Конопля.
Я чуть-чуть не дорос до пяти лет, когда родители переехали в маленькое украинское село на севере Молдавии.
Если есть южный Сахалин, то есть и север Молдавии.
Большинство украинских сел находится на севере. Жители тех сел разговаривали на каком-то чудном языке. Это была удивительная смесь украинских, молдавских, турецких и прочих слов из соседних народностей.
В России деревни, на Украине и в Молдавии — сёла.
Наше село, отличалось редкими обычаями и выращиванием конопли.
Для жилья семье выделили дом зажиточного крестьянина. Хозяина раскулачили и выслали.
На дворе шли пятидесятые, середина двадцатого века, а на улице меня встречала компания местных разновозрастных ребят. Им не терпелось узнать новеньких. Я один их и представлял, потому как младший брат слишком мал.
Через растащенный забор огород плавно переходил в заброшенный сад. Там ждали сельские пацаны.
Усевшись на старую сеялку, я изображал поезд.
Джинь-джинь, чинь-чинь, кричал я, подражая стуку колес и лязгу сцеплений. Пацаны застыли, открыв рты. Они никогда не видели поезда.
Долгие годы меня передразнивали криками джань-жань-перчань. Прогресс, вопреки обещаниям, наступал медленно.
К моему горю, я разговаривал на не совсем их языке. Я говорил купався, окончание ся, а не купавсы, как говорили они, Это вызывало дикий хохот. И вправду, что-то дикое было в этой забитой деревушке… Языческие обычаи и обряды.
Новый год сопровождался праздником «Маланки». На колядку наряжали маланку. В ее роли должен быть молодой парень, изображавший девушку. Румяную и красивую. Чем меньше образ маланки отличался от сельского идеала, тем более удачным считался «грим» и подбор «актера». Обязательны разноцветные длинные ленты и причудливые кокошники и короны. Затем толпа молодых парней, ряженых в офицеры и прочие сопровождающие свиты, направлялась на колядки.
В каждом доме их ждали с нетерпением. Особенно, если в семье томилась девица на выданьё. Отдельный рассказ.
Деревушка, вернее село. Смесь фамилий: украинские, молдавские, польские, австрийские, белорусские, реже русские…
Через село протекала невзрачная речушка. Петляя, она впадала в реку Прут, по которой проходила государственная граница. В своей последней части речка пробивалась по небольшому лесу. Лес старый и, так как через него протекала речка, относился к влажным или сырым лесам. В пойме речушки на небольших долинах стояли вековые дубравы из высоченного дуба. В самую жаркую пору лес не покидала тень и прохлада.
Особенная радость деревенской ребятне приходила весной. Годы были ранние послевоенные. Еще голодные. В те времена, в селе, даже самые ловкие крестьяне не могли похвастаться хорошими сортами фруктовых деревьев. До середины зимы еле дотягивали яблоки Семиренко, да Цыганки. Такие сорта, как Вагнер, Джо Натан были незнакомы. Зимой — проголодь и авитаминоз. Я не помню, чтобы в пятидесятые годы у нас на столе, зимой, были яблоки. И купить негде. А тут просыпался зимний лес. Незаметно исчезал снег – все-таки юг. Лесные склоны и поляны быстро подсыхали. В селе распутица, мокрень да хлябь, без сапог, да крепких ботинок, не обойтись, а в лесу тишь и чистота. И, главное: на ветках перезимовавший тёрн, а на некоторых больших деревьях сладка, да красна крупная ягода. Те ягоды и деревья назывались «малаешь». Спустя много времени я узнал, что спасительные ягоды, в России, зовутся боярышником. И впрямь мало ешь – лечебное. Можно и лишнего отклевать.
Появлялись первоцветы, шмели. Мы ловили шмелей, накрывая шапками. Разрывали их и высасывали что-то сладкое. Голодный мед. Потом медуница. Выдергивали малюсенькие колокольчики, в которых оставались следы нектара. Тоже сахар и витамин. А коренья некоторых лесных трав! Хороши и сырыми! Лесной лук, бараболя…
То были первые годы Советской власти на освобожденных землях междуречья между реками Днестр и Прут.
От капиталистической и профашистской Румынии достались ужасная нищета, грязь, вшивость и болезни. Голод страшной засухи 1946 года стал венцом нищеты. Из обуви постолы – молдавско-гуцульский вариант русских лаптей.
Я имел ботинки, но, боже, как я мечтал о постолах! С деланных руками деревенских умельцев из старой автомобильной камеры. Все трофейное. Подобранное на маршрутах великих боев и перемещениях солдатских масс. Из одежки на крестьянах латанные — перелатанные порты и виртуозные заплаты на всем остальном. Летом помогала самоткань. Домотканое, легкое, летнее. На парнях и девушках, женщинах и мужчинах. Выручала конопля.
Пролетала весна и разгоралось лето. В каждом огороде зеленели делянки конопли.
Наступал август. Коноплю срезали и вязали в небольшие снопики. Затем вымачивали в речушке. Выбирали наиболее глубокие и широкие места. Делали кагаты, Топили в воде бревнами и камнями.
Наступало наше время. Радость малышне. Рыба: караси да пескари начинали «дуреть» (первая стадия кислородного голодания). Всплывали на поверхность и жадно ловили жабрами кислород в самих верхних слоях воды. Тут мы их подстерегали со своими сачками. Неважно, что жаренная, она воняла коноплей. Еда всегда вкусна, если добыта своими руками…
Летом на перекатиках, под голышами, в намуле и траве семиклассницы-переростки, руками, ловили больших, жирных пескарей. Их называли кобликами (коблыкамы укр.). Никакие анчоусы, хеки и килька в томатном соусе не могли сравниться с вкусом нежного мяса наших пескарей. Настоящая экологическая чистота. Ядохимикатов не было. Пестицидов не знали. На все село один или два садовых опрыскивателя. А пескарь, известно, любит песок и очень чистую воду. Все же «конопляные» были вкуснее.
Потом коноплю сушили, обдирали на лыко и ткали домотканые ткани. Скатерти, рушники, юбки и прочую крестьянскую одежду. В послевоенные годы дорог был не только хлеб насущный, но и любая одежонка…
Росту мои дружки были маленького, но политиканы великие. Все утверждали, что Ленин был хорошим. Он дал крестьянам землю, а Сталин забрал. Собрал в колхозы, а это совсем не то, что своё кровное.
Кулаки, в полном смысле этого слова, не успели состояться. В Сибирь выслали зажиточных крестьян. Лучших хозяев и работяг. Их высылали, скорее по плану, чем из-за угрозы вредительства. В освобожденной Молдове надлежало проводить коллективизацию. Принимали предупредительные меры. Давили их глубинный ропот.
Пороков, как и порочных людей, в селе было мало. Не считая нескольких пьяниц и самодуров. Среди селян имелся свой уклад и свои правила приличия. Пили не сильно. На свадьбах, да на главных православных праздниках. Вино, самогон, водка – шло все. Курили папиросы Беломор, Север и Прибой. Прибой самый низкопробный. Имелся и самосадик. В сельском магазине перебои могли быть с чем угодно, но водка и папиросы были всегда.
С выселением «кулаков», появилось несколько активных пьяниц и примкнувшие к ним единицы. То были энтузиасты, активно выселявшие кулаков. Особенно тех, у кого были хорошие винные подвалы. Как говорил один из них, по кличке Ваня Матрос: «С фашистами – я фашист, с кузистами – кузист, а с коммунистами – я коммунист. Главное, чтобы были хлеб и сало». Ну и пили же они дармовое вино и не только, но дармовое!
С закуской туго. Квашеная капуста в лучшем случае. Многие спились. Поумирали. Водянка да цирроз.
Особенно жалко примкнувшего к ним Сеньку — физрука. Сенечку, как ласково называли его учителя. Служил на заставе. Демобилизовался и женился на сельской молодухе. Великолепно крутил сальто, на зависть всему сельскому молодняку. Но споили его энтузиасты раскулачивания. Времена голодные. Вино литрами да капуста, а то и без нее. Сгорел за два года. Лежит теперь заблудшая русская душа в заброшенной могиле, на кладбище далекого и чужого села.
Но никто и никогда в эти тяжелые годы не курил коноплю!
Лучше пройти по селу нагим, чем накуриться конопли и прослыть деревенским дураком. Закроются все двери. И все пальцы будут показывать на него. Смешки и ухмылки получит он не только вслед, но и прямо в лицо.
Ведь верно: может дуреть рыба, но не должен дуреть человек!
Мы подражали взрослым. Курили бычки, но больше самокрутки из сухих листьев всякой деревенской поросли. Редко. Но конопля не могла прийти в голову, какой бы бесшабашной голова не была. Уже взрослым, грамотным, с химическим образованием, я долго полагал, что гашиш и героин это одно и то же. Безмятежная наивность…
Заканчивались восьмидесятые. Начал скрипеть и трескаться железный занавес. Во все щели вместе с перестройкой начала лезть конопля. Не зеленые, полезные росточки, а ее дым. Рухнул занавес, а вместе с ним Великая Страна.
И, когда развеялся дым разрушений, народ узнал результаты своего недовольства. Своей праведной бузы. Истинное лицо и душонку кумиров перестройки.
Им ясно объяснят, что теперь каждый за себя и выплывает, как может. Что государство, на которое они ухнули свою жизнь, ни за что не отвечает. И что, первое время, можно торговать остатками достижений социализма, даже на проезжей части.
Что продавать шашлыки на дорогах и базарах может каждый, но жрать их будут исключительно менты и бандиты, и, за это, ничего не будут платить, а платить будешь ты! И станет не хватать мяса. Потом пойдут собачки. Затем погонят тебя, вернее сам уберешься, отчаянно радуясь отсутствию последствий. И, радуясь оставшейся и не погубленной жизни, с нераздробленными чреслами, ты убедишься, что крыши полностью меняют картину свободной конкуренции. Что бессмысленно работать, производить, ибо работа ни к чему не ведет, а только к неприятностям. Что, оказывается, лучше играть, чем работать, тем более игровые автоматы и казино на каждом углу. И многое другое, что другим мало известно…
Станет не хватать водки, ибо нет такой водки, что умеет глушить тупиковую боль. И захочется стать рыбой…
И тогда душа закричит: «Яду мне, яду!». Но вместо яду подсунут сначала коноплю.
И начнется путь к конопле. Тот путь проторен не одним страдальцем, но Алчность и Жадность сотворили из него Дорогу, а вернее грустный Тракт из вытоптанных судеб.
А как безобидно все начиналось. С заросших тропинок. С невинного подражания взрослым, пошли первые пробы водки и табака. Никакого желания. От них тошнило. Болела голова. Но подъехали «Три товарища» Ремарка с их Абсентом, пьянками, пуншами и верой только в табак, пьянь и «крепкую мужскую дружбу», что покоится нынче на свалке забытых автогонок и пятисотсильных моторов. И помогли…
Для старших на этом все и кончилось. Осталась работа и водка, в зависимости от пристрастий. На этом путь к порокам остановился – утонул в водке.
Но молодежь начала принюхиваться к конопле. В большинстве своем уже с жиру. Ушли в прошлое голодные годы. Дети образца 60-70-х и последующих лет, взращенные на Советской доступности, изобилии, творчестве Цоя, Битлз и Скорпионс, шныряли в поисках утонченности и разнообразия пороков.
Стимулятор и релаксатор. Все в одном косяке. Чтобы до самой глубины, до самой подкорки, до спинного и продолговатого первобытного мозга вместе с мозжечком. Водка на этом фоне выглядит невинной шалостью. Обкуренный идиотизм не смущает героев косяка. Перестал удивляться народ. Кроме боли близких и родных.
За коноплей, в значительной части случаев, шли наркотики потяжелей, затем тяжелые, затем конец наркомана. В наше время уже можно говорить о целом арсенале для обработки неустойчивых душ. Подъезды, бары, дискотеки полные использованных шприцов. Ужас престарелых уборщиц.
Наивные советские люди, мразью, презрительно прозванные совками. Не ведали ни наркоты, ни проституции, ни казино, ни Потрошителей, ни ужасов отделов происшествий. Все эти пороки считались уделом тюремной блатоты и вконец опустившихся людей.
Дым конопли и алкалоиды опийного мака легко прорвали блокаду железного занавеса. За ними пошла «тяжелая наркотическая артиллерия».
И оказалось безделье и пресыщенность вот благодатная почва для становления наркомана. Еще дурная наследственность. И падки творческие личности, которым вечно не хватает стимулов. Вдохновения. Лир. Муз. Не хватает воображения. Ничто не может пробудить у них строки: «Унылая пора. Очей очарованье…».
Плоды тотальной свободы и растления личности. Культ денег и индивидуализма. В одном прямом эфире девица истерически кричала: «А мне по-фиг! Мне по-фиг!». На все достижения человечества и окружающих, на которые обращали ее внимание, она кричала: «По-фиг…». На пляже один упившийся или обкуренный, невзирая на детей, женщин, стариков, кричал: «А мне по-ху…». Кричал до тех пор, пока не угомонился сам. Никто не мог его остановить.
И где тупик – там наркота. И, где фарт, там тоже наркота.
Что же стало с деликатными, добрыми, отзывчивыми и воспитанными советскими людьми? А ничего не стало. Основное советское поколение состарилось. Среднее приспособилось, смирилось, свыклось. А молодое поколение, в значительном количестве, решило наплевать. Наплевать на себя, на здоровье, на своих близких, на свое будущее – на всё!
Вот он, антихрист, пришедший с Запада! Настоящий антихрист – это капитал и культ золотого тельца.
Это коллективное предчувствие апокалипсиса, этот уход в дурь, подогреваемый календарями Майя и космическими катаклизмами?
Или это крайняя распущенность? Нежелание совершать даже небольшие усилия, для управления собой.
Конечно, все написанное, касается не всех лично. Есть те, что упорно пытаются построить свою жизнь. Но не надо питать иллюзии!
— Колокол, звонит по тебе!
Всегда коснется тебя плод наркомании, распущенности и фатализма. Не прямо, так косвенно…
А что же маленькое украинское село, что раскинулось на зеленых склонах, с протекающей внизу речушкой?
Там все изменилось. Изменились ценности и люди. Но граница осталась. И всё также она внезапно появляется, стоит речушке вырваться из векового дубового бора.
Но коноплю больше никто не выращивает. Большие неприятности и даже тюремные сроки приносит она тем, кто осмелится вырастить хотя-бы один кустик.
Жила в деревне женщина, что лечила отварами конопли страхи и всякие там неврозы навязчивых состояний. Завели дело. Штрафовали. Конфискация. Посидела – поседела, и с чуда померла.
Не дуреет рыба и конопляная ткань стала музейной редкостью. Но дурь осталась.
Потому что никакая рыбья дурь, не может сравниться с дурью человеческой. Куда ей, этой мелкой речной рыбешке, до царя природы – человека!
Да жаль невинное растение. Конопля – не последняя жертва в руках человека.
Потому, что он всегда, вместо того, чтобы вырвать из себя идиота, разрушает храмы, выкорчевывает виноградники и коноплю. Ничего не изменилось.
Прежде всего, во все времена, он начинает с разрушения Карфагена. Но, все равно, его продолжают называть — Homo Sapiens…