Нда, визитец. Тридцать рублей золотом псу в … Кто ж донёс? Узнаю, ох узнаю. Про чертей я погорячился. Не вожу я дружбы с их племенем, хотя и очень предлагают. Не по мне. Мне иные друзья ближе. Те, кто выходил меня раненного, когда я от карателей Михельсона спасался. Помню – как полз, след кровавый оставляя. Как Богу молился, что б спас. А Он с креста смотрит и будто говорит:« Я мол за вас страдал – и тебе не грех помучиться!» Только вот не хочу я мучиться. Я и к Емельяну пошел, чтоб мучений больше не было. Чтоб бары людей заживо не жрали.
Славно мы с батькой–Емелей по Руси погуляли. Сколько ужаса на сытых навели, сколько надежды голодным дали! Только вот продали нас. Верхушка казацкая. Казнили Емельяна. А по Волге плоты плыли с повешенными. Друзьями моими да товарищами. А я вот ушёл. Уполз – вернее будет. Пуля меж рёбер застряла. Думал – всё! Да нет… Глаза открыл – то ли старик, то ли нет. А одёжа как у бабы, на другую сторону застёгнута. И борода аж до полу. Смотрит на меня и говорит: « Ну, помог тебе Бог твой? Или Он только голоса богатых слышит?» Молча снял я крестик с груди и на ветку дерева его повесил. Мужик от удовольствия аж лаптем притопнул. Говорит : « Ну: пойдём, добрый молодец. Помогу тебе, от погони укрою и раны залечу». Пошли. Спас он меня. Леший. К своим вывел. В лесу по заповедной тропе к его народу вышли. К тем, кто на этой земле ещё до людей жил. Жил я у них долго. Слушал песни их древние, сказы прекрасные. С водяными водку пил, охочи они до неё. Леший тож не откажется, а всё ж не так. У Бабы–Яги пироги откушивал. Брехню про неё люди несут. Какая там нога костяная? Всё при ней. Статная, высокая, умная. Пожилая, конечно. Волосы седые, морщины. Она ж ещё князя Буса–Белояра видела. Помогала славянам, чем могла. А когда Ольга заветный град Коростень сожгла и веру чуждую на Русь притащила, ушла Яга в леса дремучие. Так и живёт тут, с соплеменниками. Мудрость древнюю хранит. Крупицы той мудрости и мне перепали. Болезни могу лечить, а могу и наоборот. Древняя правда сурова. Делаешь недоброе – получи сто крат зла в ответ. Справедливо и понятно. Не то, что у попов. Людей к смирению и покорности зовут, а сами в три горла жрут и золотишком не брезгуют. Узнали б они про меня… Точно б сожгли. И меня, и мельницу мою. Ладно, ещё поквитаемся…
В ночь, когда первая полная луна встаёт над весенним лесом, смотрели мы с Ягой в чару с водой заговоренной. Будущее чаяли увидеть. Увидели. Видел я: горят церкви и летят колокола на землю, голодные богатых на штыки ружей насаживают, землю помещичью бедноте раздают. Обрадовался я. А Яга совсем загрустила. «Глупый ты, — говорит. — Одно слово – человек. Крови-то сколько прольётся. Чему ж радоваться?» Повздорили мы с ней. Пришлось в мир к людям возвращаться. Мельницу вот справил, документы мне водяные подарили. Утоп какой–то мещанин из Уржума-города. Вот я его фамилию и принял. С золотом Леший помог. В лесу заблудиться просто. И бедному, и богатому. А особенно когда Хозяин Лесной того желает. Взятку тому, взятку этому. И вот я хозяин мельницы. Свободный человек. Живу у реки, пшеницу да рожь мелю. По вечерам книги читаю. Того ж Вольтера. Хоть и не нравится он мне. По душе больше греки древние: Софокл с Эврипидом или Боккаччо. В полнолуние с водяным водку пьём. Русалки нам песни дивные поют. Леший часто заходит. Раз даже Марья–Моревна приходила. Просила купить ей парчи заморской на платье. Купил. Для того и мельница моя стоит. Им-то в мир нельзя, а мне можно. Вот и исполняю просьбы ихние. Да жду – когда время славное придёт. Когда бар да попов на виселицу потащат. Я доживу. Спасибо Яге – травы особые знаю. Доживу. Поквитаюсь за батюшку-Емельяна.
Темнеет. Сомы хвостами у запруды бьют. Ветер стих. Слышно: как леший в лесу хохочет. Знать: кто-то из лесу не вернётся. Да хрен с ним. Настроение плохое. Этот офицеришка душу разбередил. Жизнь свою вспоминать начал. А прошлое – есть прошлое. Будущее великое меня ждёт. Ради него жить буду. Домик родительский, папенька купец, матушка из дворян, репетиторы по латыни и французскому (Греческий папенька знали хорошо. Он родом из южного городка, где греков – как собак нестрелянных), любовь к княжеской дочке, нож в спину братцу её, ватага разбойничья, армия царя-Емельяна… Всё это прошлое. Позвать водяного на чарку что-ли? Не придёт. Сегодня луна на ущерб. Занят он. Тоскливо-то как! Вспомнилось – когда Яга чашу с водой заговорённой убирала, увидел я чудное. Москва. Дома громадные. Зал большой, людьми набитый. А на помосте деревянном стоит мужик. Роста невысокого, волосы расхристанные. А голос… В самое дно глубины души проникает. Отрывок его песни навсегда в память врезался.
« Мы успели. В гости к Богу не бывает опозданий.
Да что ж нам ангелы поют такими злыми голосами?!
Или – это колокольчик весь затрясся от рыданий,
Или я кричу коням – чтоб не несли по снегу сани…»
Встречусь я с ним. Обязательно встречусь. Сколько надо – столько подожду. А пока… Пока буду мужикам тёмным муку молоть да болезни лечить. А бабам любимых привораживать, да соперниц изводить. Хороша водка под балычок! Кикимор что – ли позвать? Да ну их. Шумные и глупые. Сам выпью. С саблей, что сам Емельян мне подарил, чокнусь. Песню его любимую про ворона спою. Долго еще ждать времени того прекрасного, ох долго. Но, я дождусь. Я ведь не иконам кланяюсь. Я Правдой исконной живу. Силу она мне даёт. Она да еще ненависть, что до се в душе моей тлеет. Еще чарку и спать. Завтра в церковь переться придётся. А то и вправду заподозрят. Уже гады жаловаться начали. Кое у кого скоро дом и овин сгорят. И плевать на его свору сопливых выродков. Пусть с голоду подыхают, раз их папашка властям доносы строчит. Ну всё, спать… Спать. Опять этот сон приснится. Всё один и тот же. Горящая усадьба, трупы дворянские и батька–Емельян на фоне багрово- красного неба. Пьяный то ли от крови, то ли от водки. На горизонте церковь белая. И колокол звонит, будто манит… Эх, жизнь.