едешь на вокзал, кладешь в камеру хранения. Наутро сообщишь мне номер. Вся работа.

И еще. Одевайся этак попроще да поплоше. Ночью, говорят, все кошки серы, а уж серые — и вовсе невидимки.

— А я что, серая?

— В зеркало-то глянь. Или не гляделась ни разу?

— Ладно. И что я с того буду иметь?

— Думаю, на твой век достанет.

— А нам не думы ваши надобны, потому как век наш никем не мерян, кроме Господа нашего, — заговорила вдруг Аля, да таким складным шепотком, что сама поразилась. Не иначе как с «Куантро». — Нам бы дату с подписью, да сумму прописью, да галочку, где ручку приложить…

— Ладно. Семьдесят тыщ устроит? Устроит. Но только после номера в камере хранения.

— Вы считаете, семьдесят тысяч мне хватит на всю оставшуюся жизнь? Это, матушка, на месяцок. А я немножко больше думаю прожить.

— Нахалка. Ладно, сто. Больше не могу. Не могу и всё. Как будет угодно. Ну так как, угодно?

— Угодно, угодно. Сговорились…

***

Двор был тесный, трапецевидный. Проход узкий, заставленный с одной стороны разномастными, размалеванными гаражами, с другой — помойными контейнерами и бесхозными машинами. Это плохо. Ничтожное пространство для маневра.

Неподалёку от входа в подъезд стоит черная «Тойота». Тоже плохо. Двое мужиков возле. Это вообще никуда не годится. Ну вот непохожи эти двое в кожаных кепках на жильцов этого дома, и всё тут. Озираются, по сторонам зыркают. Ой, впёрлась ты, матушка в какое-то дерьмо, причем еще неизвестно за какие коврижки. Дадут по башке монтировкой, вот тебе и все коврижки-кочерыжки. Монеток много, башка одна.

А была не была. В конце концов, я — жилица этого дома. Ну как бы. Как хорошо, что я оделась не так говорила старухе Ивсталия. Ведь как чуяла. Уж очень настаивала. Мутная старуха. Нутрецо червивое. Они ждут дамочку в мышино-сером, а на мне курточка цвета луковой шелухи! И рюкзачок у меня не на плечах, а в сумке. И очочки на мне «Маде ин Белгиум»! Как хороши, как свежи были розы!

***

Вот вам и подвал. Запахло кирпичным крошевом пылью, затхлостью, паутиной и смертью. Удушливая мерзость запустения. Неужто кто-то способен сам, без принуждения спуститься сюда? Брр! За какой надобностью, господи! Что тут можно найти? Как хочется не дышать. Просто прекратить дышать и всё. Оставить это несказанное удовольствие — вбирать в себя воздух — на потом.

Ну да, вот она, занозистая, щелястая дверь с выведенной, кажется, углем, цифрой «9», напоминающей развернутой задом наперед букву «Р». Ух, сейчас как заскрипит, гадина. Ну не может не заскрипеть. Нет, не заскрипела, просто вяло, недовольно хрюкнула. Разбитый аквариум, ржавый детский велосипед без колеса, череда матовых от пыли и плесени трехлитровых банок с чем-то давно скисшим и стухшим, ночной горшок с выщербленной эмалью, рама от картины.

Однако не станем отвлекаться. Ну вот они, полки, стоят впритык к батарее. Огромный ящик на самом верху с едва различимой размашистой надписью «Maroc», заваленный доверху книгами. Апельсины из Марокко. Аля привстала на цыпочки, и, морщась, взяла первую попавшуюся книжицу, машинально глянула на обложку. «ПОДАРОК ДОМАШНЕМУ УМЕЛЬЦУ». Бред какой-то. Она с внезапно взбухшим ожесточением вывалила эту груду мертвых трухлявых книг. Попался даже фотоальбом, он упал на пол, непристойно распахнув свое пропыленное черно-белое исподнее нутро — мужчины в шляпах, плечистые дымы в гамаках, дети в матросках. О Господи, все там будем!

И еще раз — не будем отвлекаться!.. Так, не это ли самое, искомое, зачем пожаловали сюда, в этот окаянный паучий склеп? Ручка. Основательная, массивная ручка. Как набалдашник трости респектабельного джентльмена. Неужто? Она, крепенько ухватилась обеими руками за ручку и со стоном и проклятьями выворотила наконец из-под груды гнили и ветоши увесистый и объемный чемоданчик, окованный с углов железными пластинами, с овальной латунной бляхой на крышке. Тяжелый же, сука! Сундук мертвеца. Пиа-а-стры! Тьфу! Ну вот, кажется, дело сдвинулось…

***

М-да. Что-то ты больно новенький, дружочек мой, для сундука капитана Флинта. И пахнет от тебя не солью морей, отнюдь, а новеньким лаком. Или скипидаром? И что же мне с тобой делать? Не надо быть ясновидящей Кассандрой, чтобы понять, что нету там никаких луидоров или экю. Так, а ежели его открыть? Вот просто взять и открыть. Пломбочка! Ах ты боже мой! Да насрать сто раз на пломбочку. При случае скажу: сама сорвалась. Не любопытства ради, а токмо потому, что дурочкой не охота быть. А то, что с меня дурочку лепят, так это без лупы видать. Так что не взыщите Ивсталия Армагеддоновна, но ведь честную игру в одни ворота не играют.

Я зажмурилась, потянула мизинцем тонкую медную проволочку…

***

О, то был поистине великолепный, полыхнувший в душном сумраке подвала сверкающим никелем набор инструментов. Чего там только не было! Изящные тисочки, похожие на вставные челюсти, плоскогубцы, кусачки, маленькая ручная дрель с веером свёрлышек, стамесочки, напильники, надфили, даже фонарик крохотный. И всё радужное и, будто, ненастоящее, словно не для людей, а для эльфов каких-нибудь. Аля осторожно извлекла из бархатистой малиновой ложбинки маленькую реверсивную отвертку. Ну значит так! Сейчас голову ломать не станем, все равно ничего не высидишь, не ночевать же тут, с пауками да мокрицами. В конце концов, наше-то какое дело, что в этом ящике, луидоры Людовика Четырнадцатого или реверсивные отвертки? Никакого решительно. Наше дело — доставить ящик в камеру хранения, взять со старухи гонорарий. И отбыть с Викой в Турцию. Или в Марокко. Там, где зреют апельсины, фиги и так далее. Вот только сначала надобно выбраться отсюда. А то фиги будут, а Турции — нет.

Она с трудом уложила чемоданчик в рюкзак. Он тут же растопырился, стал угловатым и неудобным. Охнув, она взвалила его на плечо и неторопливо, стараясь не шуметь, направилась к выходу.

***

Стоп! Блин! Опять эта чертова Тойота! Да не просто опять! Подкатила ближе и развернулась прямо-таки задом к подъездной двери. Пожалте, мол, девушка, милости просим в багажник в позе эмбриона. Э, нет дружочки мои, я пешочком лучше. И мне сподручней, и вам без хлопот.

Я на цыпочках отошла от двери и вновь сбежала вниз по ступенькам.

Так. Там ведь было окно. Так и есть. Надо всего-то его открыть, выбраться в полукруглую нишу, там и видно будет.

Ниша была, как водится, заделана решеткой. Подъёмной, но, судя по всему, адски тяжелой. Скинула рюкзак, уперлась поосновательнее ногами, вцепилась руками в прутья…

— Тёть, а вы что делаете?

От неожиданности я едва не уронила решетку на себя. Сперва втянула голову в плечи и зажмурилась, затем все же решила глянуть. То был мальчик лет десяти. Он сидел на корточках возле решетки и глядел на меня с любопытством и безо всякой опаски.

— Помог бы лучше, чем вопросы-то задавать, — выдавила я осипшим от испуга и натуги голосом.

Мальчик пожал плечами и кивнул. Вдвоем подняли неподатливую и скрипучую решетку и с лязгом откинули к стене.

— Так, — сказала я, переведя дух, и уже вполне требовательно. — Теперь уж и чемоданчик прими, будь любезен.

— А что там у вас в чемоданчике? — деликатно поинтересовался мальчик, когда я, обдирая ладони и матюкаясь шепотком, выбралась наконец наверх.

Наконец разглядела его. Интересный пацан. Глаза какие-то особенные. Заглядывающие за. С такими, наверное, говорить легко: врать не надо, а правду они и сами чуют. Такие глаза если и бывают, то только у детей. Иногда у собак. Шапочка синяя в полоску, как гномов колпак. Натурально, гном и есть.

— В чемоданчике-то? — сдула со лба прядь волос. — Уфф!… В чемоданчике, брат, инструменты. Подарок домашнему умельцу. Истинную правду говорю. Даже сама удивляюсь. Я, брат, не люблю правду говорить. Скучно это… Так. Ты все еще хочешь знать, что я там делала, в вашем вонючем подвале?

— Нет. Я хочу спросить: это не вас дожидается черная Тойота у подъезда?

Хоп! Да ты смышлен, mon petit prince. Не многовато ль будет на одного? Хотя… может, всё и к лучшему.

— Очень может быть, что меня. Очень. Ну-ка сделай милость, глянь, что они там делают.

— Которые с Тойоты? — Мальчик подошел к углу дома и осторожно выглянул. — Один курит. Другой по телефону говорит. Третий… третьего не вижу, он в машине.

— Так еще третий есть? Господи! И что мне сейчас прикажете делать? Со двора незаметно не выйти. Ну никак.

— А ничего не надо делать. Вы тут побудьте немного. Совсем чуть-чуть. Сейчас они уйдут, и вы пойдете себе. Спокойненько так…

Гномик мой по-воробьиному нахохлился, шепотком сказал «Р-раз!» и вразвалку зашагал в сторону Тойоты. Я же, стараясь не дышать прильнула к зазору между углом дома водосточной трубой. Мальчик, подойдя к одному из мужчин, долговязому, в кожаной кепке, принялся что-то говорить, размашисто жестикулируя и тряся головой. Мужчины переглянулись, один из них гулко хлопнул ладонью по капоту машины. Из нее тотчас выскочил третий, и они косолапо, разбрызгивая снежную кашицу, побежали в противоположную строну и скрылись за углом дома. Ай да гномик! Ай да сукин сын! Может, свидимся когда?.. Да ладно, не до него сейчас. Сейчас — лапки в руки и — как воробушек, скок-скок — птица малая, серая, глазу незаметная, в темноте все серы, а серые и того серей. Не торопимся, потому как бояться нам некого, мы вот идем себе на автобус и ведать ни о чем не ведаем. Йо-хо-хо, и бутылка рома!..

Exit mobile version