С взлохмаченной огненно-рыжей гривой, очень похожей на проволочные шипы, маленький, но очень злой лев одиноко бродил по пустым комнатам заброшенного дома. Ни солнце, ни луна, ни даже ветер не заглядывали сюда, потому что все они боялись одинокого обитателя этого старинного жилища.
Днём тут было тихо-тихо. Казалось, даже время, играющее снаружи кучерявыми барашками облаков и мелкими крупицами придорожной пыли, замирало у порога безлюдного дома, страшась проникнуть внутрь.
Зато ночью холодная тишина постепенно оставляла пустые стены заброшенного особняка, гонимая прочь грозным львиным рёвом и жутким звуком его царапающих когтей. Половицы скрипели в унисон звериному рыку и от этого становилось ещё страшнее, ещё ужаснее. А когда в тёмных глазницах окон мелькала, точно красный огонёк, косматая непричёсанная голова льва, жути не было предела! В такие моменты сама земля, на которой стоял дом, казалось вздрагивала от ужаса и комковалась в этом месте так, что не росло здесь ни травинки, ни былинки.
Много лет никто не приходил сюда и потому, наверное, этот старинный дом год за годом обрастал такими страшными историями, что уже не он сам, но только жуткие слухи о нём отпугивали от этого места всякого, кто храбрился подступиться к заброшенному особняку.
Случилось как-то раз забрести в те места бродячей собаке. Конечно же она и думать не думала заходить в тот старый заброшенный дом, но разве можно сказать наперёд, куда идущего приведёт дорога? Особенно если идущий сам похож на злого-презлого льва, одиноко бредущего своей тропою?..
Как уже говорилось, бродячей собаке не очень-то хотелось заходить в жилище, о котором она слышала столько всего… страшного. Однако злой ветер и промозглый дождь заставили утомлённое животное свернуть с его тропинки и зайти в дом, где никто не чувствовал бы себя желанным гостем.
Тут было холодно и темно. Холод был почти осязаемый и по-зимнему негодующий. Здешняя темень постоянно накидывала на голые стены громадные чёрные тени, а сама то и дело мельтешила перед глазами серебристо-синей рябью. Место было жуткое само по себе, а тут ещё из самой дальней тёмной комнаты появился он — ужас здешнего обиталища, лев.
И рык его был действительно так ужасен, как говорилось о нём в страшных историях. И огненно-красная грива зверя, точно светящееся изнутри, была похожа на заострённые шипы, так что от одного вида у бродячей собаки дыхание перехватывало. Но что было делать? Бежать? Куда? Она устала от дорог, застланных свирепыми ветрами, злыми грозами и снежными вьюгами, да и страха у неё уже к этому времени не осталось. Всей своей сутью она как-бы улыбнулась зверю улыбкой странствующего пилигрима и сама потянулась к нему. Под растрёпанной шкурой бродячей собаки билось большое горячее сердце, в котором всё ещё сохранялось тепло того, что она любила и любит в этой жизни.
Лев приближался к незваной гостье и вид его с каждым новым шагом становился ещё более грозным. Совсем скоро собака ощутила насколько были остры шипы взлохмаченной львиной гривы. Но бежать ей всё-таки не хотелось. В эту минуту бродячей собаке хотелось понять боль свирепого зверя, чтобы растворить в ней свою и поэтому она сама прильнула к его огненно-рыжей голове. На собачьих лапах и груди остались глубокие раны. Она потеряла много крови, прежде чем лев сделался податливым как пластилин.
Вернее, когда собака обогрела льва теплом своего преданного сердца, то стало ясно, что лев был пластилиновый, а холод и пустота сделали его почти ледяным.
Теперь под мягкой поступью пластилинового льва не скрипит половица и никто не бежит от него прочь.
Многие говорили собаке, оставшейся жить с пластилиновым львом, что она могла бы из льва слепить какую-нибудь другую зверушку, с более гибким характером, с более кротким нравом, но…
Но кто бы что ни говорил, собака всегда знала, что каждый по-настоящему прекрасен в том облике, в котором он был явлен на свет, надо только чуть-чуть тепла, чуть-чуть света и много-много терпения, чтобы вернуть творению его первозданный вид.
30.01.2012г., г.Н.-Ф., ЮНиС