Так плохо, что мне хочется орать!
Как будто в душу остриём иголки.
Куда пропала ты, святая рать?
Лишь вдалеке зловеще воют волки.
Тоска в меня проникла до нутра,
Своей всеразрушающей отравой.
Эх Господи… дожить бы до утра,
В окошко улыбается Лукавый.
И взгляд его пронзает как рентген,
Спешу я от греха задёрнуть шторы.
Несётся кровь по закоулкам вен
И холод проникает через поры.
Его преградой этой, не спугнуть,
Как будто шторы сквозняком качнуло.
Короткий свой, проделывая путь,
Рука дрожа, подносит к уху дуло.
Я чувствую, как липнет к коже сталь,
А у виска в испуге бьётся жилка.
В другой руке зажат с вином хрусталь,
Смерть осторожно встала у затылка.
Я вижу занесённую печать,
Он сделал всё, чтоб я прослыл изгоем.
Так страшно, что мне хочется кричать,
Из горла крик стремится жутким воем.
Рубахи мокрым стал воротничок,
Я вспоминал забытые молитвы.
А палец лёг на спусковой крючок
И жизнь на край ступила острой бритвы.
Услышав шёпот вкрадчивый «Давай»,
Напрягся палец, я собрался с духом.
Но подошёл Угодник Николай
И плавно пистолет отвёл от уха.
Бежали слёзы по моим щекам,
Смертельную железку бросил на пол.
Я на колени встал к его ногам,
А воск бесшумно на подсвечник капал.
Я на него глаза не смел поднять,
Смотря на белоснежные одежды.
Часы пробили боем ровно пять,
В душе пылал огонь… огонь надежды.
Он на плечо мне руку положил,
В углу лучилась полка с образами.
На шее вздулись очертанья жил
И глупость вытекала со слезами.
Вдруг сверху вспыхнул, ослепляя свет,
Являя фантастическую силу.
Всё поглощая; слабость, пистолет,
А я молился «Господи помилуй…».