Анатолий Петрович смотрел в потолок. Спать не хотелось, хотя было уже далеко за полночь, и даже сосед по палате спал сном младенца и первый раз за несколько дней не нарушал покой оглушительным храпом. Анатолий Петрович вспомнил глаза жены: испуганные и растерянные, они смотрели на него полные слез, когда она, выходя из палаты, обернулась к нему прежде, чем закрыть за собой дверь.
« Не волнуйтесь,-опять услышал он голос врача,- операция, конечно, сложная, но все будут хорошо».
« А если не будет?- подумал Анатолий Петрович.- Кто знает, как все сложится!»
Он снова уставился в потолок. В голове был сумбур: воспоминания, надежды, страх- все смешалось, прогоняя сон. Вспомнилась мама. Она появилась перед сыном в своем любимом сиреневом платье, склонилась над ним и, проведя рукой по волосам, тихо пропела слова детской колыбельной песенки:
Спи, моя радость, усни.
В доме погасли огни…
Анатолий Петрович увидел себя. Маленький Толик лежал в кроватке и крепко держал маму за руку, а она склонялась над сыном все ниже и ниже, пока ее золотистого цвета волосы не коснулись его щеки. Анатолий Петрович даже почувствовал это прикосновение и инстинктивно замотал головой.
« Мамуля, — подумал он,- помнишь, как нам было хорошо? Почему же так все вышло? Ну чем тебе Настя не угодила? Ведь до конца жизни ты изводила и меня, и ее своими придиркам и упреками… Мам, мне тебя так не хватает!
Анатолий Петрович вспомнил свадьбу. Ему было немногим больше двадцати, Насте и того меньше. Мама была недовольна ранней женитьбой сына, но сделать ничего не могла: у Насти из-под свадебного платья уже выпирал небольшой животик. С того времени прошло почти тридцать лет. Мама обожала внучек, похожих друг на друга, как две капли воды, но Настю так и не простила за ее раннюю беременность и последующее за этим замужество. Она всегда считала, что невестка испортила жизнь ее единственному сыну, на которого возлагала большие надежды. Настя все терпела. Ни разу она не позволила себе возразить свекрови, плакала в подушку, а Анатолия ее слезы только раздражали. Он старался не замечать натянутых отношений между двумя дорогими ему женщинами, надеясь, что они сами со временем во всем разберутся. Но время шло, а все оставалось по-прежнему. Настя стала молчаливой, в ее глазах всегда была неуверенность и какая-то опаска. Она старалась лишний раз не выходить из комнаты, чтоб не попадаться на глаза свекрови. А мама со временем даже считаться с ней перестала, просто не замечала ее, когда та попадалась ей на кухне или в коридоре. В мамину комнату Настя даже не заходила, так и жили за закрытыми дверьми, как в коммуналке, молча выполняя каждая свои обязанности по хозяйству. Анатолия такая ситуация вполне устраивала. Скандалов не было, а к Настиным слезам он давно уже привык. Со временем и их не стало. Настя замкнулась в себе, была прилежной женой и хорошей матерью. Совместная жизнь текла серо, буднично, и время от времени Анатолий Петрович стал позволять себе кратковременные интрижки на стороне. Мама, зная секреты сына, прикрывала его, втайне надеясь, что он бросит ненавистную ей невестку. Даже любовь к внучкам не могла перебороть в ней это чувство. Настя ничего не подозревала, а может, просто делала вид, что не догадывается о похождениях мужа. Во всяком случае, Анатолию Петровичу хотелось верить в это, потому что менять что-либо в жизни он не хотел.
«А что я сделал нужного в жизни?- вдруг подумал Анатолий Петрович.- Ну да, дочерей вырастил, всю жизнь работал, семью обеспечивал. Был ли я хорошим сыном? Наверное, да! Маме почти не перечил, иногда только, когда уже совсем невмоготу было. Да она и сама это понимала. В последние годы, когда болела, всех врачей на ноги поднял, от ее постели не отходил… А отцом? Девчонки взрослые уже, своих детей имеют. Образование дал, замуж выдал, до сих пор помогаю и деньгами, и так, чем нужно, с внуками вожусь. Мужем…?»
Анатолий Петрович поймал себя на мысли, что о жене, как всегда, он подумал в последнюю очередь. Да и вообще, думал ли он о ней когда-нибудь, если не считать того времени, когда на все смотришь через розовые очки и жизнь кажется прекрасной и бесконечной? Все эти долгие годы Настя была для него какой-то неотъемлемой частью его самого. Была женой, хозяйкой, а кем еще? Любимой? А когда в последний раз он говорил жене о любви? Даже постель стала для него чем-то привычным, отношения потеряли былую остроту, и раза два в неделю Анатолий Петрович честно исполнял свой супружеский долг, считая, что Настя должна быть вполне этим довольна и счастлива. А была ли она счастлива, имела ли то, что называют женским счастьем, или просто молчала по привычке, безропотно принимая то, что дала судьба? Анатолию Петровичу стало даже неуютно от своих мыслей. Настя была всегда рядом, и он перестал замечать в ней женщину. Любимую женщину! Она просто стала частью его жизни, растворилась в ней.
« Как носовой платок,- подумал вдруг Анатолий Петрович,- не очень-то и нужен, но всегда должен быть в кармане».
От такого сравнения Насти с носовым платком его даже передернуло.
« Какая же я сволочь,- подумал он.- Настюша, прости дурака старого! Неужели нужно было очутиться на больничной койке, чтоб понять, что ты для меня значишь?! Ведь всю жизнь обижал тебя своей холодностью, равнодушием. Не обращал внимания на то, что мать тебя ни в грош не ставила, да еще тебе выговаривал, что ноешь постоянно, по бабам ходил. А ты же все знала, все видела, терпела. И не ушла. Любила! А я-то, я-то… Старый осел! Не ценил, считал, что так и должно быть! Ох, дурак, дурак… Ты и теперь все время рядом. Приходишь утром, уходишь уже к вечеру. Девчонки прибегут раз в три дня, побудут с отцом с полчасика и « пока, папочка». А ты каждый день здесь. А ведь сама-то только на таблетках своих и держишься. Небось, опять давление высокое, вон какие круги под глазами. О, Господи! Помоги завтра выкарабкаться, не оставляй Настю одну! Дай мне возможность постараться сделать ее счастливой! Ведь мы еще и не старые. Дети взрослые, теперь можно пожить и для себя. Насть, прости! Теперь все будет по-другому! Дай Бог только пережить завтрашний день!»
Теперь мысли Анатолия Петровича текли медленно, плавно. Перед глазами стояло лицо жены, и он опять, как много лет назад, тихо шептал ей о любви и говорил слова, которые, как он раньше думал, давно уже позабыл.
Проснулся Анатолий Петрович от голоса медсестры.
— Проснитесь, соня!- произнесла она, с восхищением глядя на пациента.- Это же надо! Человека оперировать сейчас будут, а он спокойно спит . Другие всю ночь крутятся, заснуть не могут, а тут такое спокойствие! Это очень хорошо! Ну что, будем готовиться!
Когда Анатолия Петровича вывезли в коридор, он увидел Настю. Она пошла рядом с каталкой и крепко схватила мужа за высунутую из-под простыни руку.
— Ничего, Настюша,- прошептал Анатолий Петрович, глядя в широко раскрытые глаза жены,- все будут хорошо! Ты только не волнуйся. Мы с тобой еще поживем.
Она так и шла рядом, сжимая его руку, пока санитар не перегородил ей дорогу в операционный блок. А потом остановилась у стеклянной двери, прижав руки к груди и глядя, как мужа увозят по длинному белому коридору. А Анатолий Петрович повторял про себя ее имя, твердо зная, что она так и будут стоять в коридоре, ожидая его возвращения, и ему было легко, потому, что он знал, что те, кого ждут, обязательно возвращаются.