Новый замкомвзвод

НОВЫЙ     ЗАМКОМВЗВОД.

Однажды утром в казарме шел обычный утренний осмотр. На утреннем осмотре сержант проверяет внешний вид солдат и, если у кого-то есть какой-то недостаток, то ему дается время, чтобы все исправить. На утреннем осмотре нерадивый дух может получить бобов, но обычно младшие призывы еще с вечера или ночью успевают приготовиться. Старший сержант Ведьмаченко построил личный состав третьей роты и принялся придирчиво осматривать внешний вид каждого солдата.
Сегодня Ведьмаченко что-то не в настроении. По всей видимости, у него похмелье – вчера ночью  он пил в каптерке с Чучукаловым и Толстуновым. Эти солдаты, отслужившие на полгода меньше Ведьмаченко, достав где-то водки, решили выпить с ним, чтобы лучше подружиться с сержантом. Видимо, они выпили все и неопохмеленный Ведьмаченко сегодня был немного раздражителен. Зная крутой нрав Ведьмаченко, я заранее пришил новую подшиву и более-менее начистил свою бляху. Также я хорошенько начистил свои сапоги. Вообще сапоги у старослужащего всегда должны быть хорошо начищены и даже желательно блестеть. Чтобы сапоги блестели, их натирают старой подшивой и негласно среди солдат это позволяется только старослужащим. У духов и неавторитетных старослужащих сапоги никогда не блестят, хоть они и хорошо начищены ваксой. У меня сапоги блестели.
Еще на утреннем осмотре сержант проверяет наличие иголок и ниток в головном уборе, целостность военной формы, прическу и побрито ли лицо. Ведьмаченко принялся дотошно проверять молодых солдат на наличие у них всего необходимого и соответствие их внешнего вида уставу. Построил сержант роту так, что мы стояли в двух шеренгах. Шеренги стояли друг против друга по краям центрального прохода, и между ними было расстояние метра в два. Напротив меня стояли два невысоких солдата — Чучукалов и Толстунов. Толстунов не знал, что делать и шепотом спрашивал совета у Чучукалова.
— Блин, я не подшился… Может сейчас сбегать и подшиться? Отпроситься у Ведьмы и сбегать?
— Да, стой ты на месте, — успокаивал его Чучукалов. – Ничего не будет. Теперь мы с Ведьмой кореша, так что ничего не бойся.
Вспоминаю Толстунова, когда он только прибыл в нашу роту. По началу он представлял из себя кроткого, напуганного юношу. Но я знал, что этот парень не так прост. Как-то в каптерке я наткнулся на личные дела призывников, которых должны были распределить в нашу роту. Личное дело Толстунова врезалось мне в память тем, что у него был привод в милицию за то, что он с другом украл из чужой машины магнитолу. В роте Толстунов осторожно стал расспрашивать старший призыв, то есть нас – отслуживших на полгода больше, о существовании в армии. Он интересовался как нужно действовать в том или ином случае, чтобы не попасть в просак. Спрашивал, где следует подчиниться, а где наоборот надо проявить твердость. Со своим призывов Толстунов вел себя дружелюбно и помаленьку сдружился с бывшим футболистом Беляковым. Впоследствии определив, кто тормоз, лох и слабак в его призыве, стал их унижать и напрягать.
Одно время Толстунов обозлился на солдат моего призыва за то, что били его по пустякам или вообще ни за что. Но потом это прошло. Ненавидя только тех, кто его бьет, он нормально общался с другими. Когда к побоям привык, перестал их бояться и немного расслабился. Стал умничать перед старшим призывом и нагло поднимать себя за счет других. Когда его кореш Беляков уехал в отпуск по семейным обстоятельствам, Толстунов убеждал всех, что тот вернется в срок. Когда Беляков не вернулся в срок, Толстунов хранил молчание, но когда Белякова привезли силком как бегунка, Толстунов отвернулся от своего товарища, который подвел всю роту. После этого Толстунов сошелся с Чучукаловым и Барейшиным и втроем они стали во главе своего призыва. С новыми прибывшими духами Толстунов обращался жестко и нагло, хотя когда его никто не видел из крутых, общался с духами мягко и по-доброму. Несмотря на невысокий рост Толстунов был сильным парнем много лет отдавшим борьбе. Он не был широким, но боролся лучше меня – ни разу я его так и не одолел. Но вернемся в то утро, когда старший сержант Ведьмаченко проводил утренний осмотр солдат своей роты.
Толстунов немного успокоился после увещаний Чучукалова, что ничего не будет за старую грязную подшиву, которую Толстунов не успел поменять. И он даже не расстегнул ворот своего кителя. В отличие от Толстунова я свой ворот расстегнул, хотя бывало, что и не расстегивал раньше на таких же утренних осмотрах и Ведьмаченко спускал мне это с рук. Но сегодня Ведьмаченко не в настроении и я старался выглядеть как можно лучше и по уставу. Сержант вскользь глянул на мою свежую подшиву и направился к шеренге, где стояли Чучукалов и Толстунов. У Чучукалова с внешним видом все было в порядке, и настала очередь Толстунова. Толстунов стоял перед Ведьмаченко с застегнутым воротом кителя и делал вид, что все нормально, что так и надо.
— Ты почему не расстегнул ворот? – Зло спросил Ведьмаченко.
— Да там все нормально,  я потом подошью. – Ответил Толстунов.
Тут же сержант опустил свои могучие руки на плечи Толстунова и коленом несколько раз ударил солдата в пах. Ударов было два – один яростный, а другой контрольный. Толстунов, скривившись от боли, спиной упал на кровать, что стояла позади него. Еще никому Ведьмаченко за всю свою службу не позволил так нагло опустить его авторитет сержанта на виду всей роты. Этот урок должен был напомнить всем, кто здесь самый главный и кого нужно бояться в первую очередь.
С трудом Толстунов смог сходить со всей ротой на завтрак. У него сильно опухла и посинела мошонка. Ведьмаченко принес свои извинения, но от этого Толстунову лучше не стало. Толстунов спрашивал у сослуживцев, что ему делать и многие советовали терпеть. Если Толстунов обратился бы в санчасть, то оттуда сразу же доложили бы о ЧП в батальон. В этом случае Ведьмаченко было бы несдобровать. Я рассказал Толстунову, как однажды еще по духанке мне также ударили коленом в пах. А дело было так.
Я уже ходил в караул и был в неплохих отношениях со старослужащими караула. Мне тоже тогда казалось, что я на особом положении у этих старослужащих и как же сильно я ошибся. Вечером перед вечерней проверкой всем ротам части положено маршировать по плацу и территории части, распевая военные песни. Таким образом, солдаты нагоняли сон что ли, до сих пор не понимаю, зачем это надо было. И вот наша рота ходила по плацу и мы, духи, горланили песни, что есть силы. Однако дедам из второй роты казалось, что мы можем орать песни намного сильнее. Несколько раз нам сделали предупреждение и вот, решив наказать, они остановили нашу роту, когда мы шли в направлении туалета. Место, где нас остановили, было такое, что не просматривалось с нескольких сторон и офицеры не могли прийти нам на помощь.
— Вы чо, духи, оборзели?!  — Заорал на нас самый авторитетный дед в нашем батальоне младший сержант Кисилев по прозвищу Кисель.
Кисель вместе с рядовым Поповым оставил в стороне свою роту и решил сейчас проучить нас – духов третьей роты. Старослужащие нашей роты были не против. Точнее они не решились перечить самому авторитетному деду батальона. По очереди Кисилев стал бить каждого духа, начав с левого края роты. С правого края начал бить каждого рядовой Попов. С Поповым я ходил в наряд в караул, и он ко мне вроде бы нормально относился. Никогда у меня с ним не было трений и напрягов, и со мной он всегда был добр. Я подсчитал, что первым до меня дойдет Попов, чтобы ударить, так что опасности нет, решил я. Попов по дружбе меня или вообще не ударит или ударит не сильно, подумал я и расслабился. Вот если бы первым до меня дошел  Кисилев, то тогда бы он врезал мне, что есть силы. Вон он лупит других духов, как боксер по груше.
Попов врезал два раза духу, стоящему в строю, справа от меня, и, оставив его, подошел ко мне. Он посмотрел мне в глаза, и я видел, что он узнал меня, ведь  мы столько нарядов ходили вместе в караул. Я не напрягал ни мышц пресса, ни мышц груди, потому что был уверен, что Попов не тронет меня, но сильная боль пронзила мою мошонку. Смотря мне прямо в глаза, Попов неожиданно со всей дури врезал коленом в мой пах. Я сложился пополам и, схватившись за свои причиндалы, упал на колени. Боль была адской. Я думал, что никогда уже не встану с колен, и что мне нужно будет вызывать Скорую помощь. Но через несколько минут, когда избиение закончилось, мои товарищи помогли мне встать на ноги и мы строем пошли в направлении туалета. Тогда мошонка у меня сильно опухла и посинела. Я тоже думал было пойти в санчасть, потому что мне трудно было ходить, но не решился. Через неделю опухоль и синева стали проходить и вскоре я вернулся к норме.
Выслушав мою историю, Толстунов тоже решил терпеть, надеясь, что со временем, и он придет к норме. Терпя боль и покрывая Ведьмаченко, Толстунов не обращался в санчасть два дня. Но боль не проходила, и солдату становилось все хуже и хуже. В итоге Толстунову пришлось обратиться в санчасть. Его тут же отправили в госпиталь, где сразу же положили на операционный стол. Травма оказалось очень серьезной и солдату ампутировали одно яичко. Импотентом он не стал и, если второе яичко будет функционировать нормально, то и дети у Толстунова будут, пообещали врачи госпиталя. Будем надеяться, что так оно и будет.
Об этом происшествии немедленно узнал командир части и старшего сержанта Ведьмаченко разжаловали в рядовые. Могли к нему применить и более строгие санкции, вплоть до судебного разбирательства, но Толстунов выручил товарища, наврав с три короба. Первый взвод третьей роты остался без замкомвзвода. В первом взводе больше не было сержантов, потому что Ведьмаченко был царь и бог в первом взводе. Так как замкомвзвод первого взвода автоматически становился старшим из всех замкомвзводов роты, на эту должность следовало поставить авторитетного и смышленого солдата. Но таких солдат в первом взводе почти что не было. После некоторых раздумий командиры решили сделать замкомвзводом рядового Чучукалова.
Вспоминаю Чучукалова, когда он только прибыл к нам в батальон. Это был шустрый честный паренек низкого роста и худощавого телосложения. По началу, он ни с кем не спорил, все исполнял, что ему поручали. Со всеми солдатами своего призыва вел себя на равных, ни к кому не лез, не приставал с напрягами, чтобы выделиться перед дедами. Был острым на язык, но никого конкретно не высмеивал. Прослужив несколько месяцев и немного освоившись, Чучукалов стал прощупывать солдат своего призыва. Наезжая на товарищей базаром, он смотрел на их реакцию и делал выводы, кто есть кто. Выяснив кто лох, кто тормоз, а кто крепкий орешек, Чучукалов стал подначивать, и смеяться над лохами и тормозами. С теми же, кого он посчитал нормальными, он стал корефаниться. В итоге Чучукалов подружился с высоким Барейшиным и крепким Толстуновым. Прослужив еще некоторое время, Чучукалов стал прощупывать наш призыв, солдат отслуживших на полгода больше него. Также он подначивал обидной шуткой и смотрел на реакцию. Выяснив кто лох и тормоз, он стал их унижать и высмеивать. Поняв его тактику, я, как только Чучукалов подначил меня, тут же врезал ему кулаком в живот. Больше меня он подначивать не пытался и сконцентрировал свое внимание на других солдатах. Через время он уже стал пытаться напрягать солдат своего и нашего призыва, действуя при этом нагло, а иногда и с применением силы, соединившись с Барейшиным и Толстуновым. Таким образом, Чучукалов набрал достаточно авторитета, чтобы его начали уважать. Когда к нам в роту пришли новые духи, Чучукалов рьяно взялся их воспитывать. Причем воспитывал он сначала словами, а потом и кулаками. Результаты его воспитаний были идеальными – духи слушались старослужащих как шелковые. Конечно, за Чучукаловым стояли Барейшин, Толстунов и старослужащие Лисицын, Цыплич, Нагорнов, Ведьмаченко и другие, но первую скрипку все же играл он.
Мне Чучукалов импонировал своим умом, чувством юмора и неисчерпаемой энергией. Чуча, как  сокращенно называли Чучукалова, к тому моменту, как его поставили на сержантскую должность, отслужил почти полтора года. Его новое назначение позабавило дедов, а сержантов привело в восторг, потому что теперь появился крайний по части проведения утреннего осмотра, проверок личного состава и застроек в роте. К тому же Чучукалову можно было теперь доверить вести строй, что сержанты-деды очень не любили делать. И я их прекрасно понимал, так как сам несколько раз командовал строем, когда в роте не было ни одного сержанта – они все были в нарядах. Непростое это дело командовать ротой, марширующей в столовую через плац. Легко можно чего-нибудь напутать и стать посмешищем на глазах у всего батальона.
Во вторник после проведения занятий в учебном корпусе наша рота вышла из здания и стала строиться, чтобы пойти в казарму. Солдаты нехотя становились в строй, болтая между собой.
— Чуча, давай строй роту, — обратился к младшему сержанту Чучукалову разжалованный Ведьмаченко.
Чучукалов вышел из строя и скомандовал: «Становись!». Рота кое-как построилась и после команды: «Шагом, марш!», — отправилась нестройными шеренгами в расположение.
— Прямо! – Рявкнул из строя Ведьмаченко. Тут же послышались три четких строевых шага и рота выровнялась.
— Ты строже с ними будь, Чуча, — посоветовал Чучукалову Ведьмаченко.
— Прямо! – Тут же послышалась уверенная команда Чучукалова и духи отчеканили три строевых шага.
— Рота! – Последовала еще одна уверенная команда Чучукалова и рота пошла строевым шагом.
Только деды, идущие в последних шеренгах, не поднимали ногу и не чеканили шаг. Эту неуставную привилегию не мог нарушить даже Ведьмаченко, будучи старшим сержантом. Теперь же он шел рядом с нами в строю в последней шеренге и также не топал, лишь старался идти в ногу со всеми. Рота подошла ко входу в казарму и деды выскочив из строя рванулись к дверям.
— На месте! – Рявкнул Чучукалов, пародируя то ли Ведьмаченко, то ли кого-то из офицеров.
Так Чучукалов понял совет Ведьмаченко быть строже с ротой.  Ведьмаченко и другие деды остановились и посмотрели на Чучу, мол, ты не заигрался ли, мальчик. Чучукалов застенчиво улыбался, и деды дружно засмеялись, оценив юмор нового замкомвзвода. Не подчиняясь приказу Чучукалова, деды направились в казарму, в то время как остальной личный состав третьей роты остался стоять перед входом. Другого деды побили бы за такую наглость, но Чучукалову эту шутку спустили с рук. И вообще Чучукалова почти не трогали, потому что его шутки обычно поднимали солдатам настроение. Били остряков за глупые остроты, а хорошие шутки в армии в цене. Вот и сейчас шутку Чучукалова оценили и старослужащие со смехом обсуждали ее.
— Он такой: «На месте!», — уже в казарме начал делиться с Цыпличем своими впечатлениями Нагорнов. – Я такой даже тормознулся немного, а потом думаю – это он кому? Нам что ли? Вот Чуча дает! «На месте!» Ха-ха.
— Ага, — подхватил мысль Цыплич. – Я тоже такой думаю, кому это он командует? Смотрю на него, а он стоит и лыбится. Вот артист. Ха-ха. НА МЕСТЕ! Во дает!
Новый замкомвзвод понравился солдатам, и в следующий раз все уже ждали новых розыгрышей и смешных шуток. Но Чучукалов, понимая, что играет с огнем, старался больше не шутить над старослужащими, зато другим доставалось сполна от его острого языка. Но, наверное, лучше быть осмеянным, нежели покалеченным, так что Чучукалов всем пришелся по вкусу.