— А у меня есть новости! Только я их тебе не скажу. Ну, или попроси меня как-то особенно.
— Опять беременность?! Да меня скоро «кондратий обнимет» от твоих последних известий. Может, это — «ложка»?
— «Ложка»?!
— Ну, да. У сук так бывает: соски набухают, появляется молоко, они хозяйские тапочки под себя складывают, всяких там плюшевых мишек – может, и у тебя тоже?
— Дурак! Новости тебе не видать, как…
— Сына?..
— Ладно, скажу. У тебя что, шея болит? Ты как-то странно голову поворачиваешь вместе с туловищем.
— От жизни отстала, сейчас все так носят.
— Давай размассирую, это — миозит. Сидячая работа, да и возраст не мальчуковый, надо заметить.
— Вредное ты существо. Поаккуратнее, это же живая шея, а не… А это — вообще не шея. И там не бывает миозита.
— А я по тебе соскучилась. Правда, ты не смейся. И, вообще, ты мой самый-пресамый добрый человечек, и с годами я тебя все больше и больше люблю. Что смеешься, урод?!
— Это и есть твоя новость?
— А, забыла, новость! Нет, новость другая: мы с тобой сегодня идем ужинать в ресторан. Все, никакие откорячки не принимаются.
— В честь кого дают ужин?
— В честь годовщины нашего знакомства, забыл? Ровно четырнадцать лет назад я нашла тебя.
— Согласись, что это не лучшая находка в твоей жизни. Лучше бы кошелек нашла, или пуговицу блестящую. Правда, четырнадцать лет прошло? Судя по твоим морщинам, значительно больше.
— Во, дурак, а! Но я дала себе торжественное слово: сегодня на твои выходки я не обращая никакого внимания. Сейчас же прими душ, а я поглажу тебе брюки и рубашку. Галстук есть?
— Только пеньковый. Мне его Дункан подарила. На счастье.
— Это я как раз предвидела. Вот, смотри, мой подарок к нашей годовщине. Нравится?
— Ого, сколько красок! Как у Гогена! Ты уверена, что это не носок? Мне кажется, что это фрагмент полотна неизвестного «малого» фламандца.
— Тупица, ты отстал от жизни. Сейчас все мужчины носят такие. Хоть один вечер ты можешь ради меня провести в сорочке и в галстуке?
— Так ты и сорочку принесла?
— У тебя…разве у тебя?..
— Зато есть футболка с длинными рукавами. Под джемпером очень правильно смотрится, я проверял.
— Какая футболка?! Мне хотелось, чтобы сегодня все было красиво, чтобы ты был моим мужчиной, галантным и неотразимым.
— Ну, это ты погорячилась. Если я когда-то и был манерным, то так давно, что сейчас уже и не вспомнить. Давай я Вадюху приглашу: у него есть костюм, и он умеет вести себя под столом. Ой, за столом!
— Пошел в жопу твой Вадюха! Иди в ванну и мойся. О бритье я даже не заикаюсь.
— Почему? Могу побриться. До каких пор?
— У тебя же был костюм. Я помню: висел такой одинокий в шкафу.
— Подмышки брить?
— Похоже, ты давно его не надевал…
— Пару раз. Берегу на похороны.
— Типун тебе… Ого! Таких абонементов уже нет. Это же музейный экспонат! Ага, понятно, вот и адресок нетвердой девичьей рукой начертан! Ну-ка, ну-ка. И не один! Катя?! Вот тебе, Катя! Теперь он никогда тебе не позвонит. Мало ей телефона, так она еще и адресок для верности, сучка!
— Зачем ты рвешь?! Это же адрес племянницы!
— У тебя «список Шиндлера» одних только племянниц! Одной будет меньше.
— Зря. Это была гостья из прошлого, зачем так сурово? «При мальчонке – то зачем, ваше скабродие»?
— С сегодняшнего дня все твое прошлое, а также настоящее, а также обозримое будущее — это я! Так, теперь осмотрим карманы брюк покойного.
— Эй, детка, как насчет тайны переписки и свободы совести?
— У твоей совести отныне не будет свободы, и вообще, совестью буду я.
— Проникновенно, однако.
— Мыться иди.
— Что будет, что будет? Серой пахнет..!
***
— Ну, как роман?
— Близится.
— Ты его пишешь целую вечность. Бальзак умудрялся написать за один месяц.
— Его сифилис торопил.
— Что, правда?
— У тебя есть другие версии?
— Ну, скажем, более талантлив или…
— У него музы были, а у меня? Пескаришки, мелочь, шлюшки…
— Сейчас получишь. Ты действительно считаешь меня… шлюхой?
— Я сказал «шлюшка». Это — две большие разницы.
— Почему ты такой грубый? Почему ты хочешь казаться хуже, чем есть на самом деле? Прямо мазохист какой-то. Но ведь мужчинам всегда нравились распутные женщины, разве не так?
— Не знаю. У меня очень скромный опыт общения с женщинами — все больше попадаются монстры.
— Если на то пошло, то ты тоже не в моем вкусе. Просто я к тебе привыкла и не хочу заводить кого-то нового. Ты хоть и говнецо, но свое, родное. Наверное, сейчас уже поздно менять что-либо в жизни, да?
— Тебе — да.
— А тебе?
— Ты можешь сидеть спокойно, а то получится два носа.
— Я устала. Давай отдохнем, спина болит.
— Предвестник климакса. Обмякай. Кофе сварить?
— Нет, не уходи. Давай поговорим.
— Пойдем на кухню, я хочу кофе.
— Наркоман. Ты не ответил: нравятся распутные домохозяйки? Я читала, что каждая женщина интуитивно чувствует, какой ее хочет видеть мужчина. И она тут же принимает правила его игры. К примеру, я: с тобой — одна, с другим — другая…
— Я всегда подозревал, что ты — шлюха-рецидивист.
— Представь, что мне нравится нравиться мужчинам. Как и любой женщине. Это же игра в кошки-мышки.
— Уж не ты ли мышка?
— Когда как. С тобой я — кошка, ведь кто-то должен проявлять инициативу — от тебя ее не дождешься.
— Положим, кот из меня неважнецкий.
— Тебе не понять, как приятно чувствовать себя чьей-то добычей! Не вещью, не собственностью, а именно добычей, жертвой. Аж дух захватывает!
— Я догадываюсь, где у тебя дух местожительствует.
— Не воображай, у тебя в том месте атрофированный орган местожительствует. Ты бы хоть раз ощутил то волнение, которое испытывает женщина, когда на нее охотится очень сильный и красивый зверь! Такие чувства первобытные…
— Банальный промискуитет.
— Я не понимаю таких слов, но это такое чувство, та-акое!
— У тебя сейчас трусы намокнут от похотливых воспоминаний. Кофе наливать?
— Ты — дурак полный. Я ему о сокровенном, а он мне: «Кофе наливать?» Ты можешь меня …изнасиловать? Прямо сейчас?
— Под статью подводишь?
— Ну, давай поиграем в изнасилование?
— Я подозреваю, что насильником будешь ты. Съешь лимон, чтобы физиономия не была такой счастливой.
— Пускай я буду насильником. Это тоже приятное ощущение. Ну-ка, ну-ка, подь сюда. Сейчас тебя тетя заведет на стройку и трахнет с извращениями. Ну, иди же ко мне, мой юный пионер!
— Давай я договорюсь с сексопатологом, пусть проконсультирует. По-моему, тебе срочно надо менять пол.
— А ты не думай о грустном, пионер-партизан, расслабься! Ну вот, уже лучше. Сейчас тетя внимательно посмотрит на твою пиписку и сделает «динь-динь». Ого, вот это пиписка у пионера! Ты, мальчик, должно быть часто теребишь ее под партой, верно? Просто чудовищная пиписка! Как же повезло твоей пионервожатой! Да как она посмела прятать такое сокровище от посторонних? Теперь давай поместим твою пиписку в тетин «кошелек» . Да, вот сюда. Ненадолго, на хранение. Да ты не бойся, тетя добрая, вернет она твое сокровище в целкости. Только пообещай, что в чужие «кошелечки» ты писку отдавать на хранение не будешь – только в мой. Вот, примерно так. Очень хорошо! Так бы и взяла на вечное хранение, навсегда, навсегда…
***
— Ты знаешь, что храпишь по ночам?
— Это более гуманно, чем то, что делаешь ты.
— А что такого я делаю?
— Иногда просто пукаешь, а иногда, пардон, бздишь, как полковая лошадь.
— Во, дурак, а! Ты же врешь! Ведь врешь?
— А ты теперь не поспи ночку-другую, сторожи себя, будь начеку.
— Ты врешь, иначе муж бы сказал мне об этом.
— Он либо смирился, либо тоже пукает.
— Ой, дур-рак! А ты…
— Скажи в отместку, что я храплю, и никто тебе не поверит.
— Нет, ты никогда не напишешь свой обосратый роман. А если и напишешь, то его никто не издаст, а если…
— А если издадут, вопреки твоим мрачным фантазиям?
— Его все равно никто не станет читать, потому что…
— Ну, давай, продолжай!
— …потому что…
— Я храплю? Или потому, что ты пукаешь и об этом скоро узнают миллионы людей на всей планете?
— Ты неизлечимо болен, к тому же — бездарь! Ты даже денег не можешь заработать, потому что никому не нужны твои писания.
— Ну и что? Пушкин тоже не сильно поднялся на гонорарах. А после смерти даже оставил пятьдесят тысяч долга. Вот так-то!
— Сравнил себя с Пушкиным! Даже, если бы он оставил миллионы долга, он все равно был бы Пушкиным.
— Естественно, ведь его Наталья Николаевна по ночам не сотрясала мир раскатистым пуком!
— Все! Надоело! Не нравится — не спи со мной.
— Интересно, как это можно сделать, если ты наглым образом все чаще и чаще забираешься ко мне в постель? Спи только с мужем, если он глухой. Он не служил в саперных войсках или в артиллерии? Ладно, если хочешь, давай помиримся?
— Еще чего! Хотя…может, перекусим?
— Могу сварить гороховый суп, наверняка ты его любишь? Все, все, пошутил. Есть сыр, майонез и сардельки. Устроит? В морозильнике есть пиво.
— Не подлизывайся. Сказать женщине такую гадость! Как ты не умер после этого?
— Если я пережил сегодняшнюю ночь, то дальше будет легче.
— Опять?
— Нет, мы помирились. Чай или кофе?
— Ты говорил что-то про пиво.
— Присаживайся.
— Знаешь, Пиноккио, давно хотела у тебя спросить: ты будешь любить меня, если вдруг что-то случится?
— Ты собираешься испустить дух? Ой, прости, я не это имел в виду! Не поверю, что такая женщина может чем-либо болеть.
— Может. Любая женщина может болеть. И очень серьезно. У меня даже друзей таких нет, чтобы поделиться, а мужу про это не скажешь.
— Ты меня пугаешь! Неужели СПИД?! Говорят, надо касторку принимать, только… не у меня в квартире, если можно.
— Слишком все серьезно, для меня, по крайней мере. Мужчины не любят больных женщин. Тем более, с женскими болезнями.
— И это правильно! Лично мне нравятся женщины с мужскими болезнями. Звучит грандиозно: «Она заболела по-мужски»! Так… это все… серьезно? Извини, ради бога! Я думал, что ты меня разыгрываешь.
— Тот самый случай для розыгрышей. У меня — эндометриоз.
— Тю! У меня геморрой и парадонтоз, и — ничего, живой.
— Просто со временем у меня разовьется опухоль и придется удалить… один орган… детородный.
— Подумаешь, «детородный орган»! У меня его и не было никогда, а может, в детстве удалили вместо гланд. «Пьяный врач мне сказал: «Его больше нет…»
— Тебе смешно, а я стану инвалидом. И никогда не смогу рожать! Никогда.
— Не плачь, я тебя люблю даже без детородного органа.
— Правда?
— Правда. Зачем нам дети? Я буду твоим ребенком, если ты пообещаешь, что…
— Не буду пукать?
— Это терпимо. Если будешь кормить меня грудью.
— Молоком?
— Можно пивом. Что предложишь.
— Все-таки, ты — хороший человек, Пиноккио!
— И ты, Синдерелла.
— А это кто?
— Это ты, Золушка.
(Продолжение следует).