Свидание с мамой

Свидание с мамой

рассказ

В армию меня призвали осенью 1997 года. В том году я окончил радиотехнический техникум, который после 1992 года стал называться колледжем и, естественно, служить попал в радиотехнические войска. Впрочем, сначала предки попытались меня от службы «отмазать», но у них это не получилось. Родители мои, тогда, до дефолта 1998 года, были люди не бедные. Отец являлся совладельцем небольшой, но довольно прибыльной фирмы по скупке цветного лома, мать в той же фирме работала бухгалтером. Видимо, потому и денег за «отмаз» в военкомате решили с моих предков выжать по максимуму. Помню, чуть не каждодневно то отец, то мать отправлялись туда на переговоры, но так и не могли столковаться. И дело оказалось даже не в том, что запрашиваемая «цена» оказалась неподъемной, просто мама, возмущенная наглым предложением какого-то военкоматовского майора, не то в шутку, не то всерьез, принять часть взноса «натурой»… А мама моя в свои сорок лет была не просто симпатичной, а настоящей русской красавицей средних лет. В общем, мама залепила нахалу пощечину. Ну, а тот в отместку пообещал законопатить сыночка несговорчивой мамаши (то есть меня) туда, откуда его привезут в закрытом гробу без разрешения снимать крышку…

После этого перепуганные мать с отцом готовы были дать деньги уже не за «отмазку», а хотя бы за то, чтобы меня призвали в войска, которые ни при каких условиях не будут вести боевые действия в «горячих точках», и где нет откровенной дедовщины, или засилья агрессивных нацменов. Скорее всего, моих предков в военкомате просто «развели», устроили спектакль, а в результате и деньги с них срубили, и в армию меня забрали, дабы спущенный им план по количеству призывников не пострадал. Правды ради надо отметить, что деньги в военкомате не просто так, «за здорово живешь», взяли. Я действительно попал в нормальную часть, в так называемую «учебку». Там я прослужил свои первые пять месяцев, в течении которых из меня готовили оператора радиолокационной станции. Техникумовская подготовка очень помогла, учился я хорошо и экзамены в конце срока обучения уверенно сдал на «отлично». А это позволяло, как остаться в самой «учебке» на должности командира отделения или сержанта-инструктора, или выбрать часть, в которую меня отправят для дальнейшего прохождения службы. Я предпочел второе, ибо точно знал, что относительно недалеко от моего родного города располагалась радиотехническая часть, и оттуда как раз пришла разнарядка на оператора. Я попросил отправить меня именно туда, чтобы служить недалеко от дома. Ну, а так как я был отличником и у командиров нареканий не вызывал, мне пошли навстречу.

Так я оказался в радиотехническом батальоне на должности оператора радиолокационной станции дальнего обнаружения П-14. В чем отличие части несущей боевое дежурство от «учебки»? В части меня сразу впрягли в пахоту: дежурства на РЛС, наряды, караулы, выполнение регламентных работ на вверенной технике. В «учебке» я занимался в основном тем же чем и в колледже – учился. И еще имелось одно существенное отличие, в «учебке» фактически не имело места деления по призывам, ибо там весь личный состав за исключением сержантов одного призыва, все «молодые» и дедовщины просто быть не могло. В батальоне имело место деление по призывам со всеми вытекающими. Впрочем, той пугающей, пещерной дедовщины там никогда не наблюдалось. Сказывался, прежде всего, относительно высокий образовательный уровень подавляющего большинства личного состава — солдаты и сержанты здесь происходили в основном из городов, и многие из них где-то учились, кто-то как и я имели средне-техническое образование, кто-то закончил курс, а то два или три института. Сравнительно немного здесь насчитывалось и так называемых «нерусских». В основном они служили в хозяйственном взводе и в большинстве ребята вполне нормальные. С тем же поваром своим однопризывником-башкиром я даже подружился, будучи в кухонном наряде. Классный пацан, он даже когда нас изредка баловали на обед котлетами, втихаря подсовывал мне лишнюю. Еще там имелись калмыки, буряты и какие-то с крайнего Севера. Они и по-русски все хорошо говорили, и никаких трений с ними не возникало. Но были в том хозвзводе двое, которые держались особняком. Об этих придется рассказать поподробнее, ибо они сыграли слишком большую роль во всей моей дальнейшей жизни.

Рядовые Алисултанов и Шихаев тоже были мои однопризывники, только они служили в батальоне с первых дней своей службы. Оба призывались с Северного Кавказа, Алисултанов с Дагестана, Шихаев с Кабардино-Балкарии. Земляки, они естественно и держались друг друга, но общались всегда по-русски – видимо их родные языки не были настолько схожими, чтобы свободно говорить на любые темы. Кстати, по-русски они говорили хорошо, Шихаев фактически чисто, Алисултанов с едва заметным акцентом. Несмотря на то, что они являлись «черпаками», как и я, и другие солдаты прослужившие полгода, в казарме их все побаивались, начиная от «дедов» и кончая «салагами». Как они сумели всего за полгода так себя поставить? Для меня, пришедшего в батальон с «учебки» с ее строгой дисциплиной, неукоснительным выполнением распорядка дня, где приказ любого сержанта, не говоря уж об офицерах и прапорщиках, был закон… эти двое производили впечатление неких неприкасаемых и в то же время очень опасных личностей.

В спальном помещении койки нашего взвода как раз граничили с кроватями хозвзвода. Так получилось, что мне досталась крайняя койка и моими соседями со стороны хозяйственников оказались те самые Алисултанов с Шихаевым. Находясь рядом с ними, я мог слышать, как они переговариваются и их иногда более чем странные реплики, произносимые достаточно громко. Так, например, когда старшина приходил на подъем, и шел мимо кроватей, подгоняя тех, кто еще до конца не проснулся, или долго поднимался… Он почему-то как будто не видел этих друзей-джигитов, продолжавших как ни в чем не бывало лежать в койках, совершенно не реагируя на команду «подъем». Более того, один раз я стал свидетелем, как Алисултанов достаточно отчетливо произнес в спину старшине:

— Чего орешь… ишак.

Старшина не мог этого не слышать, он находился напротив моей койки, а я эти слова слышал отлично даже через шум поднимавшейся казармы. А прапорщик сделал вид, что не услышал и пошел дальше. Увиденное уже в очередной раз вызвало у меня если не шок, то массу вопросов. Я поспрашивал своих однопризывников, что служили здесь с самого начала, но они ничего вразумительного не сообщили, пока меня не «просветил» мой новый приятель, тот самый повар-башкир. Оставшись со мной наедине в умывальнике, где мы чистили зубы, он с оглядками и вполголоса поведал:

— У Алисултанова в Дагестане родственники в какой-то мафии состоят. Он, как только здесь появился сразу «дедов» предупредил: будете наезжать, узнаю адреса ваших родителей, мои родственники туда приедут, все семьи вырежут.

— Ну, и что, неужели поверили?- удивился я.

— Не знаю, поверили или нет, но сортир за эти полгода он ни разу не чистил, и в кухонный наряд тоже не ходил. Он вроде даже старшине и некоторым офицерам тоже самое сказал,- совсем тихо говорил повар.

— А Шихаев… он что тоже из мафии?- уже с откровенной усмешкой спрашивал я.

— Этот нет. Просто Алисултанов за него всегда вступается, потому и с ним боятся связываться.

— Что-то не верится,- продолжал выражать недоверие я.

— Хочешь верь, хочешь нет, а раз Алисултанова на продсклад, помошником к завскладом поставили, а Шихаева каптером, это не просто так. Значит и старшина, и офицеры, и даже сам комбат их боятся…

Я, конечно, не поверил, но чем дальше мне приходилось видеть этих друзей-джигитов, слышать их разговоры, лежа рядом в койке, тем больше уверялся в том, что слова повара не домыслы, а имеют основания. Однажды придя в казарму уже после отбоя, сменившись с дежурства на РЛС, я стал свидетелем их более чем откровенного «обмена мыслями».

2

Молодым здоровым людям вообще несвойственна бессонница. Ну, а если к тому же из-за регулярных дежурств, нарядов и караулов солдаты имеют недостаточно времени для сна, то спят они весьма крепко. Так бы, наверное, и я, едва «упав» на койку, заснул мертвецким сном. Но разговор, лежащих в койках Алисултанова и Шихаева меня так заинтересовал, что я забыл про усталость и сон. Им обоим не доверяли ни технику, ни оружие, даже штык-нож от автомата, которым был вооружен дневальный. Таким образом, они не ходили ни на дежурство, ни в караул, ни в наряды, к тому же всегда имели возможность «покемарить» на своих рабочих местах, то есть на продскладе и в каптерке. В общем, тогда им совсем не хотелось спать.

Необходимо упомянуть, что все происходило в 1998 году и прошел сравнительно небольшой срок со времен Хасавьюртовских соглашений, по которым закончилась война, которую потом стали называть первой чеченской. Подавляющее большинство населения России ту войну не воспринимало никак, ни как победу, ни как поражение. И я тоже думал примерно также и, конечно, не ведал, что не только в Чечне, едва ли не все этнические кавказцы по обе стороны Кавказского хребта, считали, что чечены одержали великую победу над Россией. Мало того, все они считали себя сопричастными той победе и искренне гордились. Я это понял из того разговора наших джигитов.

— … Если бы чечены себя выше всех на Кавказе не ставили, а нас бы уважали и за равных держали, да мы бы вместе не только на Кавказе, а по всей России такой тарарам устроили. А если бы еще нас и вас, кабардинцев с балкарцами да карачаевцев с адыгейцами поднять да оружие дать. Все, кирдык, не Будденовск, Москву с Петербургом взяли бы, русских баб прямо перед Кремлем, на Красной площади раскладывали и драли. Как сейчас чечены их в Грозном, где хотят и как хотят,- спокойно и уверенно говорил Алисултанов.

— Думаешь, до Москвы бы дошли, если вместе?- недоверчиво спрашивал Шихаев.

— Конечно, если уж одни чечены эту русню на колени опустили, то вместе мы бы их раком поставили. В каждом городе кавказцы бы командовали. Вот бы погуляли. Прикинь, прилетают например космонавты из космоса, а тут уж нет России, мы их встречаем. Или там подводная лодка какая-нибудь, они на дежурство на полгода или год уходят. Приплывают, офицеры прапора к женам спешат, а в их квартирах уже наши ребята их жен и дочек попеременно день и ночь дерут… ха-ха. Без всяких там ракет, атомных бомб и флотов, одной нашей храбростью всю Россию бы завалили. Вот так могло быть уже сейчас, если бы чечены слишком не загордились, и нас бы за низкие нации не считали. А нам что теперь в подручные к ним идти? Никогда аварцы ни у кого на подхвате не были. Наоборот, из чечен никогда великих вождей не получалось. Имам Шамиль, кто был – аварец, шейх Мансур тоже. А сейчас они себя выше нас считают. Потому мы и не встали рядом с ними и из состава России не вышли. Знаешь, как сказал наш великий поэт Расул Гамзатов? «Мы в Россию добровольно не входили и добровольно из нее не выйдем». В кремле эти дурни обрадовались его словам. А наши старики сразу поняли, что это означает, мы будем в ее составе, вцепимся зубами, чтобы пить кровь пока всю не выпьем и она не подохнет. Разве у нас джигиты русню меньше чечен ненавидят, или у вас в Кабарде?- Алисултанов обратился к Шихаеву.

— Да у нас… У нас там все местные русские не живут, а от страха постоянно трясутся, наших ребят за километр обходят, а с бабами ихними и девками, что хотим, то и делаем,- гордо отозвался каптер. А когда футбол бывает, к нам в Нальчик никакие фанаты из Росси не приезжают. Боятся, знают, мы их там сразу на ножи поставим.

— К нам в Махачкалу тоже не ездят. Суки сыкливые, у себя там погромы, драки устраивают, а с нашими схлестнутся боятся. Знают, если сунутся, мы их всех как груз двести оформим и назад отправим,- в свою очередь прокомментировал футбольную тему Алисултанов.

— А я вот думаю, сейчас чечены чуть передохнут и опять воевать начнут. А мы с тобой тут в этой сраной русской армии сидим. Как бы отвечать не пришлось, если они одни всю Россию завалят,- вернулся к глобальной теме Шихаев.

— Не ссы, одни они не справятся. Все равно придется с нами, другими кавказскими нациями договариваться. Ну, Кисловодск там, Минводы, самое большое Ставрополь возьмут и там оттянутся. А больше нет, не смогут. Мало их, всего миллион. Если этой русни было бы миллионов тридцать-сорок, а их же больше ста. Нет, без нас им не справится. У нас в Дагестане два с половиной миллиона. У вас сколько?

— Нас, кабардинцев тысяч триста, и балкарцев около ста. Но если как ты говоришь, то надо весь Кавказ поднимать, там одних осетин с полмиллиона будет,- шептал Шихаев.

— Нет, осетин не надо, гнилой народ. Недаром их русские все время задабривали, вон землю у ингушей забрали и им отдали и пол города Владикавказа тоже. Когда русских разобьем на осетов надо ингушей натравить. Они их всех под корень вырежут, ингуши осетов еще сильнее чем русских ненавидят,- внес свою реплику Алисултанов.

— Тогда нужно грузин с азербайджанцами привлечь. Их вообще по нескольку миллионов, тогда уж точно Россия под Кавказом будет,- воодушевленно фантазировал Шихаев.

— Не, этих тоже не надо. Азеры бздливый народ, только торговать умеют. В Карабахе они показали себя, от ар армянских как зайцы бегали. Грузины… у этих на Кавказе нет будущего, они не нашей веры, да и тоже сыкуны. Когда Гелаев с Басаевым в девяносто втором в Абхазию пришли, те от одного имени чеченцев вприпрыжку побежали. От двух батальонов вся грузинская армия разбежалась – разве это джигиты. Не, в войне с Россией нам ни азеры, ни армяне с грузинами не нужны, ни осетины, все они ненадежные. Объединиться должны чечены с ингушами, аварцы и прочие народы Дагестана, ваши кабардинцы, карачаевцы с черкесами и еще адыги. И все, хватит чтобы всю Россию вдоль и поперек пройти и выпотрошить… Только боюсь не выйдет, не договоримся, чечены уж очень загордились после своей победы, других в упор не видят. Придется как Расул советует, остаться в составе России, но ей не подчиняться и жить по своему, высасывать из нее кровь, резать, убивать, унижать, на силу их баб брать… Ой шайтан, как про это подумаю – не могу, сил нет как бабу хочу!- не то застонал, не то запричитал Алисултанов.

Но Шихаев, видимо, подобных «чувств» не испытывал и увлеченно продолжал «глобальный» разговор:

— Как же не договорятся? Этим же должна Конфедерация горских народов заниматься, всех объединить. Зачем же тогда она нужна?

— Должна, да что-то мало с нее толку. Что, так сложно объединить все кавказские народы ненавидящие русню в единый кулак? Если бы захотели давно бы объединили. А они не понятно чем там занимаются. Сейчас ведь самый удобный момент. Чечня свободна и может стать плацдармом, где можно людей и собрать, и вооружить. Чечены доказали, что разбить русскую армию ничего не стоит, потому что здесь ерундой всякой занимаются. РЛС эти, флот, да и авиация. Ерунда, главное это храбрый джигит с автоматом и кинжалом. Он русского Ваньку по любому победит, один десятерых победит, больше, двадцать победит. Вот, нас в этом батальоне двое, а они все равно нас боятся. Вдвоем мы, конечно, этот батальон на колени не поставим, а вот было бы нас здесь хотя бы человек десять-пятнадцать… Все бы тут перед нами раком стояли… Если мы вдвоем тут делаем что хотим… Погоди, этот ишак, что с дежурства пришел, не спит что ли?… Ты что слушал нас?… Заачеем ааа? Если кому скажешь, глаз вырву!?…

Джигиты поняв, что я стал невольным свидетелем их разговора, некоторое время молчали. А потом заговорили о другом, не трогая больше вопрос «заваливания» России. Они говорили о том… от чего у Алисултанова временами болело в паху. Я же лежал тихо и не отреагировал на угрозу остаться без глаза, хотя эти слова оказались пророческими, но не в отношении меня, а, наоборот, его… и не только без глаза…

— Как мы служим, служить, конечно, можно. Поставили себя мы здесь хорошо, никто не докапывается, боятся, а раз боятся значит уважают… Одно плохо, города рядом нет, чтобы в увольнение ходить, а так иногда припрет, выть хочется как бабу охота… В офицерский городок что ли сходить. Да, мало тут нас, а то бы мы и офицерский городок на уши поставили. А так без бабы плохо… Эй ты, ишак… не спишь? Я слышал ты тут недалеко живешь, у тебя сестра есть, или дэвушка?… Вызывай сюда, мы ей тут покажем, что такое настоящие кавказские мужчины. Они ведь все у вас тут мечтают о кавказцах, даа?- джигиты негромко засмеялись, я же лежал не шевелясь, не в состоянии поверить во все то, что слышал… слышал в казарме отдельного радиотехнического батальона российской армии.

3

Меня потрясло услышанное. Я ведь до того был бесконечно далек от всех этих «кавказских дел», как и моя семья. Мы, конечно, знали, что с «черными» связываться опасно. Пока шла чеченская война, мама очень боялась, что она не кончится до моего призыва. Отец еще со времен своей армейской службы знал, что наиболее зверская дедовщина процветает в тех подразделениях, где много выходцев с Кавказа. Конечно, пара лежащих по ночам в койках рядом со мной джигитов погоды в нашей казарме не делала. Они вроде и присутствовали, но их старались не замечать. Они же в свою очередь, за редким исключением довольствовались тем, что действительно неплохо устроились и особо «не возникали». Разве что у Алисултанова время от времени случались какие-то урологические проблемы, вызываемые половым воздержанием. Тогда он не мог сдержаться и вопил на всю казарму:

— Ай суки… ай бабу… не могу, бабу хочу!!

Но к этому все привыкли и не обращали особого внимания. Тем временем служба моя шла ни шатко, ни валко. Я совершенствовался в своей воинской специальности, готовясь занять ставшее вакантным после увольнения в мае 79-го года дедов, место командира отделения. Таким образом я, что называется, «примеривал» сержантские лычки и хотел именно в них предстать перед своими родителями. Нет, в отпуск меня бы никто не отпустил, ведь я прослужил всего лишь чуть больше полугода, а таковые предоставляли только на втором году. Просто, как я уже упоминал, мой родной город находился всего в нескольких часах езды и родители, едва узнав мое местоположение, обещали вот-вот приехать, навестить. Кстати, ко мне в «учебку» они приезжали, хотя она располагалась гораздо дальше.

Разговоров меж Алисултановым и Шихаевым я больше не слышал и вскоре действительно был поставлен на должность командира отделения и сменил место ночлега – мне определили койку в «голове» своего отделения. Потому я больше уже не думал о друзьях-джигитах, ибо ждал присвоения мне сержантского звания, что являлось следствием постановки меня на должность. Я принял царящие здесь «правила игры», и как и вся казарма не замечал, не думал чем живут эти чуждые мне во всем Алисултанов и Шихаев. Точно так же как и вся Россия старалась не замечать, что творится в автономиях Северного Кавказа, словно в упор не видя, что они живут совсем по иным законам, нежели прочие регионы страны

В июле я получил желанные лычки, стал младшим сержантом, меня поздравили непосредственные командиры, однопризывники… Удивительное дело, увидев на мне сержантские погоны, высказал свою оценку и Алисултанов… Мне казалось, что его и Шихаева совсем не интересовали этот, так сказать «наш» мир. Ан нет, я ошибался. Так вот, Алисултанов бросил на меня взгляд… Ну, что он на всех без исключения смотрел с этакой пренебрежительной ненавистью, к этому уже все тоже как-то привыкли. Но сейчас в его взгляде явно читалась и зависть. Он тут же поделился своим мнением, конечно же, с Шихаевым, но достаточно громко, чтобы слышали все, в том числе и я:

— Какой с него сержант, разве его будут слушать?- и помолчав добавил, то что в нем, видимо, давно копилось.- Меня если бы сержантом сделали, я бы тут сразу порядок навел, меня бы все слушались, все боялись, хоть молодые, хоть старики…

И на этот раз это довольно «красноречивое» высказывание не вызвало никакой реакции, будто никто ничего не слышал. Я тоже не подал вида, и ничуть не смутился нелестному прогнозу перспективы моей сержантской деятельности. Более того, я был уверен, что с обязанностями справлюсь, хотя конечно для меня «молодого» сержанта особенно в ближайшие полгода проблем вырисовывалось предостаточно. Действительно пока что полноценно командовать я мог лишь своим призывом и только что призванными «салагами». Но наша служба заключалась не в шагистике, марш-бросках или авральных работах. Нет, наша служба, это в основном боевое дежурство на технике и обслуживание ее же. А я свою технику неплохо изучил еще в «учебке», а в батальоне еще больше напрактиковался. Так что в этой ипостаси я уже соответствовал должности. Ну и еще, в моем отделении не было не то что джигитов, а вообще нерусских. Я, конечно, лавировал, со старослужащими пытался наладить мирный контакт и в общем за тот месяц-полтора, что успел пробыть в должности командира отделения никаких эксцессов с подчиненными у меня не возникало.

Итак, я хотел предстать перед родителями и в письмах, и в телефонных переговорах постоянно спрашивал их: почему не едут? Действительно, в «учебку» за четыреста верст нашли время приехать, а здесь ехать всего-ничего. Тем более у отца «БМВ», который часа за три их домчит. Родители, в основном мать, оправдывались, что на фирме дела в последнее время идут неважно и потому требуется и отца и ее постоянное личное присутствие, даже по выходным работать приходиться. Наконец предков все же совесть заела, и мама собралась таки ко мне приехать. У отца вырваться никак не получалось. Если бы я мог предвидеть, чем все это кончится не «пихал» бы маму, а служил себе безо всяких свиданий и спокойно дослужил бы до дембеля в том батальоне. Но разве можно было в здравом рассудке предвидеть то что случилось?…

Вообще-то родители к солдатам в нашем батальоне приезжали регулярно, приезжали даже издалека. Они устраивались в гостинице в офицерском городке и общались со своими служивыми чадами. Приезжали и девчонки, но такое случалось не часто. Ведь у большинства 18-20-ти летних пацанов все-таки часто не случается «постоянных» девчонок, которые готовы приехать к месту их службы. Более того, примерно у половины на гражданке вообще девчонок не было. В эту «девственную» половину входил и я. Я, конечно, был знаком с рядом однокурсниц из своего колледжа, вроде бы даже тусовался в компаниях, и на свидания ходил, но ничего серьезного из того не получилось. Я особо и не горевал, да и в поло-мочевой системе проблем, подобных тем, от которых орал Алисултанов, не испытывал. Уже потом, после всего случившегося я узнал, что на Кавказе многие парни созревают, мужают, гораздо раньше, чем их сверстники, жители более северных широт. Раньше созревают и раньше стареют. Потому в любой армейской казарме восемнадцатилетние кавказцы казались по всем параметрам гораздо старше своих славянских ровесников. В то же время в пятьдесят лет кавказцы, как правило, уже настоящие старики, а их славянские сверстники могут быть еще молодцами хоть куда.

Так вот, у нас в батальоне родители встречались со своими сыновьями не на территории части, а в офицерском городке, располагавшемся в полукилометре от позиции батальона. Но в тот день все получилось не так. Мама приехала не в выходные, а в будний день. Она собиралась провести со мной всего несколько часов, передать гостинцы и ехать назад, чтобы засветло вернуться и на следующий день с утра выйти на работу. У нас же был день регламентных работ, и хоть мама звонила мне, заранее предупредив, что приедет на днях, именно в тот день я ее никак не ждал. Занимаясь настройкой вверенной мне техники, заключавшейся в выставке напряжений с помощью вольтметра и уровня импульсов с помощью осциллографа… Эти параметры я выставлял посредством изменения положения шлицов потенциометров выведенных на панели электронных блоков. А чтобы крутить эти шлицы у каждого оператора имелась своя персональная отвертка. Таковая была и у меня, длинная, сантиметров двадцати, чтобы в случае необходимости достать шлиц на горизонтальной панели внутри блока. Именно в разгар регламентных работ мне и сообщили, что приехала мама и ждет меня на КПП. Я побежал отпрашиваться к командиру роты. Тот удивился столь неурочному визиту в будний день. Тем не менее, сразу же меня отпустил, предварительно наказав, чтобы я поставил в известность начальника своего расчета о незавершенности регламентных работ на моей технике. Что я и сделал. Начальник расчета-лейтенант тут же перепоручил делать регламент молодому оператору с явной неохотой, ибо ему самому предстояло теперь его контролировать. Ну, а я с радостью помчался даже не забежав на рабочее место, чтобы там оставить, вернее спрятать свою отвертку. Без нее на нашей техники никак нельзя. Я ее обычно хранил в одном из ящиков ЗИПа. Но сейчас, чтобы не терять времени, я ее просто сунул в карман и поспешил на КПП.

Нашу машина я увидел сразу за «колючкой», напротив ворот. Я проскочил через КПП и увидел маму, стоящую возле «БМВ». В два прыжка добежав, я обнял ее. Мама всплакнула, я ее успокаивал:

— Ну, что ты, мам, не плачь… У нас же тут никакой войны нет. Посмотри на меня, я жив-здоров и даже поправился после «учебки», и все у меня отлично.

Мама и сама видела, что я хоть вышел к ней не в «парадке», а в повседневном хе-бэ, но смотрелся бравым сержантом, а не забитой жертвой казарменного беспредела. Во всяком случае значительно лучше, чем во время нашего свидания в феврале в «учебке», где нас гоняли как бобиков, да и кормили довольно скудно. Тогда, по словам отца, я предстал перед родителями «тонким, звонким и прозрачным».

Мы сели в машину, я на место водителя и немного подергал руль, губами имитируя звуки, что издают при форсаже болиды «Формулы -1». Мама же достала из сумки с заднего сиденья привезенное угощение: фрукты, овощи, домашнее варево и печево, разнообразную рыбу и прочие деликатесы, бутылки с «Пепси»… Тут к нам подошел офицер с повязкой дежурного по батальону и извинившись перед мамой, попросил поставить машину на расположенную неподалеку стоянку, где парковали свой личный автотранспорт офицеры. Он заверил, что там наша машина будет под охраной наряда на КПП. Нам же он предложил пройти на территорию батальона в помещение санчасти, где сейчас никого нет и там без помех и никому не мешая пообщаться… Это было здорово. Действительно, сидя в машине, даже в просторном салоне «БМВ» неудобно одновременно и разговаривать, и есть. Потому я так обрадовался предложению дежурного офицера… Уж лучше бы мы остались в машине… но я довольный подхватил сумки с продуктами и заторопил маму:

— Пойдем ма, там нам удобнее будет, и ты лучше отдохнешь перед обратной дорогой, там даже полежать можно. Знать бы мне как «отдохнет» и «полежит» в той санчасти моя мама. Но в тот момент я сам сел за руль и поставил нашу машину на посыпанную гравием стоянку. Когда мы с мамой проходили через КПП, я, что называется, пофорсил перед ней, изображая что я здесь не последний человек:

— С этой «БМВ» глаз не спускать, что бы все чин-чином было!

Дневальные, молодые рядовые, с готовностью закивали головами, а дежурный сержант понятливо улыбнулся и спросил в след:

— А перекусить от твоих щедрот притаранишь? Тогда посмотрим.

— Конечно, за мной не пропадет,- я красноречиво указал глазами на пакеты и сумки, которыми были заняты обе мои руки…

4

Санчасть, небольшое отдельно стоящее помещение являлось «вотчиной» батальонного фельдшера. Но в тот день он отсутствовал, уехал получать медикаменты. Больных тоже не было, и санчасть стояла запертой. Дежурный офицер дал мне ключ и наказав, чтобы мы там после себя убрали, ушел в штаб батальона. Когда я вел маму к санчасти мы шли мимо продсклада, и в его открытой двери я увидел Алисултанова. В его руках блестел металлический штамп для деления сливочного масла на порции. Он словно застыл с этим штампом, глядя мимо меня. Он смотрел на мою маму и глаза его буквально горели каким-то нечеловеческим, волчьим огнем. Впрочем, я это осознал уже много позже. Тогда же я, не обращая внимания на него, о чем-то переговаривался с мамой, да и она, видимо, совсем не заметила этого жадно смотрящего на нее солдата. Мама была привлекательна той особой русской женственностью, которую, в советские времена сохранить было непросто. Но и она, и ее мать, моя бабушка никогда не ворочали шпалы, трактора не водили. Мама в молодости и спортом занималась чисто женским, художественной гимнастикой и аэробикой. Потому, скорее всего, несмотря на несколько излишнюю полноту у нее сформировалась хорошая фигура зрелой женщины: в меру располневшая в бедрах, заду и предплечьях. Даже при наличии выпуклого животика у мамы все равно прорисовывалась талия. Ее грудь была где-то 3-4 размера, несколько вислая и потому «на людях» всегда поднятая бюстгалтером. Ее полные плечи не казались широкими, а когда она полностью открывала руки, они выше локтей казались очень нежными. И при всей этой полноте у нее была довольно тонкая, не короткая и не длинная шейка, без единой морщинки. Не раз на нашей даче, будучи уже старшеклассником и ощущая определенный интерес к противоположному полу… Так вот, на даче я, когда приходилось видеть маму в одном купальнике не раз удивлялся этому необычному сочетанию, все такое объемное, заматеревшее, круглое: плечи, грудь, бедра, животик, икры и в то же время тонкая почти детская шейка. У отца от долгих лет совместно прожитой жизни, наверное, глаз так «замылился», что он не замечал всей прелести необычной фигуры его жены. Ко всему и лицо у мамы такое доброе, с округлыми бархатными щечками. Свои слегка вьющиеся темнорусые волосы она обычно сбивала в высокую прическу. Общую картину довершали большие карие глаза и сочные слегка накрашенные губы. Лишь у ее глаз можно было заметить немного мелких морщинок. Так же я знал, что в волосах закралось немного седины. Но она умело использовала косметику, красила волосы, так что ни седины, ни морщинок опять же «на людях» никогда не было видно. Почему я так подробно описываю ее внешность? Потому что после того дня она уже никогда так не выглядела, ибо сразу постарела на несколько лет. Тогда же в один из погожих августовских дней, мама была в синей слегка прозрачной кофточке, и в светлой юбке в обтяг, так что ее аппетитные формы красиво прорисовывались, особенно в движении. Кофточка имела с вырез, откуда виднелась цепочка с золотым крестиком. Крестик своим блеском гармонировал с такими же золотыми средних размеров сережками в ее ушах. Ради свидания со мной она одела туфли на высоком каблуке, хотя в последние годы ей в таких туфлях ходить было уже тяжеловато.

Мы сидели в санчасти, в стерильной чистоте, за столом. Я уплетал за обе щеки привезенные мамой домашние и магазинные вкусности, по которым изрядно соскучился, а она рассказывала новости и объясняла, почему не смог приехать отец, да и она сама еле вырвалась:

— …В фирме дела совсем плохи, да и не только в нашей. В стране вообще назревает что-то нехорошее, не знаем, что завтра будет, рубль кажется вот — вот рухнет.

— Так ты думаешь, в коридоре этом его не удержат?- попытался и я с набитым ртом вмешаться в ее рассуждения, хотя здесь, за армейским забором, все мы были достаточно далеки от тех треволнений, которыми жила страна.

— Давно бы этот коридор пора было отменить. Из-за него вся неразбериха и идет. Рубль уже давно не соответствует официальной стоимости, а его искусственно удержать пытаются. Но это до поры, как только у Центробанка валютные резервы кончатся, все финансовый крах,- продолжала со своей бухгалтерской «колокольни» рассуждать мама. Я мало что понимал, но делал вид, что во все врубаюсь, согласно кивал головой.- Потому отец не может отлучиться. Там каждый день какие-то сюрпризы и требуется принятие немедленных решений. Да и мне тоже желательно не отлучаться,- мама посмотрела на дверь, будто показывая как ей необходимо поскорее ехать назад, туда где вот-вот загорится «синим пламенем» их фирма. В тот момент я для родителей как объект беспокойства стоял явно не на первом месте.

Наконец, мама, видимо устыдившись, что слишком много говорит о делах, вспомнила и обо мне:

— Сынок, ты только не переживай, мы как-нибудь прорвемся. Ты-то здесь как? Пишешь, что все хорошо, а может чего не так? Ты скажи. Если надо мы и с командирами твоими поговорим. Может тебя старослужащие обижают?

— Да брось ты мам. Какие старослужащие? Я же не салага, уже десять месяцев отслужил. Видишь, сержантом стал,- я кивнул на свои погоны.

— Молодец сынок, извини, я тебя не поздравила. Поздравляю. Я ведь в этих ваших знаках различия не разбираюсь, даже внимания не обратила, что у тебя какие-то полоски на погонах. Вот отец бы…

Слова мамы «перекрыл» вой сирены, установленной на чердаке нашей казармы, ей подвывала сирена на позиции. Это была «Тревога», или как это действо именовалось в наших войсках «Готовность №1». По сигналу сирены весь личный состав боевого расчета обязан, где бы кто ни находился, немедленно пребывать на свое рабочее место. Мама вздрогнула и испуганно прижала свои красивые ручки к поднятой бюстгальтером груди:

— Господи, сынок, что это?

— Готовность номер один мам… Черт, мне же бежать надо,- я спешно дожевывал кусок семги.- Ты здесь подожди. Бывает, что это не на долго. Кому-то там приспичило срок прибытия расчетов проверить, обычная тренировочная готовность. Это минут на десять-пятнадцать. Я быстро мам…

Как я бросил мать одну в санчасти?… Но ведь это была закрытая воинская часть и мне казалось, что она в полной безопасности. Ну и еще… Я ведь только получил сержантские лычки и не хотел никому давать повод сказать или подумать что-то типа, вот де лычки получил и на все забил, даже по «Готовности» не прибежал. Ко всему я не сомневался, что отлучусь совсем не на долго.

Но «Готовность» оказалась не учебной, а настоящей, объявленной с вышестоящего штаба с целью «обнаружения и проводки» какой-то очень важной воздушной цели. Прошло с полчаса, а боевые расчеты по-прежнему находились на рабочих местах и конца той «Готовности» не было видно. Я поймал момент и подошел к проходящему мимо нашей «кабины» командиру роты:

— Товарищ капитан, меня в санчасти мать ждет. Разрешите мне отлучится?

— Да, зачем ты вообще прибежал-то?- удивился ротный. Беги к матери, будем считать, что ты в увольнении.

Я довольный, что мне уже ни что не помешает насладится, ни хорошей едой, ни общением с мамой, поспешил к санчасти… Что-то неладное я заподозрил когда находился еще метрах в двадцати от санчасти. Из нее явно доносился какой-то шум, напоминающий звуки борьбы и чем-то заглушаемый крик… Я буквально нутром осознал, что это крик моей мамы. Припустив бегом, уже вблизи я достаточно отчетливо услышал характерный фальцет и акцент Алисултанова:

— Рот ей крепче дэржы, чтобы не орала!

— Как держать, она кусается,- явно с усилием, через тяжелое дыхание отвечал Шихаев.- Все равно не услышит никто, все на «Готовности».

— Горло, горло дави, а не рот закрывай, и орать не будет,- хрипел Алисултанов.

Дверь в санчасть оказалась заперта изнутри на крючок, но форточка оставалась открытой и потому было слышно… Я, конечно, понял, что там могло происходить и потому с такой силой рванул дверь, что крючок сорвался… В комнате, где мы разговаривали с мамой все было перевернуто: стол, табуретки, шкафы с медикаментами. Когда я вбежал в палату куда госпитализировали стационарных бальных… То что я увидел, наверное, запечатлелось в моем мозгу до конца жизни: маму опрокинули на одну из находящихся там больничных коек. Ее голову прижали к спинке койки, юбка была задрана, туфли, колготки, блузку, все с нее сорвали, также валялись на полу бюстгальтер и кружевные трусики, меж ними блестел сорванный с нее крестик на цепочке. Шихаев стоял за спинкой кровати обхватил тонкую шейку моей мамы и одновременно удерживал поднятые вверх обе ее полные руки. Мама пыталась вырываться и кричать, но из ее рта вырывались только судорожные хрипы. Можно сказать, что сопротивляться она уже почти не могла. Если Шихаев выполнял вспомогательные функции, то Алисултанов взял на себя главные. Одной рукой он мял одну из больших грудей моей мамы, а вторую с бешеной энергией старался просунуть между ее крепко сжатых ног.

Даже в этом униженном положении моя фактически обнаженная мама смотрелась очень красиво. Поднятые вверх нежные белые руки, которые захватил один джигит, такие же нежные пышные груди с коричневыми сосками, которые на все лады мял, щупал второй джигит, тут же сотрясающиеся от борьбы и напряжения пухлые даже не белые, а белоснежные ляжки, живот и попа.

— Что вы делаете гады… это же моя мама!!!- что было сил закричал я.

Джигиты, увлеченные борьбой, видимо даже не услышали, как я сорвал с крючка дверь. Мое появление для них стало полной неожиданностью. Шихаев явно растерялся и ослабил захват. Но Алисултанов уже через мгновение обрел прежнюю агрессивность. Видимо его сексуальные проблемы были столь значительны, что он полностью находился во власти своих животных инстинктов, а не разума.

— Что такой говорышь… мама? Да мы всю Россию будим так драть, а не только твою маму!- чуть не заревел Алисултанов.

— Чего встал, дэржы ее крепче!- закричал он «напарнику».- Я его сичас вырублю.

Я кинулся на Алисултанова, метя кулаком в челюсть, но он, соскочив с мамы, головой «нырнул» вниз, я промахнулся и пролетел мимо, наткнувшись на одну из коек. Когда развернулся и хотел ударить вновь… успел увидеть что он сжимает в руке диск от разборной гантели. Видимо, фельдшер на досуге с ними упражнялся. Я был слишком озлоблен, взбешен, чтобы в тот момент осознать какое это опасное оружие. Я вновь кинулся на Алисултанова, но не достал его, и тут же белый свет буквально померк в моих глазах, и все погрузилось во тьму…

Нельзя сказать, что я совсем потерял сознание. Как сквозь непроницаемую пелену до меня доносились какие-то звуки, голоса. Голосов много, но только один я слышал почти без помех, отчетливо, голос Алисултанова. Его не заглушали все прочие отголоски, буквально заполнившие голову. Весь мой организм, казалось, состоял из одной головы, потому что ничего остального, ни рук, ни ног, ни туловища, я как будто не ощущал…

— Держи крепче… не лапай, а держи!… Не отворачивай башку сука!… В рот, в рот возмешь!… Не хочешь свои жирные ляжки раздвигать, тогда свой поганый рот откроешь! Все русский бабы под нами будут… мы на твоем жирном брюхе лезгинку танцевать будэм!… Аллах над нами, Россия под нами!… Рот, рот ей раскрой… ишак!… Сама, сама захочешь!… Когда кавказский … узнаешь, русский тебе не нужен будет!… Нам спасибо скажишь!…

Несмотря на частичную отключку, этот будто из другого мира доносящийся голос, путем несложных умозаключений (а мозг не отключился, работал) подвиг меня к однозначному выводу: джигиты хотят заставить маму сделать им минет. Я знал, что это такое лишь теоретически. Интернет тогда еще не имел широкого распространения, и где-то посмотреть подобное для обычного домашнего парня, каковым и являлся я, было довольно проблематично. Тем не менее, именно осознание оного мобилизовало во мне какие-то внутренние резервы, и я стал быстро приходить в себя, начал ощущать руки, ноги и все прочее, как и боль в затылочной части головы. Пелена спала, и я вновь обрел способность видеть… Я лежал, прислонившись головой к печке, которая выходила сразу в обе комнаты санчасти, что позволяло зимой медпункту не зависеть от часто выходившего из строя парового отопления. Видимо, стукнувшись затылком об печку, я и потерял сознание, а не от удара гантельным диском, хотя лоб у меня тоже саднил, но затылок болел куда сильнее.

Что я увидел, когда наконец «прозрел»?… Алисултанов сидел у мамы на груди со спущенными брюками и трусами и… тыкал свои вздыбленным членом ей в губы. Мама со сжатыми челюстями пыталась отвернуть голову. Но Шихаев по-прежнему крепко держал ее за шейку, одновременно перехватив и ее руки…

— Будешь сосать, будешь!… Как Россия у Чечни отсосала, так и ты отсосешь, у всего Дагестана отсосете, у всего Кавказа… будете сосать и спасибо говорить, как у Сталина сосали и спасибо говорили!…- остервенело почти кричал Алисултанов.

Одновременно вторую руку он отвел назад и что-то делал ладонью в районе паха мамы. Лежа я не очень хорошо видел, что Алисултанов именно делал второй рукой. Приподняв голову, увидел… Увиденное окончательно меня «оживило». Он энергично массировал большую пухлую складку, поросшую темным пушком, которая располагалась под ее животиком. Таким образом, он пытался искусственно вызвать у нее ответное сексуальное желание. Эту «теорию» я знал из разговоров с товарищами по колледжу.

— Главное суметь намять бабе сисю и писю – и она твоя, сама захочет,- говорил один из них, выдававший себя за бывалого бабника.

Я вскочил, но тут же почувствовал острую боль в бедре в районе брючного кармана. Машинально схватился за карман… То была отвертка с помощью которой я делал регламентные работы на своей технике. Она впилась своим острым жалом мне в ногу, словно напоминая, что я не безоружен… Не очень хорошо соображая, лишь видя, что мою красивую нежную маму силой разложили на больничной койке, раздели до гола, если не считать разодранной и задранной юбки и пытаются изнасиловать, выражаясь цензурно, в извращенной форме. Мало того, делают все, чтобы она сама этого захотела. И это не говоря, так сказать, о второстепенном, унижают национальное достоинство, похотливо лапают ее красивое тело, которым я сам втихаря с детства любовался.

— Отпустите ее суки… поубиваю гады черножопые!!!

Я бросился на спрыгнувшего с мамы Алисултанова, спешно натягивавшего брюки и ударил его отверткой. Попал в лоб, но вскользь, лишь содрав кожу. Лицо джигита сразу обагрилось кровью. Он кое как судорожно натянул брюки и вновь обрел обычную агрессивность:

— Кто черножпый… аа!?

Увидя кровь, я переоценил значение своего удара и остановился, что дало возможность моему противнику не только справится с брюками, но и наклонившись достать из-за голенища сапога нож и уже с ним кинуться на меня. Но на этот раз я уже оценил обстановку и выставил вперед руку с отверткой, а так как был выше ростом достал его раньше чем он дотянулся до меня. Попал опять куда-то в лицо. Алисултанов взвыл, подняв левую руку к лицу, одновременно отступая по направлению к печке.

— Чего стоишь козел!… Брось ее, помоги мне!- орал он уже Шихаеву.

Я, предчувствуя, что сейчас на меня кинется и второй джигит, вновь атаковал Алисултанова, пытаясь скорее вывести его из строя, чтобы не драться сразу против двоих. Я бил его отверткой куда попало и со всей силы, и вдруг отвертка ушла куда-то глубоко в его лицо и застряла, выскользнув у меня из рук, Алисултанов тут же осел по стенки печки. Я подумал, что наконец его вырубил и мгновенно развернулся, чтобы отразить нападение второго…

Но Шихаев и не собирался на меня нападать. Он уже отпустил маму, которая широко открытым ртом хватала воздух и оправляла на бедрах свою разорванную юбку…

— Брат… не убивай… я не хотел… это он меня заставил… я ничего не делал, я только держал… только не убивай!- с этими словами Шихаев повалился на колени.

Я ничего не понимал и вновь посмотрел на маму. Она по-прежнему почти обнаженная полулежала, полусидела на койке, прислонившись к спинке кровати, с покрасневшими отметинами на тех местах, где ее наиболее зверски лапали. Она чуть отдышалась и хоть по-прежнему держалась за горло, но смотрела не на меня, а мимо, смотрела с ужасом.

— Сынок, что ты наделал!?- хрипло прошептала мама.

Я обернулся и посмотрел туда, куда одновременно устремили взоры мама и Шихаев… Алисултанов недвижимо лежал там же где несколько минут назад лежал я, у печки, его лицо залила кровь, а из левого глаза торчала рукоятка моей отвертки…

5

Что было потом?… Сейчас, с десятилетнего временного расстояния, я все могу объяснить. Но тогда… тогда я отказывался верить в происходящее. Казалось, чего тут расследовать, на лицо попытка группового изнасилования. Но сначала стопроцентно доказали лишь то, что я убил Алисултанова ударом отвертки в глаз. Несмотря на грянувший во второй половине августа дефолт, мои родители сумели нанять хорошего адвоката, который хоть и с трудом за немалые деньги сумел спасти меня от уголовной ответственности. Но избежал ее и Шихаев. Командование части делало все, чтобы инцидент поскорее замять, избежать громкого процесса. И это им удалось. Всех «собак» повесили на убитого Алисултанова, де он пытался изнасиловать мою мать, а я защищая ее случайно ударил его отверткой в глаз. Но чтобы все это подтвердить, нужен был незаинтересованный свидетель. Таковыми ни я, ни моя мама стать никак не могли. Свидетелем стал Шихаев. За то, что ему не предъявили обвинения, он согласился дать показания против своего бывшего товарища. Он вроде бы мимо санчасти случайно проходил и все это видел. Как ни странно, но эта половинчатая, притянутая за уши правда устроила буквально всех, и командование и приехавших из Кабарды родственников Шихаева, не говоря уж о нем самом, да в общем в немалой степени и нас. Мама согласилась переписать свои показания, где уже указывала, что ее пытался изнасиловать один Алисултанов. Она это сделала чтобы, заручившись новыми показаниями Шихаева, вывести из-под статьи, грозящей реальным сроком, меня. К тому же в то время им с отцом было очень трудно заниматься этим делом. После дефолта их фирма уверенно шла «ко дну» и надо было спасать хотя бы часть ее активов и имущества.

Кого такой «расклад» совершенно не устроил, это родственников Алисултанова. Они крайне возмутились и тем, что убийцу, то есть меня оправдали, и не менее тем, что Шихаев свидетельствовал против хоть и не соплеменника, но земляка и единоверца. В зале суда они выкрикивали угрозы как в мой, так и в его адрес, оскорбляли маму, де она проститутка, как и все русские женщины и сама захотела, чтобы ее «взял» молодой кавказец… Меня тогда еще удивляло, что судьи военного трибунала не вывели этих людей из зала и даже не делали им замечаний. Они их будто не слышали. Точно также как мы в казарме, будто не слышали, не замечали, как ведут себя Алисултанов и Шихаев. Много позже, уже когда миновала вторая чеченская война в которой Россия одержала безоговорочную победу… и, тем не менее, фактически стала платить Чечне контрибуцию, после событий в Кондопоге, когда целый семидесятитысячный город терпел беспредел кучки заезжих джигитов, и лишь когда те зарезали двух человек наконец взорвался… Но даже после всего этого правительство вело себя так, как мы в казарме и те судьи… они и сами терпели и народ фактически призывали утереться и терпеть. Тогда я уже не удивлялся – ведь терпели все, суд, милиция, правительство, терпели все как русские, так и другие россияне-некавказцы.

А тогда, после оправдательного приговора, меня из части срочно перевели дослуживать в другую, ибо опасались, что родственники Алисултанова станут мне мстить. И опасались небезосновательно. Я еще не покинул батальон, а в его окрестностях появилась группа подозрительных джигитов. Конечно слухи о том, что Алисултанов принадлежал к мощному мафиозному клану оказались неправдой. Если бы у него действительно был такой влиятельный род, он бы наверняка и в армию служить не попал. Тем не менее законы кровной мести для них священны и они нашли и людей и деньги… Во всяком случае те, что пришли на прием к командиру батальона пытались всучить ему дипломат набитый деньгами, причем не обесценившимися в дефолт «деревянными», а «зелеными». За что? За то чтобы он выдал им информацию о том, куда меня переводят служить, и когда именно меня повезут. Командир отмахивался от этого дипломата как черт от ладана. Все это рассказал офицер, сопровождавший меня в новую часть. Он был вооружен и фактически выполнял функции не столько сопровождающего сколько охранника. Однако родственники «невинно убиенного» на этом не успокоились. Не сумев достать меня, они занялись поисками моей семьи. Тут оперативно «сработала» оповещенная из части милиция нашего города. Милиционеры предупредили моих родителей, что рано или поздно джигиты их все равно найдут. Нет, они не предлагали защиту моим отцу с матерью. И в самом деле, чем наши милиционеры лучше кондопожских, которые даже перед кинокамерой не постеснялись признаться, что элементарно боятся кавказцев. Моим родителям просто посоветовали скорее уехать как можно дальше и никому не обмолвится куда уезжают – Россия большая, есть где спрятаться. Слава Богу, родители несмотря на крах фирмы сумели сохранить кое какие деньги. Они продали квартиру, дачу, машину и уехали в другую область, довольно далеко от родины, никому не сказав, куда едут. Даже мне о том не давали знать до самого ноября 1999 года, когда подошел мой дембель. Только тогда в телефонном разговоре мама сообщила, где они находятся.

Так и мне пришлось ехать не на родину, где нас никто не мог защитить, а совсем в другие места. Но тех новых местах мать с отцом вновь занялись бизнесом, а я после приезда стал им помогать. В 2004 году я женился, в 2005 у меня родился сын, в 2007 – дочка. Вот такая история. У меня сейчас все в порядке, я можно сказать счастлив… почти. Что отравляет жизнь? Конечно же воспоминания и мысли о будущем. Мне бы очень не хотелось, чтобы мои дети пережили хотя бы что-то похожее на то, что досталось мне и моей маме. И еще, я очень сомневаюсь, что политика беспримерного терпения, и односторонней толерантности, которая проводится нашим правительством и принята подавляющим большинством народа, будет способствовать тому, что хотя бы наши дети и внуки станут хоть в какой-то степени ощущать себя хозяевами собственной страны…