…Он заново учился говорить:
Словесной не дождавшись оболочки,
в мозгу роились мысли-одиночки.
Слова — двойной приобретали смысл.
Бесплотные, размытые, они
в душе звучали еле слышным хором
из темноты, пропахшей йодоформом
и духом госпитальной простыни.
Он шел и бессознательно сжимал
краюху хлеба с сахаром — подарок
прощальный сердобольных санитарок—
«Все обойдется, парень, потерпи…»
И с цепкостью отчаянной слепца
выхватывал он звуки и виденья,
с надеждой ожидая отраженья —
спасительного отблеска во тьме.
Но все напрасно. Утомленный мозг
уже на время жаждал передышки.
Две-три строки красноармейской книжки —
в минувшее едва заметный мост.
Валил навстречу госпитальный люд,
и гармонист, хмельной и неумелый
растягивал мехи остервенело,
и что-то пел, дурачась и смеясь.
Он вслушался. И в этот самый миг
мотив пустячный полыхнул лучиной
и прошлого, ушедшего в пучину,
кусочек малый высветил на миг…
Он вспомнил одичалый полустанок
и пеплом запорошенный бурьян,
и мечущийся где-то, как подранок,
затравленный, залатанный баян.
И женщину. И нежность, и молчанье.—
Ни холода, ни злобы, ни потерь,
ни ужаса. Лишь музыки звучанье
в окне…
И все померкло. Но теперь
он ясно знал, куда он держит путь,
превозмогая слабость н усталость.
И в жизни ничего не оставалось,
кроме надежды, музыки, любви…