ПРОЙТИ ПО ВСЕМ МОСТАМ, НЕ ПРОХОДЯ НИ ПО ОДНОМУ ИЗ НИХ
НИХ ДВАЖДЫ… (ТЕОРЕМА ЭЙЛЕРА).
Пройти по всем семи мостам, не возвратившись дважды.
Узнать, увидеть, доказать другим и самому…
Математический завет не выполнен, но каждый
надеется, что повезет ему…
ГАНЗЕЙСКИЙ МОСТ
Осторожно иду, как в вечность,
где закутано в быль былое,
где дневные погасли звезды,
а ночных, будто вовсе нет,
ненароком упали с неба…
А над самою головою,
над Альтштадтом и над рекою,
зеленея, встает рассвет.
И увиделись над волною –
разноцветных морей штандарты,
неизвестных земель посланцы,
предложенье рождает спрос,
воск и ткани, меха и мёды,
шкуры, пряности, померанцы
и янтарь, этот торг и праздник,
и шумливый Ганзейский мост.
Лавки, лавочки… Гимн на башне.
Яркий полдень труба играет.
Жив и ныне тот день вчерашний,
за которым уже — судьба.
Будто — резкий звонок в передней,
и, сорвавшись, секунды тают.
Говори со мной, день последний.
Не спеши уходить, труба.
Говори со мной день погожий
обо всем, о чем знать хочу…
Говори со мной, если сможешь,
даже, если я замолчу…
ххх
15.
ЗЕЛЕНЫЙ МОСТ
Прозрачный день. Зеленая вода.
Над островом — виденьем — Герб зеленый.
И кажется, ничто и никогда
здесь не было иным. И просветлённо
гляжу на мост. Гляжу издалека,
туда, назад, из своего столетья.
И лет шестьсот, включая лихолетья,
расскажут все, что видела река.
И отворятся потихоньку вдруг
зеленые Форштадские ворота,
И юный Кант войдет в безбрежный круг
трансцедентальности. И не узнает кто-то
его тогда. Но так или не так
войдет он в мир, уже расставшись с детством,
что б стать и откровеньем, и наследством
едва успев промолвить Gutten Tag.
И сторож у Форштадских у ворот,
глубокомысленно жуя печенье,
вдруг станет думать о предназначенье
всего — всему, что от чего идет…
И что большой оранжевый пакет
принес гонец, приветствуя науку.
И вот, с письмом протягивая руку,
заговорил про звезды, про Закон…
про то, как это понимает он…
Что правильная мысль всегда проста,
как адрес — «У Зеленого моста»…
ххх
16. МЕДОВЫЙ МОСТ
Полдневный час. И на мосту Медовом,
откуда до Собора — две руки,
не дальше притаившегося слова,
не далее, чем парапет реки,
куда сегодня властно и сурово
минувшее приехало, пришло,
был слышен павший колокол. Он снова
заговорил привычно и светло.
Он старый. Он нашелся, где когда-то
поник и пастор. И горел костер
из веры и надежды… Виновато
священник миру руки распростер…
Английский сленг… И пал он у Собора…
Но неповиновенье держит спор…
Прошло полвека. Скоро ли — нескоро
заговорил израненный Собор.
Все те же — Пастор, Колокол и Слово,
Хоть мир все еще помнит о былом
И даже в летоисчисленье новом
Медовый мост Медовым был мостом.
В насмешку над мостами от Альтштадта
Кнайпхоф его построил на века,
и остров Ломзе — «за рекой» когда-то,
из дальнего стал ближним, и река
смирилась справедливости в угоду.
Кто все имел, не страшно не иметь –
но лавочник отдал две тонны меда
за тем одним, чтобы мостом владеть.
Медовый? Да. Насмешливый. Соборный.
Жизнь жесткая в любые времена.
Мосты как люди… Нет дороги торной.
И иногда она у них одна…
ххх
- ВЫСОКИЙ МОСТ
Да здравствует высокая вода!
Где высока вода, и мост — высокий.
И нет сомненья — пижмы и осоки
здесь первыми не будут никогда.
Здесь — плоскодонки, баржи, корабли
и парусов больших великолепье,
когда сквозь продолжение земли-
мост разведен — прошествуют столетья.
И башенка, у самой у реки,
игрушечно-торжественное диво,
их узнаёт, и долго сиротливо
глядит им вслед, как — вдаль, из-под руки.
А дальше все уходит в поворот,
и, если кто-то мог над ним подняться,
увидел бы Кнайпхоф, и, может статься –
как Прегель пробивается вперед,
к морским просторам… Замок на горе…
Услышал бы ветра — литовский, польский,
и Орденский призыв в преддверье Польской
войны, к Московии. И громкий, на заре,
скрип двух обозов в Мемельской таможне
с московскими деньгами на войну.
С высокой точки все увидеть можно.
Услышать просьбу можно ни одну…
Но миссия проста, и не проста.
Ведь, как взглянуть с Высокого моста…
ххх
18. КУЗНЕЧНЫЙ МОСТ
Вслед за солнцем приходит утро –
звоны, шорохи, голоса,
море рыбьего перламутра
веселит и слепит глаза.
Рыбный рынок, ах, Рыбный рынок –
разновкусия перехлест –
лодок, ботов, корзин, корзинок…
А чуть выше — Кузнечный мост.
Здесь — ремесленники, умельцы,
обывательских дел спецы,
рыбаки, на мостках сидельцы,
и торговки, и кузнецы.
И кнайпховские ренегаты,
что вступились за Короля,
и противники их, с Альтштадта,
примирения не суля…
И у моста собравшись вместе,
сразу ставши сильней вдвойне,
говорят о защите чести,
но на Орденской стороне…
А рыбачка — пять юбок — мало,
и румянец на пол-лица,
зазывала и зазывала
покупателей «на живца».
Точный взгляд сквозь толпу пробьется,
и застынет на миг ответ,
и сомнением отзовется,
хоть сомнения, в общем, нет…
День за днем здесь в большом и малом
судеб прячется перекрест.
То бело, то черно и ало
жизнь за жизнью… Кузнечный мост…
ххх
- ДЕРЕВЯННЫЙ МОСТ
Падают листья — оранжевый, желтый, зеленый.
Ветры поют, прилетевшие издалека.
Мост Деревянный, осенний и одушевленный,
каждою щепкой своей продолжает века.
Вот и доска, живописнейший свод прусских хроник,
все еще здесь. Сколько лет, сколько зим.
И крестоносец воинственный, взмыленный конник,
и вдохновивший его незапамятный Рим.
Мельницу вот, возвели на ручье на кошачьем.
Кирху Штайндамскую начали в третьем году.
Пруссы восстали. Спалили Штайндамм, но удачи.
Не было… дай-ка я строчку найду.
Вот еще новость – замерзло Балтийское море.
Хоть не Россия, но тоже и здесь холода.
А на безбрежном, широком, равнинном просторе
слышится вновь крестоносная скачет орда.
Снова война – то Король, то тевтоны
делят пространство, сжигая леса.
Прусские капища, прусские схроны.
А по-над Вислой нависла чума.
И снова запись – Берлинское лето…
Освобождение от Короля.
Но не об этом сейчас, не об этом,
кто бы сейчас ни стоял у руля.
Здесь, на старинном мосту Деревянном
встретились эти, и встретились те –
тот, кто бывал на причастии званном,
и те, кто не был – масштабы не те.
То неприятие, то хлебосольство,
то отлученье за фразу не ту.
Правда, Большое Петрово Посольство
увековечено здесь, на мосту.
Вот еще строчка неясная, ведь на
серой доске полустерта она –
дата. Последняя прусская ведьма
была отловлена и сожжена…
20.
ПОТРОХОВЫЙ МОСТ
Когда закат клонится к ночи,
и на волну ложится тень,
спит Потроховый мост (Рабочий),
пока настанет новый день.
Но из эфира незабвенья,
из своего издалека,
придут, чье каждое мгновенье
опять почувствует река –
не философствуя о бренном,
храня в себе свой Diamant,
не размышляя о мгновенном,
прошествует по мосту Кант.
Неслышно и неторопливо,
смеясь над глупым петухом,
поскольку тот нетерпеливо
звал утро, но какой-то ком
в гортани уводил от цели,
прибудет Гофман. И легко
исчезнет. Правда, до постели
ему совсем недалеко –
в французской улице. А следом
как будто на одном крыле –
одна из фей, с готовым пледом
верхом на длинном помеле.
Её позволили не трогать –
все феи изгонялись вон –
но этой феи каждый ноготь
был ценен – феи Rosenschon.
Вердикт гласил – она красива.
Она добра. В конце концов,
пусть в королевстве нашем дива
пребудет милостью отцов.
Пускай летает, пьет крюшон
себе на радость Rosenschon.
Какой-то Herr, ничуть не труся,
вымаливал лужок для гуся.
И говорил – «Мой господин,
ведь гусь-то у меня один»
Но вот и утро. Вдалеке –
повозки с ветром. Налегке –
там скотобойня, через мост –
тянулись люди, длинный хвост.
Куда тянулись – не вопрос.
Проснулся Потроховый мост…