Глава 1: http://prozaru.com/2013/03/slepoy-i-lampa-glava-1-moneta/
Глава 2: http://prozaru.com/2013/03/slepoy-i-lampa-glava-2-kartina-mira/
Глава 3: http://prozaru.com/2013/04/slepoy-i-lampa-glava-3-zhivyie-i-myortvyie/
Виктора Борисовича выписали через два дня. Жена на выписку не приехала. Врачи только разводили руками – такого невероятного случая выздоровления в их практике ещё не было. Главному врачу было стыдно в этом самому себе признаться, но он поймал себя на мысли, что он хочет, чтобы у пациента наблюдалось хотя бы некоторое помутнение рассудка, чтобы немного оправдать этим фактом мировую медицину, утверждающую, что ничего подобного произойти не может. Но у пациента не наблюдалось никаких патологий, отчего иногда хотелось даже уйти на пенсию – долгожданную, но, в свете последних событий, незаслуженную.
Всё это совершенно не волновало Виктора Борисовича, который понял, что нужно делать, чтобы достойно встретить счастье, которое на него неожиданно обрушилось. Он зашёл в кондитерскую, купил там самый дорогой торт, потом в цветочном скупил чуть ли не полмагазина, попросил покрасивее упоковать букет, немного подумал икрасиво упоковал ещё и торт. Вышел на улицу, поймал такси, и, обозначив цену примерно в два раза выше разумной, назвал свой домашний адрес.
Автомобиль весело помчался по просторным улицам мегаполиса, удивительно свободным от пробок. В открытое окно залетал ветер, трепал волосы и нашёптывал в уши свои, понятные только ему одному, песни. Впрочем, имея неожиданно образовавшуюся прорву свободного времени, Виктор Борисович смог бы при желании разучить даже язык ветра, но такого желания у него почему-то не возникало. А возникло другое, странное желание…
— Шеф, останови вон там, за углом.
Расплатившись с шофёром, он вышел из такси как раз напротив небольшого уютного ресторанчика, где они сидели с Толиком накануне его смерти, вошёл внутрь, сел за свободный столик, положив на соседний стул торт и цветы, и позвал официанта.
— Порцию королевских креветок и пиво, — заказал он, даже не поглядев в меню.
Заказ принесли довольно быстро. Креветки лежали на большом блюде, и, как в прошлый раз, смотрели на него немигающими чёрными глазками-бусинками. Виктор Борисович взял зубочистку и выковырял одну из бусинок. Оказалось, что обладательницу бусинки такое увечье совершенно не трогает – она так и продолжала лежать на блюде, с тупой покорностью ожидая своей участи. Тогда Виктор Борисович взял её за рыхлое тельце, поднёс ко рту, откусил ей голову, чуть пожевал, выплюнул обратно, пробормотал «фу, какая гадость» и сделал большой глоток из пивной кружки.
«Что, не ожидали, да? Можете сколько угодно на меня смотреть, не боюсь я вас. Я теперь вообще никого не боюсь, теперь меня все бояться будут. Слышишь, ты, жалкая, беспомощная тварь?» — он взял одну из креветок двумя пальцами и сжал пальцы. Она хрустнула и развалилась на две части. – «Не боюсь я тебя, слышишь? И тебя не боюсь! И её не боюсь! Я ВООБЩЕ НИКОГО НЕ БОЮСЬ, СЛЫШИТЕ?!!»
Услышав неожиданно образовавшуюся тишину, Виктор Борисович вдруг понял, что говорил только что вслух. И не просто говорил, а орал на весь зал, отчего сейчас оказался в центре внимания – со всех сторон в него упирались удивлённые взгляды. Он достал кошелёк, попутно поймав взглядом знакомый отблик монеты, достал оттуда несколько мятых купюр и швырнул их на стол.
— Можете продолжать, — сказал он в сторону зала и вышел из ресторана. Теперь он ясно осознавал, что будет делать.
До дома было недалеко, и Виктор Борисович решил пройти это расстояние пешком. Настроение было превосходным, он шёл быстрым шагом, насвистывая какой-то популярный мотив. Для того, чтобы начать новую жизнь, нужно полностью попрощаться со старой – эта истина вдруг стала для него очевидной, и оттого, что он понял, что нужно делать, на душе стало ещё лучше. Вероятно, он и раньше подсознательно понимал это, и именно так можно было объяснить последние события.
Жена открыла не сразу. Виктор Борисович несколько раз позвонил и уже собирался начать злиться, как послышался знакомый звук открывающегося замка.
— Привет. Это тебе, — сказал он прямо с порога, протянув жене букет и торт, — надо отметить моё чудесное выздоровление.
Она посмотрела на него безразличными, сухими глазами, которые, вероятно, и стали бы влажными, если бы ещё могли рождать слёзы.
— Отметить?.. Я недавно нашу дочь похоронила. Твою, между прочим. А ты предлагаешь отметить? – голос её был сух и тоже безразличен. И вообще, она вся была безразличная и какая-то безликая, словно смерть дочери выкачала из неё собственную жизнь.
— Да, а что тут такого? Ведь жизнь продолжается!
— Продолжается? Скотина! Это ведь ты её убил?!
— Что ты несёшь, идиотка? – фраза получилась не натуральной, скорее всего оттого, что Виктор Борисович и не пытался ей придать натуральности.
— Что слышал! Это ты её убил! Я не знаю, как ты это делаешь, но я чувствую, что смерть твоего друга и нашей дочери не случайна. ЭТО ТЫ ИХ УБИЛ, СВОЛОЧЬ!!! – она набросилась на него с кулаками, но он легко отшвырнул её в сторону.
Странно, но ему было безразлично даже, что про него думает вторая половина и что она от него хочет.
— Ты всегда была удивительно проницательной. И за эту проницательность, тебе полагается приз. Я тебе хочу показать кое-что, — он достал кошелёк, немного порылся в нём и выудил оттуда монету, — посмотри, что у меня есть. Я думаю, тебе это понравится, ведь тебе всегда нравились яркие штучки.
Она посмотрела, и Витя готов был поклясться, что её гневный, испепеляющий, полные ненависти взгляд, буквально за десять секунд потускнел, рассеялся, сделался безразличным и даже каким-то болезненным. Быстрое дыхание вдруг стало спокойным, а лицо преобрело мертвенную бледность. Витя подошёл к ней и встал рядом, посмотрев на неё с презрением.
— Да, это я их убил, — спокойно сказал он, — и ты сейчас умрёшь тоже. Потому что лично я хочу жить вечно, а твоя смерть мне в этом поможет.
Знакомое чувство эйфории распространилось по всему телу, но теперь к этому чувству подмешивалось другое: впервые он убивал целенаправленно, не подсознательно чувствуя свою безграничную власть над жертвой, а осознанно, в трезвом уме и здравом рассудкезадумав и осуществив задуманное. Появилось странное ощущение безнаказанности своих действий, а безнаказанность подталкивала к новым подвигам, оставляла сладкий осадок власти, неограниченной, а оттого особенно сладкой. Да что там власть? Если копнуть поглубже, получалось, что он уподоблялся богам – он мог жить вечно, заставить кого нужно подчиняться под действием собственного страха и при этом потихоньку, как из соломинки, попивать соки жизни намеченной жертвы. Правда, гораздо вкуснее залпом.
Жена выглядела жалко. Сначала она прижалась к стене, потом начала медленно оседать на пол. К концу экзекуции, она лежала, тяжело дыша и не в силах сделать хоть какое-нибудь сложное движение. Её губы двигались, словно собираясь что-то сказать, и иногда можно было даже разобрать слова, срывающиеся с её пересохших губ. «Пощади» — пыталась прошептать она, но Витя, разобрав это слово, лишь попытался продлить её мучения. «И как я мог прожить с этим ничтожеством столько времени, — думал он, — это же надо, я ведь когда-то любил её, завоёвывал, дрался… И всё ради чего? Ради этого?» — он размахнулся и пнул её ногой в живот. Она негромко застонала, и Вите показалось, что её стон тоже прибавил несколько минут к уже накопленному и украденному времени. Неожиданно проснувшаяся жестокость начала становиться его близкой подругой, и Вите это в определённой степени нравилось. А, с другой стороны, чего её жалеть? Чего она достигнет за свои жалкие шестьдесят, или семьдесят, или, пусть даже, восемьдесят лет? Она же ничего не успеет! Так не лучше ли отдать её ничтожное время тому, кто сможет им грамотно распорядиться? Может быть, это и не жестокость вовсе, а жизненная необходимость, может быть, именно к этому и всегда стремилось человечество, изобретая эликсир бессмертия и внушая себе, что даже в случае своей физической смерти, человек вечен духовно. И вот, наконец, появилась возможность, пусть даже не для всего человечества, а для крохотной его части, если быть более точным, то примерно для одной семимиллиардной, осуществить то, к чему к чему человечество стремилось на протяжении всей его истории. И разве не означает это то, что остальные семь миллиардов должны помогать в столь важной миссии, жертвуя всем, что у них есть, в том числе, собственными жизнями?
Он посмотрел на жену. Она ещё дышала. Тогда он сходил на кухню за радиотелефоном и вернулся, набирая телефонный номер.
— Дина, — сказал он в трубку, пытаясь изобразить голосом, что его душат слёзы, но он изо всех сил пытается сдержаться, — Дин… Я не знаю, кому ещё звонить… Дина, у меня горе.
— Что случилось? – в её голосе послышались нотки неподдельного беспокойства.
— Я не знаю, что происходит. Я всё потерял. У меня жена умерла, только что. Ты слышишь? Рита умерла. – при этих словах, Рита приподнялась на руках и прошептала какое-то ругательство, на что Виктор Борисович только ухмыльнулся, — Недавно Алка, а теперь Рита! Я не понимаю, что происходит!
— Что??? Господи, да как это?
— Я не знаю, думаю, что-то с сердцем. Она недавно жаловалась на сердечные боли, всё не могла прийти в себя после смерти Аллы. Я не могу так! Я не выдержу, из окна выброшусь. Мне кажется, ты меня поймёшь, ты сама недавно потеряла мужа.
— Я к тебе приеду. Только не вздумай ничего с собой сделать!
Витя громко шмыгнул носом, имитируя тихий плач, и повесил трубку.
— Ты умирай пока, скоро за тобой приедут, а сюда потом приедет твоя подруга, и я её трахну. Ведь вас так легко развести на жалость. Вы все такие дурочки! С этими словами, он набрал номер спасателей.
Приехали медики, осмотрели труп, констатировали смерть. Просили подписать разрешение на вскрытие, ещё какие-то бумаги. Виктор Борисович всё подписал, ведь дело проделано чисто – не подкопаешься. От чего она умерла его мало интересовало – от инфаркта, инсульта, тромба… Да мало ли какие могут быть формальные причины? Они медэкспорты, пусть ищут. Для него главное, чтобы ему на третий день выдали его любимую Риточку, чтобы он мог придать её земле с соблюдением всех формальностей. Приезжал похоронный агент (быстро работают ребята), обещал оперативно всё уладить за определённую плату. Убитый горем муж заплатил сразу полную сумму и пообещал заплатить ещё столько же после похорон, если они пройдут нормально. Потом приехала Дина, столкнувшись в дверях с выходящим из квартиры агентом. Глаза её были заплаканными, но видно было, что она пытается сдерживаться, отчего иногда только тихо всхлипывала. Виктор Борисович опять попытался произвести впечатление убитого горем сдерживающегося человека, и ему, видимо, снова это удалось. Она его обняла левой рукой и говорила, что всё будет хорошо, поглаживая правой рукой ему волосы. Он периодически шмыгал носом, потихоньку, и как бы случайно, подталкивая её в сторону спальни. Дотолкав её до кровати, он, вроде как, ненамеренно, повалил её на кровать.
— Что ты де… — попыталась возразить Дина, но он впился губамми в её рот, как змея ощупывая языком её белые зубы, — пусти, — она попыталась вырваться, но он крепко сжал её в своих объятиях.
— Прости, я не знаю, что со мной, — бормотал он, зубами срывая её белую кофточку, — я любил её, понимаешь?
— Да пусти же ты! – всё ещё пыталась вырваться она, но уже не так убедительно.
— Я знаю, что ты поймёшь меня, ведь ты сама недавно похоронила мужа, — он уже снял с неё кофточку и забрался головой под юбку; она тихо застонала.
— Что ты делаешь? – прошептала она, облизывая языком пересохшие губы.
Теперь она была в его власти, и он мог делать с ней, что хотел. Он, как осьминог, расправил свои конечности, задействовав каждую из них, чтобы удовлетворить свою похоть. Он, как лев, набросился на свою добычу и терзал её. Он, как волк, рычал и кусался, пугая редких прохожих, проходящих мимо дома, под открытыми окнами.
Когда всё кончилось, он лёг на спину, взял с прикроватного столика сигарету из пачки и закурил.
— Что мы делаем? Нельзя же так! – произнёс он, впрочем, не убедительно.
— Ты сумасшедший, — сказала Дина, натягивая трусы, — тебе не стыдно? Не успел жену похоронить, как такое творишь!
— Но… Ты ведь была её лучшей подругой, а Толик был моим другом. Они ведь хотели, чтобы мы были счастливы. Если уж так получилось, мы можем быть счастливы друг с другом.
У Дины возникло сразу два взаимоисключающих желания. Одно – дать в морду зарвавшемуся нахалу и уйти, дав себе зарок больше никогда не переступать порог этой квартиры. А другим желанием было впиться губами в его губы и повторить ещё раз то, что они только что совершили. Обдумав обе эти мысли, Дина решила, что ничего делать не нужно – пусть всё идёт так, как идёт.
Окончательно она переехала к нему через неделю после похорон. Злые языки что-то шептали, но ему было плевать на злые языки, а она не могла противостоять какой-то непреодолимой силе, которая от него исходила. Её тянуло к нему как магнитом, и, хотя в глубине души она понимала, что поступает неправильно, что то, что они вместе творят, называется пляской на костях, но ничего с собой поделать не могла. Практически всё время, которое они проводили вместе, за исключением сна, они тратили на любовные игры, притом игры были такими бурными и разнообразными, что она искренне удивлялась, откуда у него на это находится столько сил и фантазии. А он ничему не удивлялся. Вдоволь наигравшись своей новой игрушкой, он крепко засыпал, а, проснувшись под утро, резко вставал, откинув одеяло, быстро шёл в санузел, потом, одевшись, на кухню, и примерно минут через двадцать выходил на улицу, ловил такси и называл водителю какую-нибудь улицу в центре города. Выйдя из машины, он находил свободную скамейку в людном месте и начинал свои эксперименты. Безусловно, новые способности он получил благодаря монете, и если он вдруг лишится монеты, этих способностей он лишится тоже. Но каждый раз доставать монету, привлекая к себе внимание, ему не хотелось. Должен быть какой-то другой способ. Очевидно, что энергетика монеты чрезвычайно сильна, а, раз так, почему бы не попытаться ею воспользоваться, не держа её в поле зрения? Пусть она проявляет свою силу прямо из кошелька, чтобы её никто не видел.
Сначала ничего не получалось. Жертвы спокойно проходили мимо, а ожидаемого прилива сил не происходило. Виктор Борисович концентрировал всю свою волю на жертве, представлял себе монету и то, как она помогает ему пить время, собирал свою волю в кулак, впивался голодным взглядом в прохожего, но тот со спокойным видом проходил мимо, даже не поморщившись. Правда, через несколько дней своих экспериментов, Виктор Борисович с удовлетворением начал замечать, что многие всё-таки морщатся. Сначала они просто морщились, удивлённо озирались, немного замедляли шаг, а потом шли дальше. Видимо, импульс был настолько слабым, а похищенное время столь ничтожным, что они пратически ничего не замечали, да и у Виктора Борисовича ожидаемого прилива сил не происходило. Вернее, возможно и было что-то, но это что-то было настолько незначительным, что являлось следствием самовнушения. Ещё через несколько дней, один щуплый прохожий споткнулся, упал, но быстро встал, отряхнулся, потёр ушибленную окленку, и, хромая, пошёл дальше. Тогда, впервые за долгое время Виктор Борисович почувствовал знакомое чувство эйфории, но уже более реальное, чем раньше. Зафиксировав в голове состояние, при котором всё это произошло, он на всякий случай перешёл на соседнюю улицу и продолжил свои эксперименты. И, наконец, примерно через месяц непрерывных экспериментов, ему удалось добиться эффекта, аналогичного тому, который происходил при визуальном контакте с монетой – прохожему ни с того, ни с сего, стало плохо на улице, а Виктор Борисович ощутил настоящую эйфорию, по силе примерно равную той, которую он получил в кабинете следователя. Минут через пятнадцать прохожего увезли на скорой, положив на носилки и накрыв с головой чёрным покрывалом. Виктор Борисович ликовал – это была его первая победа; он научился действовать без визуального контакта и направлять действие монеты именно на выбранную цель, оставляя невредимыми остальных людей. Ещё примерно неделю ушло на то, чтобы научиться воздействовать одновременно на нескольких жертв, правда, после того, как одновременно умерли сразу пять человек, шумиха на улице поднялась такая, что можно было подумать, что недавно был совершён террористический акт, и Виктор Борисович подсознательно понимал, что ему лучше уйти, чтобы не вызывать подозрений, но эйфория была такой силы, что уходить никуда не хотелось. Так и сидел на скамейке, получая невообразимое удовольствие, а люди вокруг бегали, суетились и звали на помощь. Единственное, что никак не получалось – красть не всё время, а только его часть, чтобы жертва оставалось живой. Впрочем, последнее его интересовало только с теоретической точки зрения, а никак не с практической – с практической точки зрения ему было абсолютно всё равно, выживет, или умрёт его жертва.
На совершенствование приобретённых навыков ушёл ещё примерно месяц. За это время тёплое летнее солнце сменилось холодными осенними дождями, а по городу поползли страшные слухи об эпидемии неизвестной болезни, вызывающей внезапную смерть. Болезнб эту так и назвали – СВС (синдром внезапной смерти). Люди умирали на оживлённых улицах, одновременно по несколько человек; в малолюдных местах эпидемия не распространялась. Вскрытие никаких результатов не давало – причиной смерти всех (по большей части довольно молодых) людей являлось либо внезапная остановка сердца, либо оторвавшийся тромб, либо инсульт, либо инфаркт, либо множество других причин – объединял все эти смерти только один факт: они все были естественными. Ни у одной жертвы не нашли следов химического, или биологического отравления, травм, или других факторов, указыающих на насильственную смерть, и от этого в городе началась паника. Люди стали бояться толпы, старались ходить поодиночке; многие закрывали рот марлевым повязками. Забавы ради, примерно в течение недели, Виктор Борисович убивал только людей с марлевыми повязками, причём всех, кого видел, и тогда люди перестали ходить в марлевых повязках. Потом он решил убивать людей, у которых волосы закрывают уши. Через некоторое время закономерность была раскрыта, и в городе появилось невероятное количество лысых людей. Всё это забавляло Виктора Борисовича до такой степени, что ему казалось, что можно этим заниматься годами, перекачивая себе ничтожное время всяких неудачников.
Прошло бабье лето, вновь начались дожди. Город стал серым и унылым, его жители предпочитали сидеть по домам, вместо того, чтобы гулять по улицам, и Виктор Борисович с удовлетворением осознавал, что в этом есть заслуга не только осени, а его тоже. Получалось, что он выступал как бы в соавторстве с осенью, с ней на равных, возвышаясь над своими сородичами. Отсюда следовало, что человек, скорее всего, не может подчинить себе природу, но может выступать наравне с ней. Но это касалось не любого человека, а только избранного, и Виктор Борисович, бесспорно, таким избранным являлся. Потому что тому, кто может подчинить себе время, рано или поздно подчинятся и остальные стихии. А в том, что порабощение времени – исключительно его личная заслуга, он уже нисколько не сомневался – ведь монета пришла не к кому-нибудь, а именно к нему, а значит, он является избранным, единственным из семи миллиардов этих ничтожеств, жизни которых стоят ровно столько, сколько им в этом мире отпущено времени, только они, идиоты не могут этого понять. Всё куда-то стремятся, чего-то добиваются, о чём-то мечтают, не понимая, что они состоят из часов, минут, секунд и жалкой оболочки всего этого – кожи и костей, контейнеров, которые это время содержат. Они тратят это время, бездумно, бесполезно, и поэтому, чем раньше у них его отнять, тем будет лучше для всех. Потом те, кого Виктор Борисович посчитает достойными иметь своё время, познают новый мировой порядок, управлять которым он будет сам. Сейчас нужно только накопить необходимое количество времени.
Холодное солнце нашло просвет в тяжёлых осенних тучах, и на несколько минут подарило тепло осеннему городу. Виктор Борисович привычно огляделся по сторонам в поисках новых жертв. Жертвы были.
***
— Поступили новые сведения о жертвах синдрома СВС, — вещал маленький телевизор в углу кухни, — Группа школьников…
Стейк был вкусным. Всё-таки, Дина умела превосходно готовить – этого у неё не отнять. Виктор Борисович с наслаждением вгрызался в сочную мякоть ароматного мяса, которое таяло у него во рту.
— … только учительница, которая и вызвала полицию. Сама она сейчас находится в шоковом состоянии и на наши вопросы отвечать…
Холодное пиво прекрасно дополняло вкус стейка и подчёркивало его, как будто было для него создано.
— … возможно, мы имеем дело с хорошо организованной международной терористической группировкой, которая смогла синтезировать яд, не оставляющий следов в организме, или не определяющийся известными…
Дина была бледнее мела.
— Господи, детей-то за что? – пробормотала она.
— Ни за что. Просто у них времени больше.
— Что?! Какого времени???
— Ну такого… Которое тикает. Чем человек старше, тем меньше его остаётся. А то вы все почему-то думаете, что оно не материально.
— Это ты? – на неё было жалко смотреть. Губы её дрожали, а по щекам ручьём лились слёзы, — это ты их всех убил?
— Что ты? Разве я похож на международную террористическую организацию?
— И Толика… И Алку… И Риту… Ты чудовище! Как ты мог?!
— Да успокойся ты!
— КАК ТЫ МОГ??? – она бросилась к нему с кулаками. Виктор Борисович увернулся от первых ударов, но дальше уворачиваться уже не получалось, и она несколько раз сильно ударила его по голове. Он с яростью её оттолкнул; она отлетела в противоположную стену, причём было такое ощущение, что руки и ноги её перестали слушаться, и поэтому тело, словно мешок с картошкой, рухнуло на пол и замерло в неподвижности. И только когда Виктор Борисович ощутил знакомое чувство эйфории, он наконец понял, что произошло.
— Этого не может быть! – заорал он, — ведь я не хотел! Почему ты действуешь против моей воли?
И тут же, откуда-то со стороны пришёл ответ на этот, казалось бы, риторический вопрос. «Ты этого не хотел. Этого хотело твоё подсознание. И, если вы можете, или думаете, что можете подчинить себе своё сознание, то против подсознания вы совершенно бессильны. Внутри тебя сидит другой человек, над которым ты не властеен. Это только кажется, что он похож на тебя, на самом деле, он совершенно другой. И если какое-то решение не в состоянии принять твоё сознание, его принимает за тебя твоё подсознание, и ты становишься его рабом. Бойся своих мыслей, ибо неизвестно, кому они принадлежат»
Раздался звонок в дверь. Дрожащими ногами, Виктор Борисович подошёл к двери и спросил:
— Кто?
— Откройте, полиция, — раздался сухой голос снаружи, — у нас есть ордер на ваш арест.
Окончание здесь: http://prozaru.com/2013/06/slepoy-i-lampa-glava-pyataya-i-poslednyaya-antibiotik/