Осень подобралась совсем незаметно, оставив всё те же, привычные для шести глаз паучихи Рацеи, зелёные одеяния, чуть пронизанные солнцем. Похолодания, если оно и было, совсем не чувствовалось. Было тепло как летом и немного тревожно. Рацея лишь заметила, что паутинка облаков поизносилась что ли? Нити небесной паутины стали толще, словно покрылись пылью, и почти совсем не пели ту высоту и прозрачность, какие волновали её паучью душу всю сознательную жизнь, вдохновляя на творчество. От того-то тоненькая, изящная паутина стареющей Рацеи была столь не похожа на другие паучьи сети. В прозрачной сеточке глазастой паучихи просматривались изумительные узоры, нити которых образовывали своеобразный танец жизни, где ни один виток, ни одна загогулинка не повторяли замысловатого движения предыдущей нити. Между тем шелковистая вязь паутины была подчинена единому закону — тому, который шёл оттуда, сверху.
Рацея, чуть сотрясая прозрачные нити своего едва ощутимого жилища, переползала с одной стороны на другую. Ей было грустно, что паутина почти завершена. Она вспомнила тот восторг, с каким она создавала каждое кружево прозрачно-снежной своей паутины не для того, что уловить ею кого-нибудь, но просто для красоты. Ей вспоминалась её детская мечта — сплести небо между веток деревьев, чтобы каждый мог дотянуться до него, ведь небо, которое наверху, недосягаемо. Над ней смеялись, а она, устремляя свой шестиокий взор к небесам, плела не паутину даже, а нечто такое, что было похоже на чудо. Очень тонкое, очень воздушное, очень ранимое…
А теперь осень и Рацеи было грустно. Грустно, что её паутина белее и тоньше той, которая всегда была над ней и называлась облаками. На мгновение стареющей паучихе сделалось страшно и она заплакала. Заплакала от того, что никогда прежде не грустила, никогда ничего не страшилась и тем более никогда не плакала. Рацея даже не подозревала о том, что умеет плакать и думать о былом.
Словно угадывая мысли Рацеи, небо опустилось совсем низко и прослезило на землю холодный дождь. В его прозрачных каплях читалась осень, но она была прекрасна! Паутина Рацеи, украсившись бисеринками осеннего дождя, смогла рассказать паучихе о том, что слёзы — благо, если только они прочувствованны небом. В каждой такой слезинке отразился каждый виток сплетённой стареющей Рацеей пауты. Как в зеркале паучиха видела каждый свой узелок, каждую свою волнушку так, что никаких секретов для неё в её земном небе не было. Передвигая свои косматые лапки от одной дождинки к другой, паучиха думала: «Так вот что такое осень! Слёзы, в которых как на ладони проступают плоды прежних трудов!».
Рацея больше не тревожилась. Она была спокойна осознанием своей жизни, прожитой не напрасно! Скоро зелень сменилась пятнами пылающего красного и рыжего, вкраплениями бурого и коричневого, искрами жёлтого и рябого оттенков и цветов, постепенно опустившихся на землю. Наверху было серо и грозно, внизу цветастый ковёр превращался в тлен и только небо-паутина Рацеи сияла прозрачной белизной, даруя надежду ясному взору смотрящего.
Даже зимой, когда обнажённые деревья облачились в снежные шубы, паутина Рацеи, вобравшая в себя замысел высокого неба, продолжала вещать о чём-то, чего не понять, если только не возвести свой взор к небесам. Это был узор жизни небесной паутины и понять его не возможно, как не возможно повторить. Он был дан лишь для того, чтобы показать небо…
/07.,11.,2012г., г.Н-Ф., ЮНиС/