«Одно зеркало важнее
целой галереи предков».
Вольфанг Менцель (1798 – 1873),
немецкий писатель и критик.
«Тот, кто любит по-настоящему какого- то одного человека – любит весь мир!».
Эрих Фромм (1900-1980), немецкий психолог и социолог.
Возле остановившегося посредине моста через Темзу поздней, непроглядной лондонской ночью, кэба происходила какая-то непонятная возня, звуки которой вскоре скрыл бой Биг-Бэна. «Два по полуночи!» — звонко выдохнули часы с башни, стоящей в начале длинного Вестминстерского моста.
-Достаточно будет с него, сэр! – выдохнул в унисон часам огромного роста детина – англичанин, перестав уже пинать своими большими, добротными, высокошнурованными ботинками лежащее вдоль моста под самыми перилами тело мужчины со связанными за спиной руками.
-Ну что, француз, вернешь ты нам наши деньги?! – обратился к лежащему респектабельного вида мужчина англичанин, стоящий рядом с тем, что пинал.
-Ну что Вы, Сэр, как же я могу Вам вернуть то, что Вы мне еще не отдали? – ответил лежащий у перил – я, Сэр, просто в легком, извините за подобное выражение, недоумении – Вы еще до сих пор не рассчитались за игру!
-Вот ублюдок! Ты еще поговори здесь! Знаем точно – смухлевал ты, скинул карту! Сознавайся, а не то скинем в Темзу и дело с концом! Сейчас вот возьмем и перевалим тело твое через перила и будешь ты там на дне рыб кормить! Наших, английских! Понял, месье, или как там тебя на самом деле? – злобно сказал респектабельный мужчина.
-Ну что Вы, Сэр! Что Вы на меня наговариваете? Не я ведь один в покер с Вами сегодняшним вечером в покер играл! Вы бы, к примеру, у товарища своего в кармане поглядели! У меня-то ведь карты нет?! – ответил француз.
-Ну, где смотреть мне я и без тебя знаю! И решать это дело мое, не твое! Ну так что насчет денег скажешь? – снова спросил респектабельный джентльмен.
Француз же, как ни в чем не бывало, продолжал: — Ну, Сэр, я слово свое сказал. Но! Но, у меня есть компромиссный вариант – я прощаю Вам ваш карточный долг, а вы отставляете в покое столь тщетную уже затею отыскать пропавшую карту, и, заодно, меня. Оставляете, да хоть прямо здесь, на мосту! Ну, что по рукам? Извините, сэр, за возникший каламбур – не могу подать Вам своей Вами же связанной руки! Француз слегка кашлянул от боли в груди, повернув тело и усевшись на мостовой, прислонив спину к перилам.
Тем временем рыжий детина достал из кармана своего френча карту – даму треф и застыл с диким изумлением на лице. Затем он незаметно скинул карту между перил в реку и сказал: — Сэр, а может так тому и быть?! Так как говорит француз? Ну не убивать же нам его из-за этой пропавшей трефы, а, сэр?
-Ну ладно, согласен! Расходимся при своих интересах! Живи, француз! Живи и знай – Лондон не такой уж большой город для картежного шулера такого масштаба как ты! Я буду наблюдать за тобой! И скажу тебе еще, если ты не понял – я в этом городе самый главный по таким делам! Знай – игра твоя и ты в моей власти! – закончив свой монолог, джентльмен полез вовнутрь кэба.
-Слышал то, что тебе сказано? Повторять два раза никто не будет! Живи, пока разрешают! – рыжий больно пнул француза по ноге и, повернувшись, пошел вслед за своим хозяином.
— Господа, а руки? Развяжите мне руки! – крикнул им вослед француз.
Ответа не последовало. Детина уже на ходу запрыгнул в, тронувшийся в свой путь на другую сторону Темзы, кэб.
-Да и к черту вас! Это ничего, что руки связаны. Не так уж и много времени прошло. И пальчики, вроде бы, в порядке. – француз с удовольствием пошевелил за спиной всеми десятью пальцами своих обеих рук и добавил еще про себя – И это даже здорово, что сразу связали руки, без всяких ненужных переломов обошлось! Мои пальчики в полном ажуре.
Затем он, тяжело дыша от боли упирающегося в легкое поломанного ребра, чертыхаясь, с неимоверным трудом встал, опершись грудью о перила моста, и взглянул в мутную воду.
-Да, Темза, сегодняшней ночью я уже не буду кормить своим бренным телом твоих голодных рыб. Извини, дорогая! Не дал Бог! И, думаю, не даст и впоследствии! – сказал француз и услышал вдали стук копыт лошади.
Повернув голову вправо, в сторону Биг-Бена, он увидел констебля полиции, двигающегося в его сторону.
Тот, приблизившись и, разглядев связанные руки француза, спрыгнул с лошади и, подойдя вплотную, обеспокоено спросил: — Что с Вами случилось, сэр?
— Да, Слава Богу, ничего не случилось, уважаемый констебль! Слава Богу ничего такого страшного, что бы могло произойти. А по существу, предвосхищая Ваш вопрос, скажу, что меня пыталась ограбить парочка прохвостов, отнять так, сказать честно заработанные моими способностями, деньги. И, скажу я Вам, мой дорогой констебль, это им вполне удалось!
— Вы запомнили их лица, сэр?
— Увы — нет, констебль! Совсем незадолго до Вашего появления упал в темные воды Темзы мешок, который они накинули мне на голову. Мне кажется, что он виден еще на поверхности воды, там, ниже по течению.
Француз и констебль вместе взглянули вниз, силясь хоть что-то рассмотреть в темном, мутном потоке Темзы.
— Ничего не видно, сэр!
— Ничего, констебль. Да и ладно. Я должен Вам выразить свою огромную признательность, ведь Вы своим появлением спасли мне жизнь! Да и, надо же, что я и Вашей лошади должен быть благодарен за звонкий цокот её копыт в тихой ночи Лондона!
— Коню, сэр! У меня конь, сэр, не лошадь!
— О, прелестно! И как зовут нашего героя?!
— Кого, сэр?! Меня или коня?!
— Вас, конечно же, Вас, констебль!
— Ну, зачем же, сэр?! Ведь это нескромно. Давайте-ка я Вам лучше руки развяжу!
— Да, окажите милость, уважаемый констебль, развяжите мне руки.
Через пару – тройку минут француз с удовольствием начал растирать затекшие запястья рук, ловко освобожденных полицейским.
— О, какое же это блаженство – свободные руки! – подумал он про себя, а вслух сказал – Я искренне благодарю Вас, сэр! И буду признателен Вам, если Вы посодействуете мне в поиске кеба, чтобы добраться до моего дома в старой части Лондона.
— Сэр, а разве Вы не собираетесь писать заявление в участке?!
— Нет, дорогой констебль, нет! Эти прохвосты уже далеко с моими деньгами, их след уже простыл! А мне нужно домой, меня ждут. Женщина! Я бы очень не хотел заставлять её долго ждать. И волноваться. Ведь участок и оформление бумаг – это надолго, а она уже беспокоится, я уже должен быть дома в это время. Так что, сэр, я буду Вам очень признателен, если сейчас мы пойдем в направлении вашего и по дороге Вы поможете мне найти кэб.
— Ну ладно, сэр, я согласен и с удовольствием Вам помогу. Но, окончательно ли Вы решили отказаться заявить об этом вопиющем преступлении?
— Да, уважаемый констебль, я так решил! Женщина, моя любимая женщина – она ждет. Мне нужно к ней!
— Ну, хорошо, сэр. Пойдемте. Позвольте – я помогу Вам, поддержу Вас. Отважный, за мной!
— Так вот как зовут Вашего коня! Да, констебль, с другом, имеющим такое имя, не страшен даже сам чёрт, не то что темный ночной Лондон!
— Благодарю Вас, сэр! Вы очень добры! Подумать только – несколько минут тому назад Вы чуть не расстались с собственной жизнью, а теперь способны замечать такие мелочи?!
— Ну нет, констебль, отважный, отвага – не мелочь! Позвольте не согласиться с Вами! И дай вам Бог здоровья! И другу Вашему – Отважному тоже! Искренне, от всей души – я благодарю вас обоих! Вы мне очень помогли. Да, кстати, вот и кэб!
Полисмен подвел француза к кэбу, стоящему у края мостовой, аккуратно, стараясь не напугать, тронул спящего кучера за рукав, и помог сесть в повозку.
— Спасибо, констебль! Спокойной службы Вам! Благодарю Вас за помощь!
— Не за что, сэр! Счастливо добраться Вам до дому! Всего доброго Вам и вашей жене! И, и берегите себя, и её!
Констебль приложил руку в прощальном жесте к своему головному убору. Француз в ответ помахал ему рукой и сказал кучеру: — В Старый Лондон, дружище! Затем он вцепился в поручень кэба, вздрагивая от боли, вспыхивающей в боку его тела от каждого толчка колес экипажа, двигающегося по булыжной мостовой.
По прошествии некоторого времени, француз оказался уже внутри старого английского дома – в гостиной, освещаемой свечой, которую держала в своих руках прелестного вида женщина.
— Как же ты меня беспокоишь, Жан-Батист! Возвращаешься поздно, раз за разом надолго оставляешь меня одну! – с едва уловимой печалью в голосе сказала она.
— Ну, Мэри, дорогая моя Мэри, прошу твоего прощения. Мне самому так не хочется оставлять тебя даже ненадолго! И, знаешь, я обещаю тебе, что исправлюсь впредь. Хорошо еще, моя дорогая, что в этот самый раз мне удалось к тебе вернуться!
— Жак, мой дорогой, что случилось?! – Мэри сразу обеспокоилась, уловив в голосе француза полутон, окрашенный болью.
— Позволь я присяду сначала, Мэри. Не беспокойся, дорогая моя, главное – я жив. А бока, которые мне изрядно помяли, заживут! И не беспокойся, прошу тебя, любовь моя, я цел! Ну, или почти цел. Вот только попрошу тебя – помоги раздеться, снять одежду. Да не мешало бы еще и лицо умыть!
— Жан, да ты весь в крови! И лицо, и рубашка! Что, что случилось?!
— Ну, Мэри, позже, позже об этом! Не сейчас, дорогая, голова болит сильно. Здорово же меня отделали! Хорошо, что еще отважный констебль помог мне кэб найти и проводил до него. Мэри, прошу тебя — завтра, завтра я тебе все расскажу как на духу! А сейчас, сейчас мне бы умыться и поспать!
— Ладно – хорошо, дорогой мой! Хорошо! Я сейчас помогу тебе, мой любимый, хороший мой! Давай аккуратно снимем рубашку. Ой! Кто же тебя так? Что за урод такой тебя так бил?
Мэри помогла Жану умыться, одеть чистую рубашки и лечь в постель, заботливо укрыв его, при этом, теплым одеялом.
— Спи, спи дорогой! Спи, любовь моя – Жан! Спи спокойно, я буду рядом, рядом с тобой!
Мэри нежно поцеловала Жана в лоб и тот сразу, в одно мгновение, уснул, забывшись беспокойным, болезненным сном.
После, не так уж и скоро, когда изможденное тело француза пришло в относительный порядок, Жан начал просыпаться. Он отходил ото сна медленно, весьма неохотно, и, ещё даже не открыв своих глаз, он слухом своим ощутил то, как очень тихо, шепотом, Мэри переговаривается со своей служанкой – Анной.
— Моя госпожа, Мэри, он спит уже третьи сутки! Это же ненормально?! Может, Вы насмелитесь и разбудите его?!
— Ну что ты, что ты, Анна? Пусть спит! Пусть отоспится, как следует! Просто организм его слаб, очень слаб.
-Бедняга! Ну и досталось же ему, госпожа! Накажи Господь этих извергов, что били его!
— Нет, Анна, не стоит посылать проклятия людям! Даже таким, как эти. Не стоит отвечать злом на зло! Господь добр, добр ко всем, ко всем людям! И к нам и к ним! И не наказывает он нас – людей, а любит! Это люди сами себя наказывают, не в силах устоять перед искушениями и соблазнами жизни, и взращивают в себе изъяны и пороки! Не суди их, Анна! Не суди, будь выше этого греха человеческого! Жан — Батист обязательно поправится! Обязательно! Будем лучше об этом Господа молить! И он, он быстро поправится!
— Ну ладно, ладно, госпожа Мэри! Хорошо. Будем думать только о хорошем! И молить Господу, что бы он помог Жан Батисту побыстрее выздороветь. Я пойду на кухню, приготовлю что-нибудь из того, что он любит покушать, может он всё-таки скоро проснётся. Да и Вам, Мэри не плохо было бы тоже позавтракать!
— Хорошо, хорошо, Анна, иди!
Жан — Жак слегка слегка, совсем незаметно, приоткрыл свой левый глаз, наблюдая за Мэри тихо сидящей в кресле недалеко от кровати. Затем он пошевелил пальцами своих рук, разминая их, с удовольствием ощущая, как в них начинает все сильнее двигаться поток крови, пробуждающий жизнь во всем его теле.
Мэри встрепенулась, взглянув в сторону Жан-Жака и, уловив его движения, сказала: — Так ты не спишь, Жан-Жак? Ах ты, негодник, ты подсматриваешь за мной и Анной?
— Ну, не ругай меня, моя дорогая Мэри, я нечаянно! Привет, здравствуй! Я так по тебе соскучился! Сколько же я проспал? Мне кажется – целую вечность!
— Три дня! Ты проспал три дня, Жан!
Жан-Жак, улыбнувшись Мэри, с удовольствием оглядел спальную комнату, в которую сквозь приоткрытые плотные шторы, проникало золото солнечных лучей.
— Мэри, прошу тебя – Мэри, открой окно, раздерни шторы! Открой широко-широко! Я так люблю солнце! Именно такое солнце, когда оно светит так ярко, как сегодня! В такие редкие здесь солнечные дни это напоминает мне мою Родину, мою Францию, мой родной, изнеженный, избалованный солнечными лучами Прованс! И мне, от этих воспоминаний о родном доме, становится так легко на сердце моем, так легко и уютно, как то спокойное, умиротворенное чувство, текущее во мне, когда, когда ты рядом Мэри, рядом со мной! А сейчас, дорогая моя, я умиротворен, умиротворен вдвойне – от твоего присутствия, от удивительного солнечного дня! Нет, Мэри, даже втройне, я умиротворен, даже больше того – я очарован, заворожен видом беззаботно играющих солнечных лучей в твоих темных, по-английски строгих, черных волосах! О, Боже, если бы ты могла, милая моя, только прочувствовать то, что ощущает мужчина, любующийся своей возлюбленной!
Мэри раздернула шторы и, подойдя, присела на край кровати, ласково и нежно запустив свою мягкую и нежную ладонь в шевелюру длинных волос Жана.
— Жан-Жак, и у тебя тоже красивые волосы! Только они совсем отличаются от моих – они такие же, такого же золотистого цвета, как и лучики солнца, которое смотрит в наше с тобой окно!
— Как же это прекрасно, Мэри! Как же прекрасно то, что и ты видишь это простое золото солнца! И еще, еще то, что ты говоришь – наше окно. Скажи мне, только прошу тебя, будь откровенна, а ты хотела бы, чтобы у нас с тобой было одно окно на двоих? То самое окно, в которое очень часто светило яркое и теплое солнце, щедро разбрасывая изобилие своего света в нашу, нашу с тобой жизнь?!
Жан-Жак с интересом и искренностью ребенка взглянул прямо в глаза Мэри, и она очень просто ответила ему: — Да, Жан-Жак, я этого хочу!
Жан-Жак взял руку Мэри и, поднеся её к своим губам, нежно поцеловал.
— Да, дорогая моя, дорогая моя Мэри, ради этого стоит жить! Скажи – ты выйдешь за меня замуж? Нет-нет, я понимаю, если ты не готова ответить сразу, я подожду. Я знаю, ты ведь еще не можешь – прошло всего семь месяцев после смерти твоего мужа, да упокой Господи душу этого достойного человека! Так что у тебя ещё есть время подумать! Я подожду! Что скажешь, Мэри?
— Жан-Жак, я полюбила тебя, полюбила всем сердцем своим! Но, но вот образ жизни, который ты ведешь, он ведь очень, очень… Ну, ты сам лучше меня знаешь то, как ты живешь. Скажи, а ты мог бы ради меня отказаться от Игры, игры в карты?! Я тоже тебе дам время подумать. Скажем, я дам тебе на раздумье девять, девять месяцев или что-то около того!
Тут сознание Жана пронзила неожиданная догадка:
— Мэри, ты уверена в том, что придется подождать не больше девяти месяцев? Мэри, ты беременна?
— Да, Жан-Жак, я думаю – да!
— Так это же здорово очень! Я так рад этому замечательному известию! Ты родишь мне девочку, я хочу девочку, похожую на тебя! А затем двух мальчуганов, таких же разгильдяев, как и я! Мэри, Мэри я так люблю тебя!
Жан привлек её к себе и крепко обнял, с удовольствием вдыхая аромат её роскошных, волнистых и черных волос. Мэри, отвечая взаимностью, провела нежно своей щекой по щеке Жака и, отстранившись слегка, сказала:
— Жан-Жак Батист, но ты мне не ответил! И, все-таки, ты готов оказаться от Игры?!
— Мэри, это выше, выше моих сил! Я думаю, что я не смогу сделать этого никогда! Разве мне поможет то, что придаст мне сил другого свойства и качества в жизни моей… нашей…
— Жан-Жак, ну тебя! Не поймешь сроду, шутишь ты или говоришь серьезно!
— Сейчас, Мэри, я говорю серьезно, совершенно серьезно! – Жан-Жак выдержал довольно приличную паузу и, затем, добавил в шутливом тоне – Моя дорогая, ведь ты не будешь против нескольких дружелюбных партий преферанса долгими вечерами за нашим семейным столом в окружении любимых внуков?!
— Ты серьезно? Ты готов оказаться от Игры, карточной игры, ради меня?!
Жан-Жак поцеловал Мэри в её чудесный, курносый носик, ответив:
— Да, моя дорогая, да! Нет ничего в этом мире такого – от чего я не смог бы отказаться ради тебя. Скажу тебе честно – мне будет нелегко перебороть эту мою страсть! Но теперь у меня есть цель, у нас есть! Только прошу тебя, уедем, уедем из Лондона. Я не могу долго переносить эту его серость, мглу, туманы. Поедем во Францию, нет – в Испанию, на родину твоих предков! Купим небольшое поместье с виноградником, обязательно с виноградником, и прекрасной лужайкой возле дома, где будет удобно играть, и резвиться нашим детям! Деньги, деньги есть у меня. Не так много, как хотелось бы, но на маленькое поместье хватит! Что скажешь, Мэри?
— Жан-Жак, ты так хорошо говоришь, так легко и непринужденно мечтаешь, воображаешь! Я прямо увидела и лужайку, и дом, и поместье в уютном местечке, недалеко от Мадрида!
— Здорово, хорошо, Мэри! Используй всю полноту своего воображения, всю его мощь! Не ограничивай себя! Скажи, а ты видишь, ты видишь девочку в белом, красивом, кружевном платье, возрастом чуть постарше, среди двух перепачканных братьев-сорванцов в коротких штанишках?!
— Вижу, вижу, Жан! Только почему-то, Николь, наша девочка – ведь её именно так зовут, тоже вся перепачкала свое красивое платье рыжей испанской глиной.
— Прелестно, прелестно, Мэри! Николь – это великолепно! Да, обязательно, пусть будет — Николь! Именно так мы и назовем нашу девочку. А мальчикам дадим имена Том и Поль, ты согласна?
— Да, Жан, я согласна!
В комнату, тихо отворив дверь, вошла Анна и воскликнула: — Слава, Господу! Проснулся наш Жан! Он пришел в себя! И они уже воркуют, словно голубки! А я вот сейчас накормлю Вас, месье, традиционной лондонской овсянкой!
И, видя, как Жан-Жак поморщился, добавила: — Да, месье, утро, Лондон, овсянка.
Жан смиренно кивнул в знак своего согласия.
Анна быстро сходила на кухню и принесла кашу в фарфоровой тарелочке на серибристом подносе и чай и, обращаясь к Мэри, сказала: — И Вы, госпожа, поешьте. Ведь три дня почти ничего не ели, прямо светитесь в лучах солнца! И что же за погода сегодняшним днем, на удивление, великолепная! Как будто сам Господь вас приветствует, милые вы мои голубки!
Поставив поднос на столик возле кровати, Анна удалилась.
— Так вот, мой дорогой, любимый мой Жан, сейчас ты будешь есть кашу. И не криви так ужасно свое лицо, словно маленький ребенок! Я понимаю тебя – кухня отнюдь не изысканно – французская. Ничего, потерпишь немного чопорную англичанку Мэри. Вот в Испании будешь есть то, что душе твоей угодно! – так приговаривая, Мэри кормила с ложки Жан-Жака.
— Все, Мэри, наелся. Правда, честно-честно! Не лезет уже! Просто желудок слипся за те дни, что я проспал. Ты поешь, поешь сама!
Мэри немного поела и отставила чашку с серебристой ложечкой в сторону и вытерла свой рот белоснежной кружевной салфеткой.
Жан сказал: — Мэри, приляг, поспи! Ты ведь почти не спала все это время. Я вижу это. Ложись рядом со мной!
Мэри прилегла рядом с Жаном на кровать, он запустил ладонь своей руки в её густые волосы, с наслаждением вдыхая запах её. Мэри взяла свободную руку Жана своими обеим ладошками и тихо, едва-едва слышно, засопела.
В комнату вошла Анна. Жан-Жак, прислонив указательный палец к своим губам, дал знак Анне. Затем, когда она тихо взяла поднос и уже намеривалась уйти, добавил ещё пару знаков: один – пальцами обозначив половину наполненного бокала, другой – всей ладонью, прикоснувшись к своему горлу. Анна понимающе кивнула и через некоторое время вернулась с бокалом, бутылкой бургундского вина, наполнила бокал наполовину и подала Жан-Жаку.
— Благодарю тебя, Анна! Оставь, пожалуйста, дверь приоткрытой и, будь так добра, позови пса! Анна вышла, и, через пару мгновений, глухо топая своими лапами, в комнату пришел английский бульдог рыже — коричневой масти и, облизав щеку Жан-Жака своим слюнявым ртом, лег рядом с кроватью.
Жан-Жак отпил глоток прелестного бургундского вина и взглянул на Мэри, с удовольствием наслаждаясь великолепнейшим видом спящей рядом с ним красивой молодой женщины.
— Смотри, Жан, ведь ради этого стоит жить! – сказал он себе – Ради неё, ради детей, ради себя, ради нас! Затем он отставил бокал в сторону и, закрыл глаза, мысленно уносясь в своих мечтах в прелестное местечко недалеко от Мадрида.
Эпилог.
Прошло несколько десятков лет.
На веранде, за круглым столом, относительно небольшого, но построенном в изысканном стиле, дома сидели несколько взрослых мужчин и один ребенок, и играли в преферанс.
— Бабушка, бабушка, дед опять подтасовывает карты! – звонким и пронзительным голосом воскликнул мальчик.
— Жан-Жак, что же это такое?! Я, надеюсь, ты не забыл, что Игра идет в узком кругу нашей семьи? – откликнулась красивая женщина, которую с трудом можно было бы назвать бабушкой – Франсуа, мальчик мой, не волнуйся! Я знаю твоего деда – это он проверяет твою бдительность таким образом! Не правда ли, Жан-Жак?
— Да, именно так, моя дорогая Мэри, именно так! Ну вот, конец партии – выиграл Франсуа. Молодец! Поздравляю! Я очень рад тому, что ты честен и требователен в Игре и к себе, и к другим игрокам. Молодец! Спасибо тебе, Франсуа, за партию игры! И вам спасибо, господа! Прощу прощения, я оставлю вас ненадолго – пойду до беседки, подышать свежим воздухом – ответил дедушка.
Жан-Жак стоял у беседки, вглядываясь в дорогу, теряющуюся среди бескрайних испанских полей далеко вдали, когда к нему подошла Мэри и нежно обняла его за плечи.
— Что думаешь, Жан-Жак? Тебе грустно?
— Немного, немного грустно, Мэри! Совсем немного, чуть-чуть! Мне грустно и радостно одновременно. И радостно мне оттого, что у меня есть ты! И оттого, что, глядя тебе в глаза, я словно в зеркале вижу там своё отражение, вижу себя, вижу твою и свою любовь! И я, я со слезами счастья обращаюсь к Богу, неустанно благодаря Его за то, что Он позволил мне идти в этой жизни одной дорогой с тобой! С тобой, моя дорогая Мэри!
Написано мною 10-12 апреля 2011 года.
Юрий Антонов, «Зеркало».
Иногда о любви забываю
Но про всё забываю, любя
Без тебя не живу, не бываю
Даже если живу без тебя
Гляжусь в тебя, как в зеркало
До головокружения
И вижу в нем любовь свою
И думаю о е ней
Давай не видеть мелкого
В зеркальном отражении
Любовь бывает долгою
А жизнь еще длинней
В дальней дали мне слышится, снится
Голос твой – долети, доплыви
И с любовью ничто не сравнится
Даже звёзды не выше любви…
цццюцшт2юст.