3
Как-то весной, моей четырнадцатой весной, они начали со мной общаться. Сами.
Ведьма — молодая, пышущая здоровьем тётка — подошла ко мне прямо на Арсенальной набережной, прижалась плотным, жарким даже сквозь одежду телом, сказала, дыша мятой в моё лицо:
— Какой милый мальчик! — И зашлась глуповатым диковатым смехом.
Попятившись, я споткнулся, еле устоял на ногах. Ведьма и вовсе бесстыдно заржала, склонилась, опёрлась на ладони, задрав оголившийся из-под юбки зад, и, по-обезьяньи перебирая руками и ногами, убежала в ближайшую подворотню.
В Михайловском садике, спрыгнув со скамейки, ко мне кинулись трое гномиков в средневековых бархатных костюмчиках, обнажив золотозубые улыбки на злых личиках, визгливо вопя:
— А вот в картишки перекинуться!
— В кости! Кости покидаем!
— Кручу-верчу, запутать хочу! А?!
— Не проходи мимо!
— Сыграй, сыграй! Сыграй, давай!
С треском тасовали колоду карт, трясли стаканчиками, в которых что-то гремело, подбрасывали блестящие монеты, наверное — золотые, цепляли меня за брючины. Я пинал их ногами, убегая. Но они долго не отставали, верещали надрывно, когда я захлопнул дверь подъезда и прижал её спиной.
На площадке между вторым и третьим этажами, на широком подоконнике расположилась парочка волколаков в человечьем обличье. Чёрные очки скрывали их глаза на небритых мордах, а плотные мускулы тел стягивала кожа курток. В волчьих зубах дымились сигары. И оборотни выдували чудные дымные фигуры, странно-неразборчивые. Подоконник держал на себе, кроме полулюдей-нелюдей, ещё и натюрморт: откупоренную многозвёздчатую бутылку коньяка и нарезанный лимон в тарелочке. Волколаки втягивали чуткими ноздрями коньячный аромат из пузатых рюмок, чокались, пили, со вкусом закусывали кружочками лимона. Потом звали меня:
— Выпей с нами!
— Напиток — нектар. Давай, рюмашку! Ну!
— А то — покури. За компанию.
— Присоединяйся, пацан!
Мой ключ лихорадочно искал в двери замочную скважину. А закрывшись на все обороты замка, на задвижку и цепочку, я опустился на стульчик в прихожей и долго-долго переводил дух. Встревоженный дух, уставший, истомлённый.
Ночью мне снился школьный домовой, назойливо прорываясь — советовал:
— Пропадёшь! Выхода нет — предайся силе. Лучше будет. Поверь. А не то — измучаешься. Пропадёшь!
— Как? Как предаться? — спрашивал я во сне, превозмогая нечто мешающее — какую-то густую музыку, чей-то нудный напев.
Но домовой, не отвечая, заслонялся прочими закоулками сновидений, терялся где-то.