В комоде я обнаруживаю не только уцелевшую одежду и бельё, но и заботливо очищенный нож вместе с ножнами и ремнём, и атлас, и даже верёвку с альпинистскими палками-крюками, и отдельно лежащий опустошённый рюкзачок — в нём лежат только деньги, которые я нашла в кармане Твардовского. Нет только ломика-гвоздодёра, но купить новый — не проблема. Сапожки стоят прямо на коврике у кровати, таком же пёстро-полосатом, как и занавески на окнах. Ради мирной передышки я надеваю юбку, а поверх блузки, подумав, гарсет — вот уж не думала, покупая его, что доведётся использовать именно для траура, да ещё так скоро. Конечно, Марчин не был мне близким родственником, но… всё же он славный был парень. Надеюсь, его голова доскакала до Ядвиги. К сожалению, расчёску положить в комод никто не догадался — та, которой я пользовалась, осталась в куртке у Твардовского — и мне приходится кое-как приводить волосы в порядок пальцами. Я оставляю их распущенными — и так слишком долго собираюсь. Подумав, всё-таки подпоясываюсь ремнём с ножнами — а то иногда обстановочка меняется очень уж неожиданно.
Кристо обнаруживается на кухне, на первом этаже, активно жующим тушёную капусту со свининой.
— Доброе утро, госпожа Вайткус, — говорю я хозяйке.
— Добрый день, — усмехается та. — Только я «госпожа Вайткене», всё-таки. Хотите кушать?
— Да, спасибо.
Я сажусь напротив Кристо, и хозяйка, пожилая аккуратная дама, споро и ловко накладывает мне капусту, ставит передо мной тарелку, блюдечко с булочкой, кладёт вилку. Наверное, она годами кормила так детей, вернувшихся из школы — я испытываю вдруг укол острого сожаления по воспоминаниям, которых у меня никогда не было и теперь уже никогда не будет. Некоторые говорят, что, когда ты знаешь, что твоя мать тебя не любит — это очень больно. Нет, это… никак. Но чем больше общаешься с чужими матерями, тем сильнее становится чувство, что у тебя что-то украли, что-то очень важное и нужное. Как руку или ногу. Или глаза. По ощущениям это не как боль — как очень сильная растерянность.
— Скажите, пожалуйста, а кусок колбасы, который был у меня в кармане куртки, куда он делся? — спрашиваю я, берясь за вилку.
— Я его забрал, — отвечает Кристо по-галицийски (хотя в Польше говорят — «на галицкий манер»). — А тебе пора, м-м-м, подкрепиться?
— Нет, я на всякий случай спросила.
Капуста очень вкусная, а булочка — вообще как облачко из теста. И, что немаловажно, они без картошки. Наслаждаясь завтраком, я в то же время обдумываю, как объяснить Кристо, что концепция несколько изменилась и до того, как отловить Люцию, нам надо посетить несколько могил. Кажется, их осталось всего-то четыре или пять. Поскольку аргумент с замужеством уже израсходован, просто и не знаю, что придумать.
Наверное, стоит просто сказать правду. А если он не сделает из неё верных выводов — сам дурак. Пускай тогда хотя бы под ногами не путается.
***
— Никта-а-а! Ни-и-икта-а-а!
Наши крики давно бы мёртвого пробудили — конечно, окажись он достаточно близко от нас. Другой вопрос, что, насколько близко мы сейчас от мёртвой жрицы, неизвестно совершенно — я рассчитала место встречи с жалостливым дальнобойщиком примерно, а уж каким маршрутом меня Адомас выводил к шоссе… Кристо то и дело мрачно поглядывает на меня, и я жду, что он взорвётся или просто пробурчит: «Да какого чёрта мы вообще сюда припёрлись, зачем всё это нужно?» — и тогда я с достоинством отвечу: «Потому, что я обещала это умирающему», и буду отстаивать свою точку зрения, и отстою — ну, или пошлю господина императорского волка к дьяволу на тринадцать рогов, но Кристо не говорит ничего, стоически пробираясь через поваленные деревья и головеткие заросли.
— Никта-а-а! Ни-и-икта-а-акх-кх-кххх…
Это у меня не выдержало горло — сорвала. Не то, чтобы совсем, но:
— Отдохнём немного.
— Угу.
Мы выбредаем на что-то вроде крохотной полянки, просвет между деревьями, ростками и кустами, скидываем рюкзаки и садимся на очередное трухлявое бревно.
— Лес не бесконечен, рано или поздно выбредем или к ней, или к Ядвиге, — говорю я подохрипшим голосом. Кристо смотрит на меня, как на умалишённую, но снова согласно мычит. Некоторое время мы молчим, поглядывая по сторонам. Прервать неловкую тишину первая решаюсь я:
— Знаешь что самое смешное? Меня чуть ли не каждый встречный пытался убедить, что я — внебрачная дочь Ловаша Батори. Откуда только такие идеи берутся?
Конечно, про каждого встречного я слукавила: один раз мне намекнул поэт Лико, и ещё один пытался убедить Твардовский-Бялыляс, мир его праху — но, как говорится, «не украсишь — не покажешься».
— А! — на удивление равнодушно отзывается «волк». — Это Батори и пускает слухи. Точнее, по его просьбе этим Тот занимается.
— Ты серьёзно?!
— Ага.
— Зачем он это делает?!
— Ну… может быть, чтобы тебе репутацию не портить. Или чтобы люди не думали, будто одно из его приближённых лиц имеет отношение к цыганам — ты же знаешь этих венгерских дворян. Или романтики ради. Или опять какие-то интриги у него. Кто знает? В голову ему не заглянешь. Тем более, что дядя Мишка говорит, что ты и правда похожа на его дочь.
— В смысле? В моём происхождении всё-таки есть сомнения?
— Да нет же. Ты лицом похожа на Агнешку, и возраст у вас одинаковый — она тебя только на два месяца младше. Немудрено, что все подумали, что Два-Стакана видел именно её. Стой… Ты ничего про неё не слышала? Пеко не рассказывал даже это?
— Э… нет.
— На похороны твоего отца приехала одна из твоих польских тёток, звали Ванда. Краля та ещё. Осталась с твоей матерью ещё на несколько месяцев, так за ней каждый вечер заезжал венгерский дворянин на машине, и уезжали они известно зачем. Ты представляешь, как наши оторопели, когда Батори выступил по телевизору как император? Это же он Ванду гулял. А она потом родила девочку, Агнешку, написала об этом маме твоей. Два месяца с тобой только разницы. Или три.
— А откуда вы знаете, что она на меня похожа?
— Так она потом несколько раз в Куттенберг приезжала.
— К моей маме?
— Нет, к отцу Ванды, деду своему. Это по бумагам отец у неё — шляхтич, а так — один «волк», он сейчас уже умер. Олек звали. Моему отцу был двоюродный брат, он же к нему в Куттенберг и ездил.
— В Куттенберге жил свой «волк»? Зачем же тогда моего отца упокаивали Пеко и твой отец?!
— А в то время Олека в городе не было, он сидел. В Загребе. Три года ему дали за пьяную драку.
У меня просто голова кругом идёт. Что же такое — все всё знают, а для меня самые обычные родственные связи оказываются откровением!
— Кристо, стой, слушай… Сейчас подумай и выкладывай всё разом. Есть ещё что-нибудь о каких-нибудь родственниках меня ли, Батори, или ещё кого, о которых все знают, а я отчего-то нет?!
Кристо честно задумывается. Наконец, говорит:
— Ну, это не все знают, но тебе, наверное, стоит. Ладислав Тот — внук Ловаша Батори. Агнешка ему, получается, тётка.
— Внук? — беспомощно переспрашиваю я. — Тот?
— Ага. Сын внебрачной дочери Батори.
— Ясно, — меня осеняет. — Зато я точно знаю то, что ни тебе, ни другим цыганам ещё неизвестно.
— Да?
— Ага. Агнешка умерла восемь лет назад. Вот так.
— Правда?! — Кристо даже выпрямляется, словно для того, чтобы взгляд получился ещё более требовательным.
— Да.
— Вот дела! А… по-«волчьи»! Да?!
— Да. Кто-то ей забыл рассказать, что она — не человек.
— Да ведь никто же не знал! У неё и мать была с волосами, как у меня, а при том совсем не «волчица», и Агнешка такая же была, ну, вылитая мать. Блондинка и блондинка… И никто же думать тогда не думал, что Ванда гуляет с упырём. А задним числом уже не стали вспоминать, кем должна была родиться Агнешка. Ох, бедная девчонка… А я ведь, знаешь, был уверен, что ты её именем назвалась от того, что успела с ней повидаться и увидела, что вы похожи. Умерла… Лилян, только не подумай, что я дурак, но знаешь, что?
— Что?
— Давай мы, когда вернёмся, про её смерть расскажем, а про то, что на дороге ты машину ловила — не будем? Посмотрим, какое лицо у цыгана, что тебя подвозил, будет, а?
Я соглашаюсь не из желания по-идиотски пошутить. Потому, что тогда историю про то, как Два Стакана подвозил мёртвую Агнешку, цыгане будут многие поколения пересказывать друг друга — и будет о ней хоть такая память. Иначе про незаконную дочь незаконной дочери одного из «волков» просто забудут, когда умрут те, для кого связь польской крали и будущего императора Батори была свежей сплетней. Пусть лучше вот так.
А ещё я понимаю, что ни за что не расскажу Ловашу, каким именем называла себя в Польской Республике.
— Чего кричали-то? — вдруг спрашивает нас мужской голос, и мы с Кристо вскакиваем от неожиданности.
За нами пришёл Адомас.
В хате у Никты натоплено хорошо, жарко. Обувь мы с Кристо конфузливо стянули и поставили в сенях, увидев, как хозяйка дома босиком бродит по половицам и половичкам. С особым удовольствием я в сенях же скидываю рюкзак. Несмотря на то, что я сутки отсыпалась у Вайткусов и ещё столько же наслаждалась их гостеприимством, в теле всё равно слабость и спина побаливает, так что даже лёгкая кладь — килограмма три-четыре, не больше — мучает и тянет к земле. Кристо свой рюкзачище, набитый не только моим альпинистским снаряжением, но и закупленными продуктами, тяжело бухает рядом.
Конечно, я уже рассказывала Кристо про Никту — я ему вообще все свои приключения рассказала, умолчав, правда, некоторые детали касательно Марчина и тайны Айдына Угура — но таращится он на неё так, будто совершенно не представлял подобное чудо. Никта, усмехаясь, приглашает к столу. Естественно, за чаем с блинами мне приходится пересказывать свои приключения по второму разу.
— Вот так, — раздумчиво говорит ведьма, медно поблёскивая глазами. Гядиминас взирает на меня со сдержанным, приличным мужчине любопытством, и обсасывает низку маминых бус. — Вот так. Трёх чародеев ты обезоружила, двух — она.
— Она? Люция?
— Да. «Волчица».
— Она у тебя была?
— Она — нет. Был Сенкевич.
— Кто?
— Твардовский не говорил тебе?
Да что ж такое, почему мне постоянно кто-то что-то не говорил?!
— Мой родственник?
Никта взглядывает на меня удивлённо:
— Нет.
— Родственник Марчина? Почему он должен был сказать мне?
— Ещё один жрец, воюющий с Шимбровским.
— Вурдалак? — уточняет Кристо.
— Вурдалаки трупы кушают, — просвещает Никта «волка». — Из могилок. А Стефан Сенкевич — мёртвый жрец.
— Вурдалаки существуют?!
— Нет! — отвечают мне разом Никта, Адомас и Кристо.
— Я просто спросила.
— Вурдалаки — сказочные персонажи, — Никта, впервые на моей памяти, улыбается. — Вроде мавок.
— Ясно. Я поняла. Так Стефан Сенкевич — на нашей стороне?
— Ну, это как сказать. На моей — да. На твоей — вряд ли. Он вступил в ритуальный брак с вашей Люцией.
Как всегда, Никта выдаёт самые невероятные новости с абсолютно безразличным видом, между делом.
— Подожди, она теперь что — живой жрец?
— Да. Так.
Мы с Кристо переглядываемся. Люция Шерифович и сама по себе — противник опасный, а уж с неизвестными нам дарованными способностями…
— Она ведь стала жрицей той же сущности, что Твардовский, да?
— Да. Так. Равно как и Сенкевич.
Адомас опять что-то изготавливает в уголке на скамеечке: то ли пращу, то ли уздечку. Что-то из множества тонких ремешков. Вид у него при этом, как всегда, очень довольный. Вот ведь существуют счастливые люди!
— Значит, способности будут примерно такие же, как у Марчина. Это не скорость — люди Шимбровского неповоротливы, как… как люди. Это не…
— Не гадай. Притяжение ключей к тайнам.
— Не поняла?
— Я понял, — когда Кристо смотрит вот так, в упор, мне всегда становится немного не по себе. — Старую тайну вилк… этих… «волков» из ныне живущих жрецов открыли только Шимбровский, Твардовский и Сенкевич. И, видимо, независимо друг от друга?
Он вопросительно взглядывает на Никту.
— Да. Так.
— Подожди, а Никта? Она посвящена другой сущности!
— Она получила знание вместе с цыганским духом, и все дела. Смотри на факты дальше. Все трое открыли тайну чародейских могил, каким-то образом притянув к себе нужные ключи. Очень может быть, и на тебя Шимбровский с Марчином твоим наткнулись от того, что ты была ключом к какой-то тайне. Они тебя «притянули».
Всё так ровно сходится, что я чуть было не выкрикиваю, к какой, собственно, тайне я оказалась ключом, но вовремя сдерживаюсь. Но, увы, не так уж вовремя — Кристо и Никта уставились на меня, словно ожидая, что я заговорю. Я машу рукой:
— Ладно, а что дальше? Если мы встретим Сенкевича, он, получается, попробует меня убить ради, э, ритуальной жены?
Никта пожимает плечами.
— Ну, хорошо. Это мы с Кристо потом обмозгуем. А с тобой я хотела поговорить по важному делу. Я хотела попро… кх-м-м, а предлагать в лесу можно?
— Можно, — у Никты мерцающие глаза лесной кошки. Всё-таки, у Твардовского были плюсы: приятно иногда видеть рядом глаза самые обычные, человеческие, не сияющие ни синим, ни медно-зелёным.
— Я хотела тебе предложить сделать кое-что для меня. Во-первых, отвести нас к усадьбе Твардовских-Бялылясов. Хочу посмотреть, доехал ли Марчин, и ещё у нас с собой еда для Ядвиги. А два… у тебя есть какая-нибудь возможность получать почту?
— Мы получаем почту. Для нас оставляют письма и посылки в деревне у отца Адомаса.
— Отлично! Я хотела по… предложить тебе раз в месяц получать денежный перевод. Половину брать себе, на половину покупать продукты для Ядвиги. Заботиться о себе она вполне может, но вот еду её самой взять негде. Потом, она старая, а лестницы в башне крутые — даже я могла бы упасть и покалечиться, нужно, чтобы кто-нибудь проверял, как она. Ты бы меня очень выручила. Вот.
— Хорошо.
Вообще-то я думала, что придётся немного поуговаривать, и такое быстрое согласие немного выбивает меня из колеи.
— Наверное, тогда мы пошли уже. Только дорогу разъясни.
— Я же лесная ведьма — я тебе дам клубок. Куда он покатится, туда и вы за ним. Адомас, слышал? Катись давай.
— Сейчас, — покладисто отзывается литовец, откладывает ремешки и неспешно, с достоинством поднимается. Я прыскаю: фигура у него и впрямь как у клубка-переростка.
Мы идём какими-то чахлыми тропинками часа два или три. Когда мы выходим к воротам, время близится к полуночи, и черепа на частоколе встречают нас зелёным светом в глазницах.
— А перекреститься можно? — спрашивает Кристо шёпотом.
— Нет! — говорю я.
— Да, — говорит Адомас. — Они тебя за это не съедят. Подождать вас?
— Пройди с нами, будь так добр. Может быть, понадобится помощь, — я не добавляю: «если Ядвига уже умерла», но литовец меня, кажется, и так понимает.
Ворота закрыты, но не заперты. Я просто с силой толкаю одну из створок ладонью, и она медленно отворяется. Во дворе слышно, что из дома или со стороны огорода кто-то громко, визгливо скулит. Полутемно — тусклый свет исходит только от черепов. Мы нерешительно переглядываемся и идём на звук. Адомас, чуть замешкавшись, прикрывает ворота жестом рачительного хозяина, оказавшегося в гостях у распустёхи.
Ядвига, со всклокоченными, сбитыми в колтуны седыми волосами, в своих обычных шароварах и огромном, не по размеру, толстом рыбацком свитере сидит, поджав ноги, прямо на холодной земле и, раскачиваясь, подвывает. Большие коричневые руки старуха держит неподвижно на бёдрах. Я подхожу поближе, стараясь не оглядываться на проросшие черепа. Встаю так, чтобы видеть её лицо. По нему не текут слёзы, но, и так некрасивое, оно искажено уродливой гримасой боли. Ядвига поднимает на меня светлые, как у брата, глаза, но не прекращает скулить и раскачиваться. У её коленей — небольшой земляной бугорок с несколькими воткнутыми тоненькими веточками: то ли неизвестный мне языческий обряд, то ли своеобразная замена цветам.
— Э… Ядвига? Ты меня помнишь? Ядвига?
Она не реагирует. Я беспомощно оглядываюсь на Кристо.
— Я твоя кузина. Твоя и Марчина. Лиля. Помнишь? Лиля. Это ты Марчина закопала, да? Марчин? — я показываю пальцем на бугорок. Ядвига замирает, словно собака, с которой заговорил незнакомец и которая не может решить, кинуться наутёк или отреагировать на свою кличку, произнесённую чужими губами. — Ты всё хорошо сделала, красиво. Это ведь цветы, да?
Она смотрит.
— Ядвига, ты хочешь кушать? Марчин сказал мне, что теперь я должна тебе давать еду. И я принесла поесть. Еда вон у того, э… парня, — я тычу пальцем в сторону Кристо, и Ядвига неуверенно оглядывается. — Пойдём, я тебя покормлю. Пойдём, пойдём. Марчин сказал, чтобы ты кушала.
Старуха возится и кряхтит, но всё не встаёт и не встаёт.
— Я не знаю, что ещё ей сказать, — жалуюсь я.
— Да помоги ж ты ей! — не выдерживает Адомас. — Поди, сто лет бабке.
Он быстро подходит и одним сильным, плавным движением поднимает Ядвигу на ноги. Та смотрит на него испуганно, и я спешу прояснить ситуацию:
— Это Адомас. Он хороший. Я ему буду давать еду, он тебе будет приносить. Адомас будет давать кушать, Ядвига. Давай, пойдём на кухню. Сделаем Ядвиге покушать.
На кухне — темно и холодно. Адомас усаживает старуху на стул и говорит Кристо:
— Тебе бы, ребёнок, пойти дрова нарубить, надо печь топить.
Кристо бухает рюкзак с плеч на пол и скрывается в темноте за дверью. Литовец тем временем разыскивает керосиновый фонарь, потом долго шарит по тёмным углам в поисках керосина. Наконец, зажигает свет.
— Не стой, давай, дай ей что-нибудь поесть, что не надо готовить. Кто её знает, сколько она не ела, — сердится Адомас.
Ядвига жадно хватает тонкую бледную пластинку сала и принимается её сосать. Кристо входит с каким-то мешком:
— У них уголь, а не дрова. Я в сарае набрал.
Руки у него перемазаны в чёрном, и он вытирает их серым то ли от жира, то ли от старости полотенцем с крюка на стене.
Поев наскоро сваренной сладкой манки на воде, Ядвига засыпает прямо за столом. Адомас переносит её на подобие дивана в углу кухни и озабоченно говорит:
— Там конюшня, курятник. Надо посмотреть. Конь-то мёртвый, ему ничего не будет, а куры небось живые были, кабы не передохли от голода.
Мы спасаем кур — некоторые действительно уже сдохли, и мы закапываем их под стеной курятника. Мы высвобождаем коня, которого Ядвига так и оставила в узде и под седлом. Наконец, мы находим в усадьбе спальню старухи и переносим её на кровать.
— Надо бы обрезать ей волосы, чтобы не сбивались, — говорю я.
— Нельзя, — Адомас качает головой. — Она испугается ножниц, кабы не померла-то со страху. Старая очень.
— Но эти колтуны не расчесать!
— Надо размаслить. Я репейным маслом ей полью, они разойдутся, как милые.
Он зевает, морща нос:
— Спать уже охота. Пойду на кухню, тепло там сейчас.
А на башне, наверное, холодно. Придётся спать не раздеваясь, зарывшись в перины. Ой, а куда мне положить Кристо?
— Где-то тут должна быть спальня Марчина, — говорю я.
— Не-ет, я там спать не буду! — Кристо крестится.
— А где? В кресле в библиотеке?
— А ты где будешь?
— В башне. У меня на самом верху комната.
— Если кровать такая же, как здесь, то мы оба поместимся.
— Что это значит?
— Мы же с тобой ночевали в одной постели. Одетые. И ничего страшного не было. И не думаю, что в этот раз будет. Ну, или давай спать по очереди. Но тогда первый чур я сплю, я устал рюкзак таскать.
Да, это же Кристо. Никаких страстных поцелуев в неподходящие моменты — слава Богу!
— Ну, пойдём, — говорю я.
***
Ещё не размежив веки, я чувствую: что-то неправильно. Но ощущения настолько необычные, что, только открыв глаза, я понимаю, что наполовину лежу на Кристо, обхватив его рукой и согнутой в колене ногой. И он не спит.
— Доброе утро, — я пытаюсь непринуждённо перекатиться на спину, но мне не хватает сил, так что в результате я просто мелко-мелко не то подрагиваю, не то подёргиваюсь.
— Доброе утро.
Кристо аккуратно переворачивает меня, поправляет одеяло-перину. Судя по движениям, проснулся он довольно давно и успел войти в силу.
— Извини, что сразу ухожу, но… я полтора часа ждал, — он словно откликается на мои мысли. Выскальзывает из-под одеяла и устремляется в сторону ванной. Я с облегчением вздыхаю: по крайней мере, из неловкой ситуации теперь не придётся выпутываться, ведь когда кто-то вышел, а потом вошёл, ситуация уже считается другой, правда?
Вот только я не думала, что, покинув ванную, «волк» заберётся назад в постель, к тому же устроится так близко от меня. Это не то, чтобы меня пугает — нет, Кристо точно не такой человек, чтобы пользоваться чужой беспомощностью — но как бы… напрягает, что ли. Я бы попыталась отодвинуться, но уже знаю, что в этой перине барахтаться бессмысленно. Кажется, мои чувства отображаются на лице, потому что Кристо, поглядев на меня, говорит:
— Что-то не так? Могу положить тебя обратно.
— Куда — обратно?
— На меня.
Интересно, давно я стала замечать, что, когда он хочет пошутить, то, вместо того, чтобы улыбнуться, быстро и забавно дёргает бровями: вверх-вниз, словно чему-то мимолётно подивился?
Прежде он мне казался совершенно убийственно серьёзным. До того, как я пообщалась с по-настоящему серьёзным Марчином.
— На самом деле, просто холодно. Хочу ещё немного поваляться в мягком и тёплом. А то всё бегаешь, бегаешь, как собака — языком на бок, — Кристо демонстративно скрещивает руки под затылком и прикрывает глаза.
— А что, у Вайткусов не навалялся?
— Ага, навалялся. Всё время ждал, кто по нашу душу заявится и в каком количестве — с такими мыслями поваляешься. Кто-то, знаешь ли, должен охранять лагерь.
— А здесь чего не охраняешь? Это люди сюда не заходят, а жрецы могут запросто.
— Эй, а кто мне рассказывал, что усадьбу защищают черепа?
— Ой, да. Я забыла про них. Интересно, а Ядвига сможет сама поставить Марчина на место, когда он прорастёт, или лучше будет мне приехать?
— А он и об этом просил?
— Нет.
— Тогда не заморачивайся.
— Как — не заморачивайся? Это теперь и моя усадьба. Ведь, кроме Ядвиги, других близких родственников у Марчина нет, а я её опекун. И к тому же сама родственница.
— И после смерти старухи станешь владелицей усадьбы по закону?
— Понятия не имею. Но заботиться о доме кто-то же должен! Если объявятся другие наследники, то, конечно, я переложу это на них. А пока мне придётся заниматься всем самой. Приезжать раз или два в год. Наверняка тут давно не было ремонта, этим тоже придётся озаботиться. Черепа развешивать по мере созревания. Провести электричество и установить обогреватели хотя бы в спальнях. Купить козу было бы неплохо, если Ядвига умеет доить.
— О Боже, Лиляна, мне опять ужасно хочется усадить тебя в уголок и напоить чаем. Когда ты начинаешь так хлопотать, у тебя сразу лицо такое испуганное делается и жалобное…
— Ничего не жалобное.
— Как скажешь. Но если ты ещё немного тут поволнуешься, я не выдержу и пойду на кухню ставить чайник.
Интересно, сколько сейчас времени? За окном уже совсем светло. Наверное, что-то около полудня.
— Лилян?
— А?
— Там, в рукописи про «волков», так и было написано, что дети от «белых волков», ну…
— Часто умирают во чреве матери?
— Да.
— А тебе раньше никто ничего не говорил про это?
— По-моему, что я — «белый волк», никто и не знал. Их давно не рождалось, все забыли. Вот Агнешка и я вдруг появились, но никто не думал, почему мы именно такие были. С синими глазами. У «волков» ведь всё не как у людей…
— Тогда откуда же ты узнал? Батори сказал?
— Ага.
— Ну, можешь у него спросить. Тем более, что у тебя его прямой номер есть.
— Обижаешься, что у тебя его нет?
— Ничего я не обижаюсь.
— А я — турецкий султан, — на этот раз Кристо всё же не только дёргает бровями, но и слегка улыбается, самыми уголками губ. — Но ты зря дуешься. Ты же всё время была при нём, да к тому же не в своём уме. Конечно, тебе никто не давал никаких номеров. Я даже удивился, узнав, что ты позвонила напрямую Тоту.
— Я несколько раз видела, как Ловаш этот номер набирает. Он не хранит телефоны в записной книжке, всегда по памяти звонит. А у меня память императорской ничуть не хуже.
— Ясно.
Мы некоторое время лежим молча. Мне так мягко и тепло, что я почти что засыпаю снова.
— Лилян?
— А?
— А сколько там осталось могил?
— Две.
— Может, и бросим их? Из-за двух потоп, голод и чума небось не начнутся.
— Ну, во-первых, я вообще не думаю, что про чуму и прочее — правда. Мне кажется, это жреческая мифология такая, а у самих божков кишка тонка подобное устроить. Во-вторых, нам всё равно надо поймать Люцию. И убить. Или ты забыл уговор?
— Нет. Не забыл.
Честно говоря, жалко. Я бы с удовольствием забыла.
— В-третьих, мне бы хотелось, чтобы у местных маньяков вообще не было повода вспомнить о «волках» и тем более — приносить их в жертву. Если это можно устроить так просто, то лучше довести дело до конца и не мучиться потом страхом или совестью.
Кристо даже не успевает согласиться или попробовать настоять на своём, потому что в нашу дверь сначала стучит, а потом входит с подносом в руках Адомас.
— Ага, я и подумал, что проснулись и лежите, — довольно сказал он, увидев нас. — Вас усадить?
— Мы сами, — говорит Кристо. Он помогает мне усесться, затем принимает поднос. Чёрный кофе, гренки с сыром. Я как раз делаю глоток из чашки, когда Адомас сообщает:
— Позавтракаете, пойдём труп смотреть.
Если бы я попыталась удержать кофе во рту, я бы непременно поперхнулась. А так я просто испачкала тёмными брызгами постельное бельё.
— Какой труп? — уточняет Кристо.
— А там в погребе на леднике лежит какой-то, — машет пухлой белой рукой Адомас. — Я как туда стал сало относить с консервами, нашёл.