Я проснулся рано-не было и половины пятого-и смотрел,как в комнату крадётся утро.
Такое серое и немного счастливое,утро почти всегда бывает чуточку счастливее и добрее.
И,даже,говорят,мудренее.Я встал,бесшумно оделся и стараясь не разбудить жену и
дочку вышел за дверь.Солнце прорезало горизонт и серебрилось в бусинах росинок
на бесконечных паучих нитях,натянутых между грустными травинками.
И я решил пройтись пешком.Просто так,недалеко,в старых кедах по росе.
Если идти по тропинке между огородами,то очень скоро выйдешь к заброшеному
школьному саду, на краю которого стоит памятник героям гражданской войны.Я пошел
туда,от росы ноги сразу промокли,но я придумал,что это мать-земля поит меня своими
соками,но почему через ноги я не придумал.Соки были холодными.
Перед памятником и садом была небольшая поляна,которая в детстве казалась мне
почти материком.Ещё около памятника был муравейник с суетливыми и,какими-то
отчаявшимися муравьями.Ребенком меня преследовала неприятная мысль,что они
не ловят никаких гусениц и разных прочих тлей,а всей своей миллионной ордой
добрались до отважных латышских стрелков,похороненных под этим памятником,и
едят их революционные сердца,набитые свинцом мозги и красивые,почти новые
буденовки.Мама даже водила меня к местному знахарю,он «выливал»мои страхи воском,
и однажды обжег,проводя свои манипуляции,потому что был пьян.
В детстве,как только сходил снег и поляна просыхала,мы пропадали там целыми днями.
Играли в лапту,салки,казаки-разбойники и разные другие носоразбивательные и колено-
сдирательные игры.Вечером,плохо умытые,мы летели в кино,расплачиваясь за билеты
многострадальной мелочью,выигранной в «чику»,и с трудом,в который раз сдерживали
слёзы,когда подлые ковбои со студии Дефа изрешечивали старину Гойко Митича из
своих полуавтоматических кольтов.
Я присаживаюсь над муравейником:интересно,сколько живут муравьи?может сто лет,может
тысячу,а может несколько дней,неважно-они знают,зачем они живут,я-нет.
Через сад идти немного страшновато,но солнце проникает сквозь листву,прогоняя тени
неведомых школьников,когда-то,посадивших этот сад и исчезнувших вместе со школой,
пионерскими галстуками,мечтами о полётах к другим мирам и надеждой догнать и
перегнать Америку.Раньше на этом месте стояла церковь,потом школа,потом ничего и
красные латышские стрелки,причастные ко всему этому,мучительно спят в своей
могиле,под жестяной звездой,печальной и забытой навсегда.
А от сада до озера- метров пятьсот и я решаю их пробежать,я бросил курить около года
назад и преодалеваю это расстояние легко.Спускаюсь с яра,разуваюсь, захожу в воду,
и осторожно умываюсь.Вода холодная и прозрачная,я вижу пугливые
стайки безмозглых мальков.Ни ветерка,я словно стою в гигантском зеркале.Вдалеке
скрипнула уключина-простуженная лодка отошла от берега искать свои сети,карасям
в которых невдомёк,что скоро они будут корчиться в раскалённом масле,а их
несчастных икринок-детей,запеченных в духовке ,съест на завтрак какой-нибудь
угрюмый спросонья мальчик.Чайки истерически хохочут и секундная магия озера
исчезает.Там,выше,на яру, растут деревья,несколько тополей и берёзок.Я поднимаюсь
к ним.Кто-то говорил мне,что,если тихонько прижаться к дереву,то можно его услышать,
бред,конечно,но я всё-таки обнимаю берёзу и прижимаюсь к ней щекой.Закрыв глаза,
я чувствую её тёплую шершавость,словно меня гладит по голове моя давно умершая
бабушка.Пора возвращаться домой,понимаю я.По дороге назад,я пытаюсь поймать
бабочку,но она ускользает от меня,ну и ладно-тёмный дом между страниц «Тома Сойера»,
не лучшее место для такой красоты.Когда я подхожу к дому,солнце сияет между яблонь
в моём саду,проснувшийся кобель было облаивает меня,но спохватившись,виновато
машет хвостом и возвращается в конуру.
Я захожу в дом,тихонько прохожу к жене,она уже не спит,просто лежит на кровати,я
сажусь рядом и осторожно кладу ей руку на живот.
-Ну как,шевелится?-говорю я и улыбаюсь.
-Шевелится,-отвечает она,положив свою руку поверх моей,-Где ты был?
-Так,прошелся немного,-отвечаю я,и понимаю,что я очень счастливый человек.