Труп принадлежит мужчине лет пятидесяти, крепкому на вид. Мы рассматриваем его с такими умными лицами, будто понимаем весь тайный смысл пребывания в погребе Твардовских неизвестного мёртвого тела.
— Я так понимаю, у него сломана шея, — озвучиваю я очевидный факт.
— А также обе руки и одна нога, — поддерживает меня Кристо. — Переломы как закрытые, так и открытые.
— Да навернулся откуда-то, ежу понятно, — говорит Адомас. — И, скорее всего, с лестницы в башне. Вопрос в том, кто это и почему он в усадьбе?
Мы все снова смотрим на труп. Труп безмолвствует.
— У него в карманах может быть удостоверение личности, — говорит Кристо. Адомас без лишних слов наклоняется и запускает пальцы во все карманы покойного по очереди.
— Нет. Есть ключи — связка, перочинный нож, зажигалка и папиросы, — литовец протягивает ладони с найденными предметами, чтобы мы сами посмотрели.
— Что скажете, Ватсон? — вопрошаю я Кристо, трогая пальцем зажигалку. Дешёвая, из дрянного пластика, такие на сдачу дают в магазинах.
— Элементарно, Холмс, — откликается «волк». — Перед нами человек, которому было что отпереть ключами. И который любил выкурить папироску-другую.
— И что-нибудь порезать перочинным ножом?
— Нет, скорее, нож он с собой носил из-за штопора.
— Я думаю, вы правы, доктор.
— А это не ключи от усадьбы? — спрашивает Адомас. Я с размаху бью себя по лбу:
— Ну, конечно! Адомас, проверь ключи. Если они от дверей этого дома, тогда всё ясно — я не одна додумалась попросить кого-то присмотреть за Ядвигой. Всё логично: Марчин же не мог её оставить просто так, он над ней трясся, как над золотым яйцом, а когда вернётся, не знал. А с учётом того, что он и раньше мотался чуть не по всей республике, наверняка у него был постоянный помощник из соседней деревне.
— Здесь три деревни рядом, — говорит Адомас. — Он точно не из нашей. Ключи мы сейчас проверим. А с трупом что делать?
— Ну… можно в углу двора закопать.
— В углу двора — нельзя. Это жреческая земля.
— Тогда в лесу. В любом случае, это уже ваши мужские заботы. Я существо нежное, во мне полтора метра росту, меня в это прошу не впутывать.
***
Пока мужчины возятся с трупом, я проведываю Ядвигу. Она всё ещё спит. На всякий случай я проверяю пульс — на месте. Когда Кристо с Адомасом уходят, унося мешок с телом и лопаты, я осматриваю кухню и погреб и понимаю, что несчастная старуха была голодна вовсе не от недостатка пищи в доме — еды как раз ещё хватало. Скорее всего, её относительно недавно принёс тот мужчина — думаю, вскоре после смерти Марчина, поскольку у Ядвиги вряд ли хватило бы сил самой как следует закопать голову. Странно, что мужик не расседлал коня. Может быть, он боялся мёртвых животных? Кто теперь узнает…
Я готовлю из мясных консервов, картошки и овощей обед и управляюсь как раз к возвращению мужчин. Хорошо, что Марчин сумел провести в усадьбу водопровод и канализацию. Не представляю, как старинные люди без этого обходились.
— Чего-то чеснока много, — говорит Адомас, жуя моё «рагу». — И перца пересыпала.
— И картошки небось не доложила? — я усмехаюсь.
— А мне нравится, — говорит Кристо.
— Вилктаки, что ли, любят поострее? — интересуется литовец.
— По крайней мере те, что выросли на цыганской кухне, — мне самой лично тоже нравится то, что получилось. Конечно, со свежей курятинкой было бы ещё лучше, но мне легче упокоить десяток мёртвых мальчиков, чем убить одну живую курицу. К тому же её надо ощипывать и потрошить, а я этого не умею.
— Так про труп, — раздумчиво говорит Адомас, запив чаем проглоченную картошку. — Амулета-то на нём не было. Ни в карманах, ни на шее. Такие, понимаешь, дела.
— Какого амулета? — ради разнообразия любознательность проявляет Кристо.
— Для входа в усадьбу. Сюда же не может просто любой и каждый войти. Или тот, кому усадьба принадлежит, или тот, кого он проводит, или вилктак. А человек так просто — нет, этого не может быть. Даже если он жрец, и то не войдёт. Не пройдёт мимо черепов. Нужен амулет. А у мужика его нет. И башню я успел посмотреть — нигде нет амулета. Может быть, бабка забрала?
— Зачем Ядвиге амулет? Кому она собралась его давать? — у меня в голове не укладывается картина обирания несчастной сумасшедшей трупа.
— А спросить надо. Потому что никого в усадьбе больше не могло быть. Кому бы ещё дали амулет и зачем?
— Подожди, а мне тоже надо тебе дать амулет, чтобы ты входил сюда с едой?
— Конечно.
— Я не умею их делать.
— Тогда тем более надо найти, у кого амулет Твардовского, — Кристо хмурится.
— Да. И как он сюда вошёл. Ещё раз — это мог быть только кто-то из хозяев усадьбы, раз… человек с амулетом, два… и — вилктак? Всё верно?
— Да. Так.
Мы с Кристо переглядываемся, и я озвучиваю общую догадку:
— Люция? Но зачем ей было убивать этого человека?
— И зачем ей амулет? — поддерживает меня «волк».
— Амулет, стало быть, нужен не ей, — пожимает плечами Адомас. — Может, Сенкевичу её. А мужик мог случайно упасть, пока они боролись.
— А зачем Сенкевичу нужна усадьба? Чтобы убить старуху? Это могла и Люция сделать, — Кристо даже морщится, то ли от мысли об убийстве беззащитной Ядвиги, то ли от старания представить чужой ход мысли.
— Ключи к тайнам. Библиотека. У Марчина самая обширная библиотека среди жрецов, там и про всякое их колдовство, и про вампиров с «волками». Переводы с иврита и идиша.
— Ого, — Адомас выглядит чуть оживлённее обычного. — Это серьёзно.
— А значит, они ещё сюда вернутся. Вместе. Адомас, здесь скоро будет драка. Если тебе не нравится в таком участвовать или присутствовать, тебе лучше вернуться домой. Тем более, что ты тут вообще ни при чём.
— Драка и драка, — Адомас пожимает плечами. — В усадьбе есть вилы, у тебя есть нож, у твоего вилктака — сабля. Мне такой расклад нравится. На одно оружие больше, чем у противной армии.
— Тогда… сидим в засаде. Тихо-тихо. На дворе не появляемся, у окон не стоим.
— И лучше засесть сразу в библиотеке или этажом выше. Всем вместе, — вносит поправку Кристо. — Но я не думаю, что они полезут до вечера. Не знаю, как жрецы, а «волки» живут ночной жизнью.
***
Этажом выше — это у меня в спальне, потому что площадки в башне очень маленькие, неудобные, а нас трое, да ещё и вилы. Спящую Ядвигу мы заперли в её комнате, надеясь на то, что она не попробует прошибить хрупким старческим черепом тяжёлую дверь, обнаружив такую несправедливость. Впрочем, после смерти Марчина она, кажется, не склонна к каким-либо действиям вообще.
Сенкевич и Люция приходят, действительно, через пару часов после заката. «Волчицу» мы бы запросто проворонили, потому что она передвигается бесшумно, а вот мертвец то ли слишком горд, чтобы ходить тихо и ни на что не натыкаться, то ли чересчур неуклюж для этого: сначала он громыхает калиткой, потом топает по галерее, что-то опрокидывает на кухне. Наконец, его шаги раздаются на кованой лестнице в башне — звеня гулко, словно удары в медный колокол. Я даже начинаю сомневаться, с ним ли Люция, как вдруг слышу сквозь приоткрытую дверь её звонкий смешок:
— Нашёл время и место. Иди давай, вон та дверь.
— Библиотека? — неожиданно приятным баритоном с молодечески-звонкими нотками уточняет Сенкевич.
— Нет, я думала, тебе в туалет срочно надо. Конечно, библиотека! Стево!
Дверь этажом ниже открывается, но входит один или двое? Если Люция осталась на карауле, то… то я не знаю, что, но точно всё будет сложнее.
Переглянувшись с Кристо, я на четвереньках выползаю в щель нашей двери на лестницу.
И получаю мощный пинок в бок, так, что кубарем качусь по ступенькам, чудом не ухая в провал — какой дурак мог решить установить лестницу без перил! — успешно группируюсь, но всё равно ушибаюсь очень больно — края ступенек бьют меня по лбу, по бокам, по рукам, везде. К тому моменту, когда мне удаётся остановиться, у меня как минимум треснуто ребро, расквашен нос и всё тело в болезненных ушибах. Вот и повоевала. Разогнувшись и сев, опираясь спиной на стену, я выхватываю — хм, скорее, вытаскиваю — «волчий» нож и смотрю наверх, ожидая, что Люция уже неспешно спускается с обычной ехидной ухмылкой на лице. Лукавить в моём положении негоже: даже в обычной ситуации она сильнее меня, а сейчас я её разве что поцарапать сумею. Но мне бы её задержать и отвлечь, а там уж Кристо догадается выглянуть, посмотреть, отчего я не возвращаюсь.
Но Кристо уже выглянул — нет, скорее, он видел, как я отправилась в свой стремительный полёт — потому что, когда я поднимаю взгляд, то обнаруживаю, что они с Люцией сцепились врукопашную. Мой бывший «волчонок» даже не догадался вынуть саблю из ножен! Места перед дверью совсем мало, и «волки», раскачиваясь и пыхтя, топчутся, стараясь опрокинуть один другого. Дверь в спальню почему-то прикрыта, и Адомас с вилами очевидно стоит за ней — струсил, что ли? Я раздумываю о том, удастся ли мне изменить статус-кво, если я сумею сейчас встать и доковылять до дерущихся — и, наверное, думаю слишком долго, потому что из библиотеки, буквально несколькими ступеньками ниже меня выходит здоровенный усатый мужик с чемоданом. И конечно, замечает меня.
Некоторое время мы таращимся друг на друга — он изумлённо, а я сумрачно — и вдруг весело и звонко мужик вопрошает:
— Наследница, что ли?
Прежде, чем ответить, я с достоинством стираю кровь с губ. Мой голос звучит хрипло и несчастно:
— Да. Поставь книги на место.
— Нет, девочка, — мужик посмеивается так добродушно, словно поддразнивает маленькую племянницу. — У книжек теперь другое место. Я их забираю, девочка. По праву сильного.
Этому праву мне противопоставить очевидно нечего, но я упрямо повторяю:
— Поставь книги на место, х…й собачий.
Сенкевич заливается так, словно услышал невесть какую смешную шутку.
— А то что? — любопытствует он, отсмеявшись. — Ты будешь плакать, и сердце моё не выдержит и разорвётся?
— Стево, мать твою кони! — кричит сверху Люция. Я кидаю быстрый взгляд в её сторону. То ли крик стоил ей пары шагов, то ли закричала она оттого, что Кристо стал одерживать верх — но теперь она раскачивается на самом краю провала, уже не столько толкая «белого волка», сколько цепляясь за него.
Сенкевич реагирует без колебаний: не очень аккуратно кидает чемодан — о, бесценные рукописи! — и проносится мимо меня вверх по лестнице. Я пытаюсь повторить давешний трюк Люции — подставить ему ножку — но запаздываю, только зря дёргаюсь. Однако пока Сенкевич добегает до «волков», ситуация несколько меняется: Шерифович удаётся отжать Кристо от края лестницы, но она всё ещё неустойчиво балансирует ступенькой ниже — заметив спешащее к противнику подкрепление, «белый волк» резко и неожиданно притягивает Люцию, а потом так же резко толкает её вниз по лестнице, вперёд спиной. Треск и гул чугунных ступенек — Шерифович, взмахнув руками, в одной из которых развевается половина рукава Кристо, отлетает прямо на Сенкевича. Если бы жрец был живой, это вышибло бы из него дух, а то и с ног сбило, но мертвецу хоть бы хны — только пошатнулся слегка, и, грубовато отпихнув Люцию к стене себе за спину, выхватывает саблю. Но у «волка» в руках теперь — наконец-то! — тоже сабля, и он уже возле Сенкевича, и клинки мелькают и звенят — Люция тихонько отступает ниже, вот уж кому вышибло дух, правда, не столько падением, сколько стеной.
— Ага! — Адомас, наконец-то, выбегает со своими вилами наперевес, и смотрится при этом удивительно грозно. Ой, конечно же, дверь открывается наружу, он бы просто сбил Кристо вместе с Люцией, если бы попытался выйти, пока они стояли так близко. Не иначе, как это Шерифович так хитро его запечатала — её бы «лисой» называть, а не «волчицей».
К сожалению, дух Люция переводит очень быстро, а, переведя, вспоминает обо мне и принимается не очень даже торопливо спускаться. Её лицо, освещённое тусклым зелёным светом от черепов, мне очень не нравится — несмотря на то, что я не вижу у неё в руках никакого оружия. Адомас тоже замечает движение «волчицы», но размахивающие саблями Кристо и Сенкевич не дают ему кинуться мне на помощь, и он мечется, не в состоянии ни ударить мертвеца — слишком велика опасность задеть «волка» или просто помешать — ни побежать за Люцией. Я стараюсь усесться как можно надёжней и вытаскиваю нож — но рука словно ватная, и он в ней даже не дрожит, а колеблется.
Люция это отлично видит и потому, остановившись несколькими ступеньками выше, спокойно позволяет себе оглянуться на драку наверху и только потом обратиться ко мне:
— Ну, вот и свиделись. Один на один, как ты мечтала. Что теперь?
Хороший вопрос. Отчаянного волевого усилия хватает на то, чтобы серебряный нож в моей руке на несколько секунд перестал раскачиваться. Эти секунды проходят быстро, слишком быстро — и всё это время Люция стоит неподвижно, с любопытством рассматривая лезвие.
— Брать вещи из могил не к добру, слышала такое? — спрашивает она, убедившись, что я ей, увы, угрожаю разве что символически. Быстро наклонившись, она просто выдирает нож у меня из пальцев — я только и успеваю, что вскрикнуть — и тут же выпрямляется. Похоже, меня зарежут, как жертвенного барашка. — Ты ведь была славной девчонкой, Лилянка. Миленькой такой, будто щеночек. Но ты сделала неверный выбор. Совсем неверный. Жаль.
Нельзя сказать, что я не сопротивляюсь, когда она хватает меня за волосы, чтобы оттянуть голову и выставить горло — но руки меня предали, в них кисель вместо мышц и ломкие пшеничные сухарики вместо костей, и Люция не обращает на моё сопротивление ни малейшего внимания. На долю секунды она замирает, примеряясь, чтобы ударить меня чисто, не скользнув лезвием по ожерелью…
… я зажмуриваюсь и чувствую…
… как сердце делает свой последний удар …
… гулкий, как шаг по этим холодным чугунным ступеням …
… так болезненно отдающийся в голове …
… в натянутой, как перепонка бубна, коже скальпа …
… и …
Люция падает на меня, и рука её, дрогнув, отпускает мои волосы. Голова «волчицы» каким-то непостижимым образом оказывается на моём плече, и я слышу, как она хрипит мне на ухо короткое и грязное ругательство. Шерифович очень тяжёлая, и я пытаюсь отпихнуть её, чувствуя, что ещё немного, и она раздавит меня, как лягушку.
И, каким-то образом сумев выбраться из-под неё, понимаю: темно не потому, что я всё ещё не открыла глаза, а потому, что… ну, темно.
Я не знаю, что это за волшебство и кто его применил — Адомас или Сенкевич, и не знаю, жив ли ещё Кристо. Я слышу шуршание дождя и дыхание — своё, и булькающее Люции, и чьё-то ещё — ещё одно или два? Я уже почти решаю, что мне стоит тихонько заползти в библиотеку и затаиться где-нибудь в уголке, как встревоженный голос Кристо окликает меня:
— Лиляна? Лиляна?! Помереть мне, отчего темно-то так!
Он восклицает это на цыганском, но Адомас догадывается, о чём он:
— Последний мёртвый жрец Перкунеса упокоен. Черепа погасли. Теперь всё, до появления нового Марчина.
Что? У Шимбровского больше не осталось мёртвых жрецов? Я думала, их целая армия!
— Ничего не вижу, — Кристо переходит на галицийский. — Как назло, дождь этот! Адомас, где Лиляна?
Литовец мешкает с ответом.
— Адомас?!
— Я не знаю, успел ли. И… попал ли в Шерифович.
— Что?
— Она пыталась зарезать твою Лиляну, и я метнул вилы. Я… не успел увидеть, попал ли. И если попал, то в кого. Они очень близко были. Но вроде бы вилы об лестницу не грохнули.
— Святая мать! Лиляна!!!
Кристо переступает по лестнице: шаг, и другой.
Я прислушиваюсь — не похоже, чтобы Люция уже оправилась от вил.
— Я здесь!
Если в разговоре с Сенкевичем голос мой звучал просто слабо и несчастно, то на этот раз выходит вовсе мышиный писк.
— Лиляна! — ещё шаги, осторожные, с промежутками.
— Слишком тихо. Это может быть хитрость, — замечает Адомас. — Спроси её что-нибудь.
Кристо застывает в раздумьи.
— Лиляна, что делал Батори в тот вечер, когда я его впервые увидел?
Он что, идиот? Ведь меня не было дома, когда они столкнулись у меня в хатке! А может, имеется в виду…
— Он сделал варёную картошку!
— Лиляна, я спускаюсь к тебе!
— Здесь Люция, — поспешно говорю я, и Кристо снова замирает. — У неё мой нож, и она ещё дышит.
— А вилы в ней? — интересуется Адомас. — Если в ней, то пусть себе дышит.
Протянуть руку и нашарить спину Шерифович не так уж легко себя заставить — но я делаю это. Да, вилы там, и одежда возле воткнувшихся зубьёв вся мокрая.
— Да, в ней!
— Всё, я иду! — судя по звукам, Кристо отбросил всякую осторожность и помчался вниз, как по проспекту. Вот дурак-то.
— У меня с собой есть фонарик! — кричит Адомас.
— Что же ты молчал! — голос «волка» раздаётся уже совсем рядом.
— Да я только сейчас нашарил! — сверху вспыхивает, на несколько секунд ослепляя, кружочек белого света. Я зажмуриваюсь. Наверное, Кристо тоже, потому что некоторое время он не двигается и молчит. Потом я слышу странные звуки — короткий свист, глухой шлепок и ещё словно покатилось что-то вниз по ступенькам. Открыв глаза, я вижу, что совсем рядом от меня лежит Люция, и у неё нет головы. Над телом стоит с окровавленной саблей Кристо и глядит на меня совершенно безумно.
— Что ты так смотришь? Ты, часом, меня не думаешь того… тоже саблей?
— Лиляна, у тебя… у тебя голова проломлена, да?
— Где?! — я вскидываю руки.
— Не трогай!
— Что там у меня?! Мозги наружу?!
— Не знаю. У тебя там всё в крови.
— Эй, а что у неё с головой? — по-польски кричит сверху Адомас. — Вся в крови!
— Я не знаю, — отвечает Кристо.
— Посмотри, не видно ли мозга и костей!
«Волк» сглатывает и, подойдя, наклоняется ко мне. Я чувствую, как он шевелит мне пальцами волосы.
— Похоже, рассечена кожа, — говорит он громко.
— Этим бы черепом сахар колоть, — восхищается Адомас. — Не кость, а кремень! Ты слышал, как она по ступенькам-то катилась? Неси её сюда, её сейчас умыть, перевязать и спать положить. Сотрясение мозга тут гарантировано.
Пока Кристо тащит меня на руках наверх, я слышу, что Ядвига внизу уже проснулась и снова принялась выть.
***
— Кристо?
— А?
— Я всё теперь поняла. Совсем. В Пруссии и Польше язычество в моду… ввели жрецы. А вампиры толкают католичество. Везде, где вампиры, там католики. А жрецы… раскручивают интерес к древним традициям.
— Что за чушь? Почему католичество — вампиры?
— Не знаю. Наверное, им нравится… «вот кровь моя — пейте её».
— Ох, Лиляна. Спи давай дальше.
— Угу. А мы здесь уже сколько?
— Три дня только. Спи, говорю. Быстрее всё зарастёт.