Непривычно рано началась в этом году зима – с первых чисел декабря. Сколько последних лет устанавливался, делался привычным новый порядок смены времён года: быстрая, яркая осень, тягучее межсезонье со снегом, оттепелями, дождями и заморозками и только потом – зима. С крепкими морозами и вполне себе снегами, но, всё равно, какая-то неправильная, куцая. Ведь что за зима, если в Новый год под городскими ёлками столбом стоит пыль от пляшущих, а ребятня с трудом скатывается с деревянных горок? Что за Новый год, если грохочущие разноцветные ракеты уходят в набухшее дождём, низкое небо и зарницами полыхают сквозь грязную марлю тумана…
Зима началась глубокой ночью на первое декабря. Я встретил её в пути, когда до дома оставались последние сотни километров, а измотанные дорогой пассажиры спали и не видели, как в свете фар стали появляться снежинки. Лес хмуро стоял по краям дороги, и, казалось, ничего не было вокруг кроме этого тёмного леса, светлого неба, широким бокалом для мартини стоящего впереди и желтоватого света фар, таким же, только перевёрнутым бокалом, лежащего на дороге. Временами мне начинало казаться, что свет и серое небо сливаются, становятся объёмными, плотными, превращаются то в желтоватого мрамора античную скульптуру, то в огромные песочные часы. И будто бы я уже внутри этих часов, а сверху сыплются на меня лёгкие белые песчинки. Казалось, что густой и мрачный еловый лес – лишь сгустки темноты вокруг такого реального молочного стекла. Я часто моргал, широко открывал глаза и чуть-чуть опускал стекло. А в щель влетали редкие снежинки и радостно кололи щёку.
А утром снег повалил. Он шёл весь день и всю ночь и ещё один день, потом немного передохнул и снова сыпался тяжёлыми хлопьями ещё двое суток без перерыва. Я выходил под козырёк крыльца и, забыв прикурить сигарету, смотрел как в голубом свете фонаря, хлёсткими, стремительными искрами летят снежинки, будто где-то вверху беззвучно горит огромная бенгальская свеча.
Снег ложился тяжёлым, плотным настом. Подтаивал, оседал, но сверху всё сыпало и сыпало, а солнце плоским белым пятаком мелькало в призрачной рвани облаков и на него можно было смотреть даже не щурясь. А ещё через день неспешно стал набирать силу мороз – зима вошла и, по-хозяйски, плотно прикрыла за собой дверь. Стало ясно, что ещё долго-долго будет мести с крыш, скрипеть под ногами и шуршать за окнами; что холод и яркая белизна ещё надоедят нам хуже горькой редьки, но сейчас, вот прямо с утра, можно идти и, подрезая лопатой тонкую подмёрзшую корочку, широко размахиваясь, отбрасывать подальше разлетающийся радужными искрами снег. Чувствовать, как, с отвычки, ноет спина и сбивается дыхание, слушать, как тонко поёт под ногами, а, остановившись, вдруг, без разбега, окунаться в глубокую, бесконечную тишину.
И, как в детстве, считать дни, оставшиеся до Самого Главного Праздника.
И ждать чуда.