Как же паскудно смотрится конец зимы из грязных окон городской больницы! Подтаявшие сугробы черного снега. Подёрнутая коркой льда грязь луж. Ветер качает голые ветки, сдохнувших осенью, деревьев. Псы на больничной помойке вяло грызутся из-за кучи прогорклой каши. Похмельные медсёстры курят на крыльце травмопункта. « Хачики» спорят у ларька, каркая на своём непонятном языке. По дороге проносятся грязные машины. Тоска. Пулемёт бы на больничный подоконник! Дать бы длинной очередью, на расплав ствола, по всей этой жизни!
Андрей отвернулся от окна. Сквозь тошноту и слабость, он, передвигая ослабевшие ноги, поплёлся курить в туалет. Всё как всегда. Один бедолага корчится на горшке, рядом курят с десяток других. Нет даже перегородки. Постыдный акт совершается на равнодушных глазах таких же больных. Просили главврача сделать хоть фанерную дверцу. Он развёл в стороны жирные руки и проникновенным голосом минут пять вещал о недостатке финансирования. Козлина! Ты ж берёшь не меньше «червонца» с родичей больных. Неужели жалко тысячи рублей на лист фанеры и услуги плотника?! Крохоборы, какие все крохоборы! Вся эта страна – сборище полудурков и крохоборов. О чём спорят эти куряги? О новом министре обороны. Да х.. на него и еще один в обе руки! Вам какая разница: как фамилия того, кто будет воровать? Он с вами поделится? Идиоты. И это диагноз. Андрей растёр окурок об остатки кафеля на разгромленной стене и двинулся назад в палату. Главное не упасть. В голове тяжелое серое марево. По спине струи холодного пота. Восьмой день в больнице…
Его привезла «скорая». Просто упал идя домой с работы. Оказалось запущенное воспаление лёгких. Сделали анализы, рентген. А потом к нему потеряли интерес. Нищий работяга, даже родственников нет. Ни тебе конвертиков с баблом, ни даже конфет медсестрам. Лечили конечно. Тем, что есть в наличии а не тем, что реально лечит. Жизнь цеплялась за измученное болезнью тело. Но проваливаясь в сон вечером, Андрей не знал: увидит ли он утро. Да было уже всё равно. Пусть воют от предсмертной тоски те, кому есть что терять. Ему по хрену. Загробная жизнь? Ад, рай? Какая разница? Нет ничего. Есть только то, что можно пощупать руками. Всё остальное – бред. Три дня назад в отдельной палате скопытился один богатей. Лучшие лекарства, чёрная икра вёдрами, главврач в роли сиделки… И что? Сдох. Как сдохнет простой работяга Андрей. К чему была вся его суета? Ни к чему… Андрей сплюнул.
В трехместной палате он был один. Соседа с панкреатитом выписали на амбулаторный режим, старик с ишемией тихо угас прошлой ночью. Как же хорошо одному! Жаль не надолго. Скоро опять напихают соседей. Андрей сунул в розетку кипятильник. Ребята с работы принесли сигарет и чая. Спасибо, парни. Теперь можно жить. Под «чиф» можно даже попробовать это белое месиво, что именуется « манной кашей». Больничная кормёжка – это результаты гениальной работы поваров. Украсть все, что съедобно до приготовления, потом сварить нечто такое – что бы люди отказывались жрать и уносить в кастрюлях это домой – кормить домашнюю живность. Андрей посмотрел на тарелку с кашей. Нет, сил жрать это нет. Есть ещё два апельсина и пачка печенья. Остаток передачи от ребят. Он пил медленными глотками вязкую тёмную жидкость. В голове появилась звонкая лёгкость. Сердце било толчками в районе горла. На отлив окна сел воробей. Холодный мокрый ветер ерошил его перья. Воробей вертелся, пытаясь не пустить ветер к телу, но ветер находил дорогу, и воробей тихо чирикал, видимо матерясь на своём воробьином. Андрей подмигнул ему. Воробей удивлённо открыл глаза, задумчиво осмотрел Андрея и, нагадив на жесть отлива, взмыл вверх. « Не переживай, ты один из очень-очень многих, кому на меня нас..ть» — рассмеялся Андрей. « Чиф» бодрил и пьянил. Хотелось жрать. Он доел печенье, которое хотел растянуть на три дня. Опять идти курить… После «чифа» дойти до сортира будет проще…
Он вернулся уже не в пустую палату. На койке у двери сидел высокий плотный мужчина с окладистой бородой. Возле него хлопотала худющая, одетая в длинную юбку, женщина. Кучи пакетов, тапочки, книги… Мужчина рассеяно улыбался: « Да не хлопочи, матушка. Я ж сюда ненадолго. Ну подумаешь – сердце прихватило. Уже хорошо. Теперь точно знаю — оно у меня есть». Женщина смахнула слёзы из уголков глаз и, поцеловав нового соседа Андрея, посеменила к выходу. Мужчина повернулся к Андрею:
— Будем знакомиться, сосед? Я Михаил Васильевич. Отец Михаил. Иерей Никольского храма. Не бывал у нас?
— Я без приглашения только в кабак и в аптеку. Андрей меня зовут. Токарь- карусельщик.
— А про приглашение, Андрюша, ты зря. Господь всех зовёт к себе.
— Утором просмотрел мобилу. Нет от Бога: ни пропущенных, ни смс.
— Вона как… Ты не верующий или просто другую веру исповедуешь? Может тебе неприятно с православным в одном помещении находиться? Так я попрошусь отсюда.
— Поселят другого. Если б в одиночку перевели. А так… Обитайте здесь. Мне абсолютно всё равно.
— Спасибо. Поешь со мной? Матушка дивные пирожки испекла. Сами во рту тают.
— Нет. Побираться не привык.
— Я ж тебе не милостыню подаю, а зову к столу. От души зову. Чего ты на меня зубы скалишь?
— Сказал – нет!
—Что ж ты такой озлобленный, парень? – Священник тихо вздохнул. Он положил на тумбочку Библию и замолчал. Видимо болело сердце, он тёр левую сторону груди и изредка целовал нагрудный крест, шепча что-то. Андрей хмыкнул:
— У боженьки помощи просишь? И как? Помогает?
— Помогает, Андрюша. Всю жизнь мою Он мне помогает. Жену дал лучшую из всех. Друзей хороших. Врагов настоящих. Дал много боли и страданий – что б я сквозь них, чистыми от слёз, глазами Его мир узрел. Дал возможность другим помогать. Сирот накормить, скорбящих утешить. Не зря жизнь свою прожить. Благодарить Его буду за это до последней минуты земной жизни и всю оставшуюся вечность. А ты, Андрей, как свою недолгую жизнь прожил?
— Правильно прожил! Не предавал, не воровал. Убивал. По приказу любимой Родины. В чужих горах. Вернулся – женился. Работать начал. Дом строить свой. Да твой Боженька от большой любви ко мне – пошутить решил. Жена сбежала с другом. С деньгами моими. Стройку дома бросил. На хрен он мне? За какой .. его строить? Запил. Из солидной фирмы выкинули. Ушел учеником токаря на завод. Работаю. Помаленьку кредиты гашу. Зарплата остается на хлеб и « доширак»… Раз в неделю на водку. Живу. Зачем? Не знаю.
— Молиться не пробовал? Ведь Бог услышит тебя. Видит он твою калеченную душу. Слышит слёзы твоего ангела- хранителя.
— Кому молиться?! Если Он есть – за что так со мной?! За что хорошего книжного мальчика в чужие горы?! Под снайперов, на минные поля?! А потом?! За что?! Нет его! А нет – так че воздух глупыми завываниями сотрясать?! Брось эту тему, Михал Василич. Не лезь в душу.
— Призвание моё такое. Помогать людям грязь из души выкинуть. Бога узреть.—Священник, морщась от боли в груди, полез в сумку. Достал молитвослов. Полилась напевная полупонятная речь. Андрей хотел уйти, но силы оставили его. Он лежал на мокрой от пота простыне и слушал какую-то хрень про то, что: « возлежат на алтарь тельцы и благословением Сиона созиждутся стены Иерусалимские». Бред. Только этот бред лез в душу. Было больно, словно грубая мочалка сдирала слой грязи с воспалённой кожи. Жизнь мелькала перед глазами. Душа воем раненого волка, выла о тупо прожитой жизни. Он видел себя со стороны. Озлобленного мотострелка в чужих горах, равнодушно добивающего раненого наёмника с православным крестом на шее. Видел свою свадьбу, сыгранную в Великий Пост. Видел угар притонов и объятья пьяных шлюх. Кто-то плакал в его душе. Кто-то злобно кричал: « И что? Тебя заставили! Тебя предали! Тебя бросили! Ты прав! Заткни пасть этому попу!» Черная волна накатила на Андрея. Он застонал. В его душе рушилось небо и падали горящие камни. Откуда –то били волны света. Свет играл музыку. Гасли звёзды и в пустоте космоса распускались подснежники и щебетали птицы. Стены медленно опадали в пустоту, казалось – еще немного и покажется что-то другое. Не из этого мира. Мира поздней зимы. Его мира. Этот свет выжжет его больные усталые глаза! Нет! « Ты правильно выбрал. Сейчас тебе станет легче» раздался в душе мягкий вкрадчивый голос. Со всех сторон потянулись сгустки тьмы. Холод. Страшный холод убил боль. « Заткни этого святошу!» — произнес голос, давший такое облегчение Андрею…
… Наряд милиции деловито упаковал окровавленный нож в пакет для «вещдоков». Убийца не сопротивлялся. Он тупо смотрел в лицо своей жертвы. Улыбающееся спокойное лицо. Убийца монотонно повторял последние слова убиенного им человека: « Прости его, Господи! Ибо не ведает, что творит…» Мужики в курилке хмуро пускали дым и молчали, смотря на то, как уводили Андрея. Не хотелось говорить. Почему-то хотелось плакать.
… Заключенный …ской колонии строго режима № 19175 Андрей Игнатьев умер через пять лет. В этот же день, последний день зимы. В построенной силами заключенных церкви он принял причастие. Выйдя из храма он улыбнулся и упал лицом в почерневший от времени снег. Зэки удивлённо крестились, глядя на умиротворённое, улыбающееся лицо покойника… Уходила « зима тревоги нашей»… Близилась весна.
28.02.2013г
Шушары.