Для того, чтобы некое действо стало тем, что именуется
«подвиг», надобно, всего лишь чтобы об оном действе узнало
как можно больше людей, и как можно дольше бы о нем не забывало.
Из записок Дедала Афинского
… – Эй, с тобой говорят, скотина! Отвечай!
Прокруст, прозванный Растягивателем, исподлобья глянул на стоящего перед ним, широко расставив ноги, Ферекла, сплюнул кровью и покачал головой.
– Ты еще не понял, Прокруст, что спета твоя песенка? Отвечай, если хочешь…
– Если хочешь – что? Жить? – Прокруст вопросительно прищурил почерневшее от кровоподтека веко.
– Ну нет. Самое большее, что мы можем тебе пообещать, это легкую смерть, – Ферекл широко улыбнулся, вытащил меч и провел большим пальцем по острию.
– Не больно вы щедры. – Прокруст попытался улыбнуться. – Велика награда, легкая смерть. Легких смертей не бывает, мальчик.
– Еще как бывает. Если б ты знал, что тебе приготовили в городе, ты бы так не говорил.
– Тогда хоть развяжи меня для начала. Не привык я разговаривать со связанными руками.
– Обойдешься, Растягиватель. Язык-то у тебя не связан. Вот и говори. А я послушаю. Потерпи, недолго осталось.
– Да ты не бойся, парень, куда я убегу, вон вас сколько, я и шагу-то ступить не успею.
– Что верно, то верно, – Ферекл самодовольно улыбнулся, – не успеешь. А развязать я тебя не могу, не проси.
– Ну так позови старшего. Кто тут у вас старший? Этот? – он небрежно кивнул на стоящего в отдалении Тесея.
– Ну этот, – Ферекл недовольно насупился и отошел. – Тесей! – крикнул он. –Эта сволочь что-то хочет тебе сказать!
Тесей, стоявший в стороне, но напряженно прислушивавшийся к разговору, кивнул и не спеша подошел к связанному. Прокруст же смерил его с ног до головы неторопливым, изучающим взглядом. Улыбнулся, будто нашел наконец то, что желал найти.
– Тесей? Наслышан. Царского рода, говорят про тебя. Кем же ты ему приходишься, царю нашему, а?
– Ты только это и хотел у меня спросить?
– Да нет. Все кем-то кому-то приходятся. Ладный ты парень, Тесей. И силой, похоже, не обделен. А сказать я тебе хотел вот что. Вот ты меня хочешь непременно притащить в город и всенародно казнить. Понятное дело. Разбойник, изверг Прокруст получит заслуженное. Так?
– Именно.
– А после что? Ну меня вы взяли хитростью, но дальше-то у вас дело не пойдет. Мои ребята сидят на перевале и выбить их оттуда вам не по зубам. На перевале сотня головорезов, они быстро выберут нового атамана и все останется как было.
– Хоть бы и так. Что-нибудь придумаем. С тобой же вон придумали и неплохо. Вот и с ними придумаем. Тебе-то что до того?
– А то, что я мог бы вам помочь. Конечно, не за так. Легкая смерть, как сказал этот мозгляк, меня не устраивает…
– Выбирай выражения, ублюдок!
– Ладно, не мозгляк. То, что предложил этот юноша, меня не устраивает. Мне нужна не легкая смерть жизнь, а свобода и немного золота. Царь получит свободную дорогу на Мегару, а ты – почет и уважение. Ну и золото, разумеется, тоже. Еще раз говорю, если ты решишься идти на перевал, положишь своих молодцов и сам сломаешь шею. И никакая хитрость не поможет.
Тесей молчал. Не нравился ему этот разговор, не нравился напряженный, испытующий взгляд связанного по рукам и ногам Прокруста, не нравилось, что разговор этот идет почти во всеуслышание, и что призванное прославить его героическое деяние у всех на глазах превращается в простенькую торговую сделку.
Хотя весь подвиг и состоял-то в том, что ворвались они всемером в дом шестнадцатилетней вдовы Анафы, на окраине Афин, связали не успевшего опомниться Прокруста, погрузили, как куль, на мула и привезли сюда, в полуразвалившуюся маслобойню у предгорья.
(То, что белокурая красотка Анафа была одной из тайных Прокрустовых подруг, знали все в округе, да она и сама не скрывала этого, даже гордилась, творила, что желала, брала, что нравилось, попробуй, возрази такой. Вот как-то и подошел к ней Навситой, заговорил как бы в шутку, будто не знает он, что это за птица, Анафа, а просто захотелось поболтать со смешливой и некапризной красоткой. Предложил купить серебряный браслетик в виде виноградной лозы, намекнув, что согласен взять за него не монетами, а благосклонностью. Анафа браслетик взяла, ну а за платой приходи, мол, вечером, как солнце сядет. Пропал парень, решили все, кто слыхал тот разговор, устроит тебе Прокруст ночь любви. Навситой, однако, пришел не к заходу солнца, как обещал, а раньше. Влез в окно и взял с нее что хотел, даже с избытком. Анафа не ждала такого, потому сперва упиралась, даже кричать задумала, а потом перестала. Когда Навситой ей руки и ноги связывал, она даже улыбалась поначалу, думала, поди, что это некий любовный изыск. Даже когда он ей сказал: «как придет Прокруст, голоса не подавай, смирно лежи, будто ждешь его прямо в постели», она еще некоторое время продолжала улыбаться, думала, что это шутка. Когда дошло до нее, стала рваться, кричать. Пришлось сделать ей больно. Однако ничего, жива осталась, только подурнела…)
Не нравилось Тесею и то, что сам он раздумывает, колеблется вместо того, чтобы велеть этой мрази заткнуться. Ну да, перед ним был Прокруст, свирепый разбойник, позванный Растягивателем за обыкновение мерзко истязать свои жертвы перед тем, как спровадить на тот свет. Оседлал со своими людьми перевал близ горной речушки Кефис и не пропускал купцов из Мегары в Афины. То есть пропускал, конечно, но обчищал, сперва наполовину, потом вовсе стал обирать до нитки, однажды со злости зарезал одного чересчур неуступчивого. И все, с той поры ни один купец не проскочил живым Кефисский перевал. Вялые попытки сбить оттуда проклятого Прокруста заканчивались ничем, ибо не было для того надлежащей силы. Однажды, говорят, попал в его руки некий Андрогей, критский царевич. Как попал, с чего это заезжему знатному критянину пришло в голову оказаться в этих проклятых местах, неведомо. Говорят, охотился. Через некоторое время труп его с перерезанным горлом обнаружили у городской стены. Все согласно решили, что это Прокрустовых рук дело. Когда об этом узнали на Крите, дела в Афинах пошли плохо. На суше, в горах – разбойники, в море – критский флот, будь он проклят. Начался настоящий голод. Метион, царь Афинский, поклялся тогда прахом матери, что изловит проклятого убийцу и самолично доставит в Кнос, на суд царя Миноса. Флот, как ни странно, ушел, дожидаться не стал, но покончить с Прокрустом все же решили не на шутку. И вот он здесь, прямо под ногами, лежит, как боров с опаленной щетиной. Однако и впрямь, дальше-то что?..
– Положим, я согласился. И что ты станешь делать? Уговоришь своих людей сдаться?
– Уговорить я их не смогу, они меня и слушать не станут. – Прокруст весь подался вперед, говорил срывающимся шепотом, но так, чтобы его слышали все остальные. – А вот выманить дурней с перевала – дело несложное. Скажу им так: есть выгодное дело в городе, они и клюнут, надоело парням сидеть в горах. А уж в городе…
– Так ты хочешь продать своих?
– Тесей, – рябое лицо Прокруста исказилось и стало серым и холодным, как вчерашний пепел, – я хочу выпутаться из этой истории, вот все, что хочу. Нельзя думать обо всем сразу. Придет черед и для угрызений совести, вот уж я намучаюсь вдоволь, а пока не до того мне.
Все его существо зло противилась надвигавшейся смерти. Никому умирать не хочется, а Прокрусту меньше всех. Мечется его разум, силится отыскать в тягостном лабиринте тот единственный выход, который должен быть всегда. Безнадежно только мертвое. Надо только безошибочно ощутить в затхлой мгле этот дразнящий, верткий лучик.
– Тесей, – Прокруст вновь через силу улыбнулся, судорожно облизнул кровоточащую губу, – я врать не буду. Если б ты или кто-то из твоих людей попался бы мне в руки еще вчера, я бы навряд ли кого пощадил. Почему? А потому что нету мне надобности щадить. Хлопот от этого много, а проку нет. Уж чего, а доброты во мне никогда не бывало. А в ком она есть-то? Что-то не видывал я на своем веку добрых. Слабых – видал. Трусливых – сколько угодно. А добрых – ни разу. Потому и меня жалеть не за что и не нужно, ибо я есть вор, душегуб. Я – Прокруст-растягиватель. За мной грехов – впятеро больше, чем ты думаешь. А я греха и не боюсь, он мне роднее брата. Скажут: это Прокрустовых рук дело, я и соглашусь – моих. Хоть, может, и не моих вовсе. А мне не жалко. Грязь от грязи грязней не станет. Вот говорят: Прокруст потрошит купцов, самих убивает, а добро прячет в пещере. Я говорю: точно, потрошу, прячу. А то, что я половину того добра отдаю кое-кому, про это никто не знает. И знаешь, кому отдаю? Царю Афинскому Метиону. По договоренности. Не из рук в руки, конечно. Я об этом никому не рассказывал, тебе первому. Не веришь? Правильно, не верь. Он царь, ему положено быть мудрым и праведным. И богатым положено быть. Потому что ежели небогат царь, так праведность его и мудрость дерьма не стоят. А как богатым быть? Кто золото царю даст? Разбойник и даст. Больше-то некому. С бедного взять нечего, а богатый не даст, зачем ему царь, он и без царя проживет. А вот разбойник без царя не проживет, оттого и даст. Золото даст, во-первых.. Купцов с хлебом в город не пустит, во-вторых. А у царя закрома всегда полны, вот и продаст добрый царь горожанину хлеб в три цены, а тот спасибо скажет доброму царю. А то ведь если царь не добрый, так народ сдуру разнесет царевы закрома, он ведь дурак, народ-то. А я разбойник, мне положено быть душегубом, изувером. Или вот еще говорят: Прокруст, мол, зарезал Андрогея, критянина. Я говорю: точно, я и зарезал. А я, по правде, не то что резать, я в глаза-то его не видал, этого Андрогея. На что он мне? Кто его зарезал? Не знаешь? А я вот знаю. Талос это сделал, вот кто! Талос, царевич, сын Метионов. За что, не знаю. Говорят, приревновал к какой-то бабенке. Зачем я все это тебе говорю? Сейчас узнаешь. Я хочу уйти с перевала. Во-первых, потому, что нас оттуда рано или поздно выкурят. Царь меня в покое не оставит, больно я много знаю. Во-вторых, сидеть на перевале уже давно смысла нету, ни один купец не ходит через Кефис вот уж целый год. Вот потому-то… Тесей, ты, кажется, мне не веришь. Верно, я тоже бы не верил, человек, которому неохота подыхать, и не такого наболтает. А ты возьми и поверь. Глядишь, не прогадаешь. Нет, Тесей, на свете героев, нет. Есть цена, которую одни хотят платить, а другие нет…
– Много говоришь,– Тесей поморщился, – и ни единого умного слова.
– Небось, думаешь, я прошу, чтоб ты меня отпустил на перевал? – Прокруст через силу рассмеялся и тут же закашлялся, побагровел. – Я ж не дурак, Тесей, и тебя дураком не считаю. Нет, все будет не так. Все будет прямо на твоих глазах. Я выманю ребят с перевала прямо в ваши объятия. Когда скажешь. Делайте с ними что пожелаете. А обо мне в городе скажешь так: хотел, мол, притащить негодяя в город, да вот беда, упал Прокруст в пропасть и насмерть расшибся. Убедительно. А уж я-то тебя не подведу, исчезну из здешних краев навечно. Никто тут обо мне не услышит. Кое-где услышат, но уж не тут.
– Как ты хочешь их выманить? – Тесей недоверчиво усмехнулся и с непонятным раздражением покосился на своих товарищей, стоявших в отдалении, но, видимо, внимательно прислушивавшихся к разговору.
– А вот тут будет самое интересное. Только для этого тебе надо будет меня развязать. А то я себя чувствую так, будто у меня вместо тела червивый пень.
– Ничего, – Тесей вновь нахмурился, – потерпи, бывает хуже.
– Разговор важный, а мне трудно дышать. Не молод я уже. Развяжи, не пожалеешь. Ты ведь не боишься меня, храбрый воин? Развяжи и давай отойдем вон хоть за ту скалу. Вон за ту.
Поколебавшись, Тесей вытащил нож и, брезгливо морщась, перерезал веревки. Прокруст тотчас сел и, кривясь от боли, вытянул руки перед собой, всплескивая ладонями, будто воду отряхивая.
– Ох-х! Не в обиду тебе будь сказано, но связывать по-настоящему ты не умеешь. Будет время, научу. Ерундовой веревкой в три локтя длиной можно связать так, что кровь очень скоро превращается в простоквашу. Ну ладно, теперь помоги мне подняться. Ну! – он требовательно протянул Тесею короткопалую, с отросшими ногтями руку. Глянул в упор маленькими, напряженно сузившимися глазами.
– Ничего, встанешь как-нибудь, – Тесей зло отпихнул протянутую руку прочь и, не оборачиваясь, зашагал к скале. Прокруст, кряхтя и постанывая, перевалился на живот, поднялся и поплелся следом.
– Эй, помедленней, мне за тобой не поспеть. Вот тут и поговорим, зачем нам далеко ходить. Погоди, что-то я хотел у тебя спросить… Ах да. Так, мелочь. Анафа… Это она навела вас?
– Да зачем тебе это знать? Ну, она.
– Врешь!.. То есть, прости, я хотел сказать, в это трудно поверить. Она ведь… Что ж вы с ней сделали, чтобы она согласилась?
– Ничего особенного. Не так уж много надобно, чтоб уговорить женщину. Навситой с ней поговорил наедине, она и согласилась. Ей даже понравилось.
– Ничего особенного? – глаза Прокруста мертвенно расширились, заросшее рыжей щетиной лицо скривила судорожная усмешка. – Нет, за ничего особенного она не согласилась бы меня продать. С ней надо было так поговорить, чтоб у нее все нутро встало на дыбы. Так Навситой, значит… Ну ладно, теперь о главном. Так вот, с моими молодцами я встречусь сегодня и прямо здесь, вот на этом месте. Не веришь? А вы тоже здесь будете. Говорить я с ними буду вон там. Видишь дерево? Во-он! Да не там! Выше! Еще выше! Еще выше, сопляк!
И уж вроде вовремя успел заметить Тесей, как внезапно сузились и застыли, словно остекленев, только что суетливо бегавшие Прокрустовы глаза, как мрачно окостенело его лицо. Однако промедлил. То ли боязливым не хотелось показаться, то ли решил, что померещилось, то ли еще почему. Страшно, наотмашь ударил его Прокруст прямо в горло костяшками пальцев, как зверь лапой. Часто он так убивал, изверг. Так и говорил, бывало: глянь, мол, вон туда, и бил потом по выгнувшемуся горлу, с хряском ломал кадык, да так, что и добивать беднягу не надо было. Только поторопился на сей раз, скользнул удар впустую, однако и то еле удержался Тесей на ногах. Прокруст увидел, что промахнулся, выругался, метнулся в сторону и побежал сперва вверх вдоль ручья, потом перешел его по колено в клокочущей ледяной воде, хохоча и проклиная преследователей. Добрался до массивного, в полтора человеческого роста камня, подпрыгнул, ухватился скрюченными ладонями за его острые края, втягивая с натужным, задыхающимся стоном тело свое наверх. Услыхал вдруг, как тонко засвистела позади тесеева праща, замер. Но камень ударился рядом, только осколки колюче брызнули. Много зла за Прокрустом, но своих он не выдает! Еще чуточку – и спасен Прокруст, вот оно, за этим камнем – спасение, уйдет он к себе на перевал, только и видели его сопляки вислоухие. Хотя нет, они встретятся еще. И тогда уж держитесь. Каждого – лично, своею рукой, и не торопясь. А уж с этим Навситоем будет разговор отдельный и долгий…
Второй камень угодил ему в шею ниже темени. Прокруст дернулся, с криком боли разжал руки, рухнул вниз. Но тут же вскочил, но прежде чем что-либо успел, настиг его третий камень, свалил с ног. Тотчас две стрелы – Навситоя и Алопа – вошли одна в плечо, другая в бедро. Он даже боли не почувствовал. Просто понял – не уйти. Сел и закрыл голову руками.
Били его крепко, и не столько со злости, сколько с досады. Едва не упустили пса проклятого. А с досады больней бьют, чем со злости. Глядишь, убили бы, если б не Тесей, хоть ему досадней всех и было.
– Довольно, – говорит он взопревшим от усердия воинам. Убивать его мы не будем. Не наше это дело.
– И то верно, – соглашаются с ним, хоть и неохотно. – Наше дело в город его приволочь.
– Тоже нет, – Тесей качает головой и странно улыбается, – и в город мы его не поведем. Здесь его оставим.
Все словно не верят услышанному, даже у полумертвого Прокруста веки как будто затрепетали.
– Что-то мне сегодня, Тесей, не до шуток, – хмуро говорит ему верзила Навситой. – Может, я не понял чего?
– А что тут понимать. В город Прокруст не пойдет, я сказал. И убивать мы его не будем. Сам он себя убьет, вот что я сказал. Прямо здесь. Ты ведь меня слышишь, Прокруст? Сам – себя. Ты же сам говорил: упал Прокруст со скалы. Вот и упади взаправду. Пусть по-твоему будет. Вон с той скалы.
Глянул бы Прокруст, да головы не повернешь. Хотя какой резон головой вертеть, нет у него выбора. Да хоть бы и живым оставили, ведь жить-то ему всего-то до темноты, а там сожрут его волки и костей не оставят. Куда от них денешься с перебитыми ногами. А в город? Тут тоже ясно. Привяжут за ноги к лошади и – волоком по улицам затылком булыжники считать. Счастье – это когда тебе из семи зол меньшее выпадает. Оно и выпало. Так что получается – счастлив Прокруст!
Верзила Навситой все еще хмурится. Охота-таки ему протащить злодея по главной улице, лихо осадить коня, кинуть к ногам царя афинского красный, обглоданный камнями шматок! Чтоб все по справедливости, по правилам.
Прокруст поднялся наконец на ноги. Боль такая, что дышать трудно, а еще ведь на скалу карабкаться. Остановился передохнуть. Не вышло – огрели кнутом через всю спину, словно ушат кипятку плеснули меж лопаток. Оно и правильно: оказали тебе милость, так ты уж поторопись, не гневи людей.
Вот он и край скалы. Отсюда донизу две сотни локтей, а то и больше. Не так высоко для птицы, но чтоб дух из себя вышибить хватит вполне. Внизу – камни. Это лучше, чем колючий и жесткий горный кустарник, который раздерет тело в красные клочья. Впрочем, вниз глядеть не нужно, успеешь наглядеться, пока лететь будешь. Стало быть, это и есть конец его, даже могилы не будет…
– Все? Теперь прыгай! Или помочь тебе?
– Нет, благодарствую, – у Прокруста хватило сил усмехнуться.
– Ну так прыгай! – старается Тесей говорить твердо и глядеть с холодным прищуром, и злостью себя распаляет. Мерзко. Словно в жажде выпил разом полковша, а вода – тухлая. Прокруст снова кивнул. Нету смерти, есть только страх, боль и рвущая напоследок сердце тоска. Ладно, сейчас кончится все… Тем лучше! Он неторопливо и деловито, будто делал давно знакомое дело, отошел от края скалы шагов на десять, сцепил руки на груди и, давя в себе боль, побежал обратно, к краю. Не споткнуться бы только, глупо будет… У самого края закрыл глаза, взревел страшным голосом и скакнул вниз.
Как он летел вниз, того никто не видел, не слышно было и удара тела о камни. Странно, что крик оборвался очень уж быстро. Голос умер раньше тела. Лишь несколько мгновений спустя Тесей подошел к краю и глянул вниз. Не сразу разглядел он распластанное тело среди серых, заросших травой камней. Вслед за ним подошли другие.
… – Ну вот и кончился Прокруст, – сказал Навситой с дрожащей, словно виноватой улыбкой. – Хотя по мне лучше было бы его в город. Чтоб уж все по закону. – А сам вопросительно поворотился к Тесею. Может, хоть сейчас объяснит, отчего это он вдруг так. Неужто душегуба пожалел? Да разве таких жалеют?
Тесей промолчал. Хоть и не сожалел о совершенном, а не понимал, для чего совершил. Потому, должно быть, и понять не силился, дабы ненароком не пожалеть. Может, и прав проклятый Прокруст, нету на свете героев…