3
В выходной день я мог забывать о всякой «позитивной деятельности», она же — «бизнес», «работа», «дело» и так далее. Мог возвращаться в «естественную среду». И вот, я бежал по лесной дороге в шестидести километрах от «неестественной среды», от «искусственной среды» города. Бежал от загородного дома к озеру, чтобы это озеро переплыть. Туда и обратно. Всего пятьсот метров брасом. Бежал три километра до озера, чтобы потом, поплавав, пробежать три километра от озера до дома. Бежал и наслаждался. Лесом. Августом. Мягкой землёй под каждым моим шагом. Безлюдьем. Возможностью молчать наедине с самим собой. Предвкушением той наполняющей усталостью, которая — я знал — наступит, когда вернусь с пробежки домой и встану под тёплый душ.
Воспоминание.
Пять лет тому назад. Мы празднуем. Именно тут, рядом в моём загородном доме. Я, мой друг и пять девушек по вызову — больше никого. Мы отмечаем победу моего друга. Он — очень, очень талантливый программист. Может быть даже гений. Или кто-то вроде того. Во всяком случае, он написал гениальную программу. Итог работы трёх лет. Именно окончание труда мы и празднуем. Ведь настоящая же победа.
Мы пресыщенны шампанским и сексом. Его усталый язык заплетается, но уже в сотый, наверное, раз говорит, повторяя одно и то же:
— И понимаешь, лицензировать нельзя! За такое сразу посадят! И никто никогда не узнает, какой я…гений…Обидно, понимаешь…Произведение искусства, а не программа…Но зато она нам с тобой столько бабла притащит — хрен вообразишь! Мы компаньоны. Всё! Всё поровну…Без тебя ничего…Ничего бы не было…Но ты не сомневайся: что вложил в меня…В нормальном смысле слова…Гы-гы…Всё-вернёшь…Тысячи процентов навара! А ведь без тебя ничего бы не было. Ничего…Спасибо, друг…Три года…Всю жизнь за меня вписываешься…Спасибо…
Действительно, ни о каком лицензировании, о какой-то легализации или простой известности новорождённой программы не могло быть и речи. А вот рассуждения о тюрьме имели под собой все основания. О программе должны были знать только мы двое. По воле моего друга программа родилась хищницей, грабительницей, паразитом и болезнью. Весь её смысл, вся суть сводилась к тому, чтобы проникнуть и украсть. Деньги. Для хозяина. Или хозяев.
Он говорит: «Всё поровну». Уже в сотый раз. А я чую, остро ощущаю в себе: не хочу поровну, не хочу никакого дележа.
Конец воспоминания.
Лесное озеро лежало среди поросших соснами песчаных всхолмлённостей глубоким следом невообразимого великана по имени Ледник, медленно прошагавшего здесь сотни тысяч лет тому назад. Раздеваясь, я видел сквозь прозрачную воду отрядик славных окуней, обходивший дозором берега, видел водоросли, песок дна — всё до глубины метров трёх-четырёх. Дальше не проницалась голубая темень.
Потом я плыл по плотной приятно-холодной воде. И в такт дыханию спокойно думал о том, что сделав то, что сделал, я доказал своё преимущественное право на выживание в искусственной человеческой среде. Само озеро хранило доказательство в себе. Там, в голубой тьме, на озёрном дне лежали останки тела, пустая оболочка, когда-то вмещавшая моего друга, всю его наполненность жизнью, всю его возможную гениальность программиста. Моего единственного друга.
