Не страшен волк, но страшен волкодав.
Азарт, предчувствие. На месте не сидится…
И с дерзким обожанием любимца
в хозяйский тычется прокуренный рукав.
Но вот, когда знакомый говорок
взлетит до хрипа вдруг и оборвется,
и вся земля в испуге отшатнется
и полетит куда-то из-под ног —
исчезнет все — и выстрелы, и брань,
останется тоскливый зуд погони,
и ветер засвистит, зайдется в стоне,
и жажда мести высушит гортань.
За что?
За злость сородичей-врагов
и лающих собратьев худосочность.
За то, что закипающая кровь
вмиг обнажает шаткость и непрочность
тысячелетних связей.
До поры —
пристанище, еда и сила в лапах.
Но прелых листьев сумасшедший запах
явит постылость духа конуры.
Страшнее смерти невозможность жить.
Страшнее схватки — бегства невозможность.
Но вот — отбой. И виновато ежась,
прихрамывая, снова он бежит
за сворой, за хозяином. И вновь
домашней тварью под ноги ложится.
И дальний вой прорвавшейся волчицы
уже почти не будоражит кровь.