Ветер швырял мокрые желтые листья к бронзовым ногам Петра. Император хмурился, словно обдумывал: какую бы еще пакость сотворить этой стране, так не похожей на чистую уютную Голландию. К стене парапета жался бродячий пёс, тщетно пытаясь укрыться от злого осеннего ветра. По « каменке» вверх шёл какой-то алкаш. Он громко материл погоду и запахивал облезлую куртку со сломанной «молнией». Колокола Никольской церкви созывали на утреннюю литургию прихожан. Несколько старушек, мелко крестясь, прошли мимо памятника защитникам города в Крымскую войну. Стайка девчонок пробежала к входу в университет. Я отвернулся от окна. Пустое кафе, позднее утро буднего дня. Играет радио «Шансон». Дым моих сигарет, недоеденный салат, полупустой графинчик. Тоска. Как там у Симонова:
«Что ты затосковал?»
— «Да так…
Вот фотография прибита косо.
Дождь на дворе,
Забыл купить табак,
Обшарил стол — нигде ни папиросы.
Ни день, ни ночь —
Какой-то средний час.
И скучно, и не знаешь, что такое…»
— «Ну что ж, тоскуй.
На этот раз
Ты пойман настоящею тоскою…»
Поэт. Умел человек передать это состояние безвременья. Я плеснул в рюмку из графинчика. Очередная сигарета сама выскочила из пачки. Кто-то кашлянул. Я поднял глаза. Мужик. Пожилой. На попрошайку « горящих труб» не похож. Он еще раз кашлянул и присел ко мне за столик. Чего ему надо? Мнётся – как школьница у гинеколога. Мужчина всё же решился заговорить –
— Извините за вторжение. Позвольте представиться – Андрей Николаевич, преподаватель кафедры в радиоуниверситете. Занимаюсь ВЧ колебаниями и структурой ЭМП. Вам надо объяснять: что это такое?
— Увольте. В своё время приобрёл специальность техника-технолога радиолокационных линий. Что-то ещё помню.
— Тем лучше. У меня к Вам несколько необычное предложение: пойдёмте ко мне домой. Я хочу Вам кое-что показать. Больше просто некому. Студенты – слишком молоды, друзей у меня нет, семьи… тоже.
Я задумался. Вроде мужик приличный. На алкаша не похож. Педик? Так я не розовощёкий юнец. Сто десять кг живого веса. Ладонью два кирпича вдребезги бью. Пройтись что-ли… Кафе уже остохренело, а до вечера ещё далеко. Ладно: в гости, так в гости. Мы двинулись к Крепостному переулку. У стелы с надписью: « Здесь, в портовом кабаке, Джузеппе Гарибальди поклялся освободить Италию и выполнил свою клятву» я хмыкнул :
— В наших кабаках и не такое услышишь.
— Да, да – Рассеянно согласился спутник – кабаки, Гарибальди… Мы почти пришли.
Захламлённая комната. Книги, покрытые пылью. Приборы, провода, стойкий запах канифоли. Я сел в кресло и достал пачку сигарет, помедлил. Учёный махнул рукой – « курите». Сам он метался по квартире, не сняв плаща. Потом рухнул на продавленный диван. Из, стоящей на полу бутылки, сделал хороший глоток и протянул бутылку мне. Отдышавшись, заговорил –
— Не знаю с чего начать. Вы слышали про ноосферу? Даже так? Совсем хорошо. Не надо лишних объяснений. Так вот… Я создал приёмник, позволяющий улавливать и транслировать образы. Всё, что человечество создало за свою историю: все образы, мысли, чувства – всё можно увидеть. Здесь. Все великие книги, вся великая музыка… Они могут ожить посреди моей квартиры. Чем больше людей читали или слушали творение автора – тем оно ярче и чётче. Ну принцип положительной обратной связи на выходном каскаде. Вы ведь понимаете? Наденьте этот обруч. На себе я уже проверял. Мне интересно: что увидите Вы.
Я хмыкнул и надел этот обруч. Андрей повернул ручку прибора. Тишина взорвалась какофонией звуков и образов. Я сжал руками голову. « Сейчас, входная цепь отсечёт помехи» успокоил учёный. Стало тихо. Посреди комнаты появилось розовое свечение. Мы уставились на возникшие в свечении тени. Что –то щелкнуло. Столик из неструганных досок. На нём домино и бутылка, судя по запаху, паршивого самогона. За столом сидят… мыши! Серый мыш, сверкая «фиксой», напевает:
«Какая осень в лагерях! Швыряет листья на запретку.
А кричу, кричу шнырям : пусть полежат еще недельку»…
Мыш поворачивается ко мне и спрашивает: « Чифирнёшь, бродяга или остограммишься?» Я, от шока, посылаю его. Мыш привстаёт и угрожающе цедит: « Фильтруй базар, доходяга. А то щас на четыре кости станешь с доминошкой в пасти!» Я машу руками. Щелчок. Сижу в кресле и трясущимися руками сую в рот сигарету не тем концом. Учёный задумчиво смотрит на меня:
— У Вас как с алкоголизмом, друг мой? Или уже дело пахнет аминазином?
— Да не алкаш я! Не знаю: откуда эта хрень! Ну « Бутырка» ладно. В кафе её слушал. Но мыши! Давай ещё раз! Щас я этому баклану серому хвост с ушами местами поменяю!
Андрей Николаевич хмыкает и поворачивает ручку приёмника. Треск. Дождь. Размокшая глина дороги. Пудовые от грязи сапоги на ногах, насквозь мокрая гимнастёрка, натёртое винтовкой плечо. Мы идём мимо очередной деревни. У хат молча стоят жители. Их молчание убивает хлеще очереди МГ-34. Далёкий крик женщины, оплакивающей погибшего мужа. И тишина. Только чавкает грязь под нашими сапогами. Разрушенная церковь. Старый погост. Мокрые кресты покосились в стороны. Им стыдно смотреть на нас. У крайнего дома стоят двое. Старик в белой рубахе и старушка в плисовом салопчике. Они молчат. Не могу! Хватит этой тишины! Я рву с плеча винтовку и ору: « Всё! Я пришел! Драпайте без меня. Я остаюсь тут!» Наш старшина прижимает меня к себе. По, разорванной финской пулей, щеке катится слеза. Он шепчет мне: « Мы вернёмся! Мы обязательно вернёмся. Сейчас ты стал воином. Ты почуял боль родной земли и злобу к тем, кто эту боль принёс. Береги эту злобу, солдат. Ты должен выжить, должен убивать этих серых крыс, должен снова прийти в эту деревню и сказать этой старухе: « Я вернулся»… Должен!» Старуха осеняет меня крестом и говорит « Я подожду, сынок». Старик величаво кивает головой. Я поднимаю глаза в серое небо и кричу. Щелкает тумблер…
Мы с Андреем пьём водку. По черному, без закуси. Занюхивая рукавом и смоля бесчисленные сигареты. Я очень тихо говорю ему: « Верни меня туда». Он так же тихо отвечает: « Это не твоя война. Это война, какой её видел фронтовой корреспондент Костя Симонов. Его душа так и осталась на этой войне. Все свои лучшие стихи он написал про неё. Давай за него выпьем». Мы пьём. За окном спускается вечер. Гудит генератор приёмника. Учёный спрашивает меня:
— Музыку попробовали, стихи тоже. Куда теперь? Проза? Кино?
— Домой. Хватит. Если отправишь меня в книги – я знаю что увижу. Пустой берег моря и чувство бесконечной тоски и одиночества*. Если в фильмы – я буду продираться по вьетнамским джунглям под проливным дождём, видеть: как умирают друзья, а в минуты отдыха писать письмо-исповедь своей бабушке**. Не надо. Реальный мир всё же лучше. Он твой. Здесь дом. Ты можешь что-то изменить. Выключай приёмник.
— Выключаю. Я позвал тебя потому, что мне надоело сидеть постоянно в пустом зале и слушать « Реквием» Моцарта. Божественная музыка – но не всё же время! Мне надоело писать поочередно — то в голубую, то в желтую тетрадь свои мысли. И выводить Бибо на прогулку, на улицу Аркебузиров, в третьем округе Парижа***. Всё время одно и тоже. Думал: у тебя будет веселее. Твои мыши позабавили, только вот… Не нужен этот приёмник никому. Тот, кто чувствует и так видит любимые книги и ожившую музыку. А кто не умеет… Что он увидит? Попки-сиськи? Стоило ли ради этого корпеть вечерами над схемами? Нет! Жизнь здесь, вокруг нас. Ты прав. Надо жить. Я попробую помириться с женой, я очень виноват перед ней. Но, я попробую. Мы снова будем гулять по набережной от порта до солнечного пляжа. Она снова будет смеяться. Господи, услышать бы её смех…
Мы сидели на кухне, пили горький кофе и смотрели на осеннее море. Тихо потрескивал, остывая, выключенный приёмник. Тихо стучал дождь по жестяному отливу окна. Каштан под окнами задумчиво ронял желтые листья. Наступал вечер. Вечер реальной жизни.
*- С. Лукьяненко « Императоры иллюзий»
** — фильм О.Стоуна « Взвод»
*** — Ж.Сименон « Господин с собачкой»
Таганрог
25.10.2012г