Вещь сама по себе и ноумен.
Дамы и господа, товарки и товарищи, бабы и мужики, сестры и братья, можно ли жить на свете не уразумея ни что такое свобода, ни воля, ни, тем более, свобода воли? Можно, конечно, но как-то становится неуютно. Ведь на определенном этапе у каждого возникают вопросы: кто ты есть, что тобою движет и куда ты идешь? Казалось бы, открывай первую попавшуюся на глаза философскую книжонку, как, например, любой учебник физики или геометрии, и разумей себе на здоровье. Не тут-то было. И правильно пишет доктор философских наук, и. о. профессора кафедры этики философского факультета МГУ им. Ломоносова А. В. Прокофьев в своей статье «Нравственность и свобода воли (Кант – Шопенгауэр – Фейербах)»:
«Между философскими проблемами и проблемами истории философии существует крайне непривычное для любой другой области познания отношение. Казалось бы, логично предположить, что история какой-либо познавательной дисциплины имеет вспомогательный характер по отношению к ее основной, т.е. «реальной» и «современной», проблематике. Однако взаимодействие между историко-философским и собственно философским исследованием совсем иное, чем, например, между физическим и из области истории физики. В первом случае действует парадоксальное положение: изучение истории философии есть изучение самой философии, и наоборот – изучение философии означает в то же время знакомство с историей философии. И дело здесь не просто в том, что философская Истина, в отличие от научных истин, всегда предстает как индивидуально окрашенная, и этот факт не является не случайным, ни негативным. Всегда представляя собой результат понимания, толкования смысла, интерпретации, философская истина превращается в ничто без ее выразителя, живой фигуры самого философа, рисующейся сквозь ткань его мысли».
Обратите внимание, автор Истину философскую и научные истины не смешивает, и правильно делает, так как и основу, и в значительной степени само тело философии составляет знание, полученное неизвестно как и откуда, знание a priori. Вы скажите, удивил, а разве подобным образом не получают знание в любой науке? Да возможна ли вообще наука без априорного знания, без возгласа: «Эврика!»?
Это так, но… Возьмем, например, учебник физики. Что мы обнаруживаем? Неколебимость законов, выраженных в краткой форме, потому как наука имеет механизм, позволяющий отделять зерна от плевел. Например, Ньютон пытался определить дату конца света, предсказанного в Библии. Однако в физику эти разработки включены не были, так как данный продукт Ньютона никакого отношения к науке не имеет. Поэтому-то физика и имеет столь опрятный вид. Философия же тащит на себе весь продукт, произведенный за тысячелетия, в котором, вероятно, хлама гораздо больше, чем крупиц истин. И в этой разнонаправленной информации очень даже непросто разобраться. Скажите, придёт ли кому в голову опровергать истину, заложенную в законах самого Ньютона? А в философии это в порядке вещей. Так в вышеназванной статье уважаемый профессор замахнулся на самого Шопенгауэра, обвиняя его в неприкрытом детерминизме, и ничего, потому как в философии каждый волен сам устанавливать себе критерии философской Истины. Судите сами:
«Казалось бы, он готов отстаивать концепцию глубинного рабства человека у внутренней и внешней природы до конца. Однако совершенно неожиданно для читателя трактат заканчивается высказыванием некой «высшей точки зрения», с которой мы «получаем возможность постичь истинную моральную свободу, свободу высшего порядка». Без сомнения, эта «высшая точка зрения» предопределена заданной Кантом и единственно логичной структурой разрешения вопроса о свободе и необходимости философами, не чуждыми моралистической инспирации, то есть заинтересованными в обосновании морального измерения человеческого бытия. Удивительно лишь то, что это происходит после столь утомительно-пространного доказательства всепроникающего детерминизма и сразу же после столь резких и пессимистических заявлений. Примирение моральной свободы и необходимости выглядит в трактате Шопенгауэра как исполнение не слишком приятного долга.
Итак, в самом конце своей работы Шопенгауэр указывает, наконец, что «есть еще один факт в сознании, который до сих пор совершенно оставался в стороне…».
Совмещение вновь открытого факта моральной свободы с позицией, так тщательно обоснованной в основном тексте трактата, Шопенгауэр добивается с помощью хорошо известной нам кантовской концепции двух характеров. Однако комментатор привносит в кантовское учение собственный, вполне определенный смысловой оттенок: он настойчиво смещает акцент нравственной ответственности с поступка на характер, с operari на esse, то есть на «наше бытие и сущность, откуда необходимо исходят деяния». Шопенгауэр пишет буквально следующее: «Operari данного человека с необходимостью определяется извне мотивами, изнутри же его характером, поэтому все, что он делает, совершенно необходимо. Но в его esse – вот где лежит свобода. Он мог бы быть иным, и в том, что он есть, содержится и вина и заслуга… Хотя моральная ответственность человека прежде всего и видимо касается того, что он делает, в сущности же она относится к тому, что он есть, ибо, раз дано последнее, его поведение при появлении мотивов никогда не могло бы оказаться иным, нежели оно было».
Карательный, морализаторский интерес, вскрытый Протагором, доминирует у Шопенгауэра. Вот чем можно объяснить странное соотношение объемов рассуждения о необходимости и свободе в трактате «О свободе воли».
Вряд ли шопенгауэровское esse вообще может считаться действительным пространством трансцендентальной свободы в той же мере, как и ноуменальное измерение существования индивида у Канта. Оно становится скорее некой трансцендентальной, а в силу того – окончательной и безоговорочной необходимостью, довлеющей над человеком, надмирной и необоримой природой, против которой уже бессильно кантовской «должен, значит можешь». И видимо, прав тот исследователь, который считает концепцию свободы Шопенгауэра «ориентированной на восстановление на новой основе представления об абсолютной детерминированности человеческого поведения».
Свобода сама по себе не дорога Шопенгауэру, она для него не ценность, а всего лишь вынужденное метафизическое допущение, позволяющее сохранить целостность философского мировоззрения».
Да простит мне читатель обширную цитату, взятую из работы профессора Прокофьева. Сделано это, дабы не обращаться при надобности к первоисточнику, а постоянно иметь перед глазами весь необходимый текст. Однако возникает вопрос: по какому поводу этот обличительный пафос? В чем Шопенгауэр отступил от предписаний Канта? По сути дела он лишь уточнил отдельные положения кантовской свободы, представив их в логически завершенной форме. В чем Кант видит свободу? В принадлежности человека не только к миру природы, который абсолютно детерминирован, но и к умопостигаемому (ноуменальному) миру. Именно в глубинах умопостигаемого мира следует искать свободу. А так как Кант не указал конкретно, где именно коренится свобода, то Шопенгауэр и поместил ее в esse. Что же может находиться в умопостигаемом (ноуменальном) мире глубже, чем сама сущность человека? Как же можно обвинять Шопенгауэра в детерминизме, когда он утверждает, что та первооснова, на которой сотворен человек, есть свобода? Человек по Шопенгауэру буквально соткан из свободы. Однако нужно признать, что Шопенгауэр, посредством безупречного владения законами логики, приходит действительно к выводу, что если свобода и существует, то лишь в самой сущности человека. Правда, нужно отметить, что при таком взгляде на предмет у Шопенгауэра как-то само собой «вещь сама по себе» становится ненужной. Шопенгауэр не видит различия между вещью самой по себе и явлением. Так, в трактате «О свободе воли» он пишет:
«И Кант пытается устранить это великое затруднение с помощью различения между вещью в себе и явлением: но различение это ничего не меняет в сущности дела, и это настолько очевидно, что по моему убеждению, Кант совсем не относился к нему серьезно».
Затруднение, о котором говорит Шопенгауэр, исходит еще от Августина и связано с Богом – создателем и вершителем. Шопенгауэр вполне справедливо задается вопросом: о какой свободе может идти речь, если последняя и высшая причина, завершая ряд предварительных причин, находится целиком в чужой власти, во власти Бога. Шопенгауэр не видит: как может вещь сама по себе ограничить эту чужую власть. Ведь Кант дальше декларации: «если явления суть вещи сами по себе, то свободу нельзя спасти» — не идет. Далее мы увидим, что вещь сама по себе – это величайшее прозрение Канта, определившее дальнейшее направление науки, здесь же следует отметить интересный факт: Кант был уверен в истинности понятия «вещь сама по себе», а Шопенгауэр этого не видел. Иными словами в голове Канта имелось априорное знание вещи самой по себе, а в голове Шопенгауэра это знание отсутствовало, т.е. имеет смысл говорить о том, что первоначально априорное знание находится вне разума человека (коль в голове одного великого человека оно имеет место, а в голове другого великого человека отсутствует) и поступает в него, как акт прозрения. Это предположение вполне естественно способно примирить вещь саму по себе с Богом, но, Кант, вероятно, опасался, что его тут же, особо не разбираясь, обвинят в возрождении мира платоновских идей, основательно раскритикованного еще Аристотелем. И Кант все априорное знание помещает в разум человека. Однако каким образом и на каком этапе развития человеческого мозга отдельно взятого индивидуума попадает туда эта информация остается за кадром. Это и позволило Шопенгауэру вообще усомниться в необходимости введения вещи самой по себе, в результате чего философия Шопенгауэра приобрела видимость абсолютной детерминированности, о которой и говорит уважаемый профессор.
К сожалению, А. В. Прокофьев обратил внимание лишь на видимую часть айсберга, сотворенного Шопенгауэром, невидимая часть осталась вне поля зрения профессора. Он как-то упустил из виду истину экспериментальной физики: отрицательный результат – это тоже результат. Шопенгауэр со всей возможной строгостью показал, что все действия человека строго детерминированы, и если свобода существует, то искать ее следует в самой сущности человека. Ну а тезис, заключающийся в том, что сущность человека и есть вещь сама по себе, по вполне понятным причинам, Шопенгауэра удовлетворить не мог. Не мог Шопенгауэр развить учение Канта далее. Развивать человек может только то, что находится в его разуме a priori, а Шопенгауэр этого знания не имел. Однако вернемся к понятию «свобода».
Кант видел, что без вещи самой по себе не только нельзя спасти свободу, но невозможно выстроить здание философии. Вещь сама по себе – это то основание, на котором покоится вообще познание человека. Увы, прозрение (еще полчаса назад человек ломал голову над, казалось, неразрешимой проблемой, и вот ее решение в полном объеме перед тобой) является без связей его с существующим знанием. Связи следует выстроить исследователю самому. Кант этого не сделал, и сделать не мог чисто физически. Он и так опередил время на два столетия. Возможность доказать опытным путем положение Канта и, как следствие, выстроить связи с существующим знанием появится лишь в ХХ веке, при создании квантовой механики.
Итак, прозрение указывало Канту на существование вещи самой по себе, как залог свободы. Логика же приводила Шопенгауэра к выводу, что свобода может располагаться исключительно в самой сущности человека, т.е. там, где по логике вещей уже расположена вещь сама по себе. Казалось бы Шопенгауэр сильно заблуждался, но… Кант безусловно прав, но, как это не покажется странным, Шопенгауэр тоже оказался прав, неправ профессор Прокофьев. Но чтобы стать над ними судьей, нам необходимо понять: что же представляет собой вещь сама по себе. И хотя Кант постоянно подчеркивает, что вещь саму по себе познать невозможно, все-таки кое-какие сведения о ней просачиваются. Прежде всего, нужно отметить, что вещи сами по себе существуют. Так, Кант пишет:
«Однако при этом – и это нужно отметить – у нас всегда остается возможность если и не познавать, то, по крайней мере, мыслить эти предметы так же, как вещи сами по себе. Ведь в противном случае мы пришли бы к бессмысленному утверждению, будто явление существует без того, что является».
Трудно не согласиться с этим доводом. Если в мире существуют лишь явления, то свободе взяться неоткуда, и мир строго детерминирован. А возможно ли вообще творчество без ощущения внутренней свободы? Творчество – вот тот факт, непреложно доказывающий существование свободы. И Кант, вырываясь из когтей детерминизма, утверждает, что те закономерности, в соответствии с которыми рождается явление, есть плод рассудка человека.
«Следовательно, мы сами вносим порядок и закономерность в явления, называемые природой, и их нельзя было бы найти в явлениях, если бы мы или природа нашей души не вложили их первоначально».
Не правда ли, аж дух захватывает. Оказывается человек – творец тех законов, которые раскрываются природой в явлениях. Это положение Канта интерпретаторы обычно трактуют, как призыв Канта к активности в противовес пассивной созерцательности. Но это не так, подобный взгляд есть искажение мысли Канта и принижение его как великого философа. Он говорит о человеке, именно, как о творце законов, по которым вещь сама по себе являет себя человеку. Хотя и с оглядкой, но, тем не менее, Кант говорит об этом с полной уверенностью в своей правоте.
«Итак, хотя мысль, что сам рассудок есть источник законов природы и, стало быть, формального единства природы, кажется преувеличенной и нелепой, тем не менее, она совершенно верна и вполне соответствует предмету, а именно опыту».
Какому опыту Кант не уточняет, но не будем слишком строги к нему. Возможность показать истинность мысли Канта опытным путем предоставится лишь два века спустя.
Каким же образом в голове Канта могла появиться эта мысль? Этот вопрос задавал себе Кант и отвечал на него.
«В этом последнем случае я тотчас же вижу путь более легкого решения вопроса, так как опыт сам есть вид познания, требующий участия рассудка, правила которого я должен предполагать в себе еще до того, как мне даны предметы, стало быть, a priori, эти правила должны быть выражены в априорных понятиях, с которыми, стало быть, все предметы опыта должны необходимо сообразовываться и согласовываться. Что же касается предметов, которые мыслятся только разумом, и при том необходимо, но которые (по крайней мере так, как их мыслит разум) вовсе не могут быть даны в опыте, то попытки мыслить их (ведь должны же они быть мыслимы) дадут нам затем превосходный критерий того, что мы считаем измененным методом мышления, а именно, что мы a priori познаем о вещах лишь то, что вложено в них нами самими».
Иными словами, из опыта мы можем получить лишь тот результат, который строго согласуется с условиями организации и проведения опыта. Чтобы получить иной результат, мы должны поставить опыт иначе. И никогда мы принципиально не можем познать вещи сами по себе, не можем одновременно раскрыть все свойства предмета в опыте. Не перекликается ли условие принципиальной непознаваемости вещи самой по себе в трансцендентальной философии Канта с соотношением неопределенностей Гейзенберга в квантовой механике? Не есть ли трансцендентальная философия Канта качественное выражение того, что позднее количественно записал Гейзенберг? Соотношение неопределенностей Гейзенберга гласит.
«Принципиально нельзя определить одновременно и координату, и импульс точнее, чем это допускает неравенство произведения погрешностей координаты и импульса относительно половины постоянной Планка».
В то время, когда триумф механики Ньютона был настолько высок, что детерминизм захватил ведущие позиции даже в философии, Кант говорит об ограниченности познания и в то же время о свободе человека. С одной стороны, мы познаем лишь ту сторону предмета, которой он нам является, и принципиально не можем знать всё о предмете. А с другой стороны, мы можем влиять на явление, правда, при этом вещь сама по себе для нас остается загадкой. Мы вольны в своем воздействии на предмет с требованием явить интересующее нас свойство предмета, но мы не вправе ожидать раскрытия всех свойств предмета.
Итак, квантовая механика опытным путем доказала, что в природе принципиальная непознаваемость предметов существует. В таком случае квантовые объекты есть ничто иное, как законные представители понятия «вещи самой по себе». Однако при таком условии, в противовес кантовской концепции, вещи сами по себе не могут находиться в разуме человека. Вещи сами по себе должны находиться в предметах. В разуме человека остаются лишь ноумены. И, естественно, коль они есть достояние разума, должны быть познаваемы этим разумом. В противном случае разум не может быть инструментом познания законов природы, а играть всего лишь роль регистратора априорного знания неизвестно откуда и каким образом возникающего в голове человека.
Для справки: помимо вещи самой по себе Кант использует понятие «ноумен», которое в принципе тождественно вещи самой по себе. Зачем понадобилось вводить в учение два термина для определения одной и той же сущности, Кант не объяснил. Представляется, что сделано это неспроста, но смысл деяния так и остался за кадром. Вероятно, все-таки следует эти два термина разделить и каждому дать свое определение.
Будем считать, что ноумен – это то априорное знание, которое рождается в разуме человека в результате акта прозрения, и потому, как эвристическое знание, становится достоянием разума человека в полном объеме. Не познанной до конца остается лишь вещь сама по себе, которую следует из разума человека волюнтаристски переместить в тот предмет, который подвергается нашему созерцанию. Поскольку созерцаемый предмет существует объективно, то и вещь сама по себе не менее объективна, чем сам предмет, аккумулятором свойств которого является вещь сама по себе. Вещь сама по себе – это тот внутренний мир данного предмета со всеми его внутренними связями, которые, реализуясь в том или ином явлении, являют нам то или иное свойство этого предмета. Несмотря на то, что ноумен – это плод разума человека, он столь же объективен, как и вещь сама по себе, так как ноумен есть априорное отражение одного из свойств вещи самой по себе.
Таким образом, когда Кант говорит, что «предметы должны сообразовываться с нашим познанием», он вовсе не наделяет предмет ни волей, ни, тем более, разумом. С нашим познанием сообразуется опыт, любой поставленный опыт. Мы и ставим опыт, когда жаждем что-либо спросить у природы, но всегда опираясь на то знание, которое у нас уже есть. Мы в опыте ставим те рамки, в которых только и может проявиться закон природы. В этом плане мы и являемся прямыми творцами законов природы. Что же касается предмета, то он является нам именно той стороной вещи самой по себе, которую мы испрашиваем у предмета. Даже если мы и не знаем, о чем хотим спросить природу, условия опыта однозначно об этом говорят предмету. Квантовая механика доказала правоту Канта в том, что предметы сообразуются с теми понятиями, которые находятся в нашем разуме и которые мы определяем в результате созерцания, но посредством созерцания нами же и организованном, т.е. через конкретный опыт. В другом опыте мы можем выработать другое понятие того же предмета, т.е. мы можем созерцать вещь саму по себе, явившуюся нам другой стороной, и никогда принципиально невозможно созерцать одновременно все стороны вещи самой по себе. Это говорит о том, что свобода, если она существует, то является характеристикой именно вещи самой по себе. Напрашивается вывод, что детерминированность природы – это всего лишь одно из ее состояний. Другое состояние природы – свобода. Не будь свободы в самой сущности природы, каким бы образом она могла зародиться в разуме человека? Исходя из нашего опыта детерминизм можно определить, как стабильность в протекании тех процессов в природе, которые мы определяем как законы природы. Свобода же должна характеризоваться переходными процессами между двумя стабильными состояниями природы. Вероятно, пережить свободное состояние природы достаточно сложно, если вообще возможно. Землетрясения и извержения вулканов – это примеры проявления свободы в природе, т.е. проявление переходных процессов от одного стационарного (стабильного) состояния к другому.
Однако в чем заключается свобода человека, тождественна ли она свободе природной?