PROZAru.com — портал русской литературы

Ручной белый волк императора Батори, гл. 16

Когда я дёргаю подошедшего портье за штанину, он даже немного подпрыгивает. Наклоняется, видит меня у себя под стойкой — я сижу там, довольно равномерно покрытая уже высохшей грязью — и глаза у него просто вытаращиваются. Нервно оглядевшись, он приседает на корточки, и мы оказываемся лицом к лицу.

— Глупая девочка, что вы здесь делаете? Вас уже спасали — вам бы уже бежать волчьим шагом. Куда вы лезете? В гостинице полно злых панов, все поджидают вас. Думают, что вы всё ещё где-то здесь.

— Я где-то здесь, — хмуро говорю я. — В моём номере сколько?

— Было двое. Если никто не вышел и никого не позвали. Как вы сюда вошли?

— Через прачечную.

— Там же стоит один!

— Уже нет.

Сложным оказалось не подобраться — если сила у мёртвых жрецов вампирской, по моим ощущениям, не уступает, то тонкостью слуха они не отличаются. Умеешь подойти так, чтоб не услышал вампир — подкрасться к жрецу не составляет ни малейшей трудности. Сложным было и не убить — похоже, быстрота реакций была личным достоинством Марчина, а жрец у прачечной не мог сравниться и с «волком», так что мой любимый приём «прыгнуть на холку — ударить» прошёл отлично. Сложным было оттащить крупного мужика в тёмный уголок, сначала вверх по ступенькам крыльца, потом внутрь в прачечную. Под кустом я бросить труп всё-таки не решилась и, волоча тело, семью потами облилась, представляя, как меня сейчас с ним застанут.

— Вы его не оставили у крыльца? — встревоженно спрашивает литовец.

— Нет, он в углу сушилки. Его за простынями на стойках не видно, я проверила.

— Когда придёт горничная, всё вскроется!

— Когда она придёт?

— Утром.

— До утра я успею закончить. Но трупы я не могу закопать, это придётся вам сделать.

Судя по лицу мужчины, ему очень хочется выбраниться, но хорошее воспитание не позволяет.

— Тот пан, что был с вами, он хотя бы поможет?

— Он не может помочь. Он убит.

Рука у портье дёргается, будто он захотел перекреститься, но оборвал движение.

— Мои соболезнования, барышня.

Во рту у меня до сих пор горечь крови заколотого мной жреца. Я опять не удержалась, чтобы не глотнуть чуть-чуть. Капельку.

— Где остальные?

— У обоих выходов, парадного и чёрного, по одному. И ещё двое ходят, смотрят окна. Один на кухне. Это всё.

— Ясно.

По моим прикидкам, изначально их было тринадцать-четырнадцать. Осталось восемь. Остальные рыщут по городу или убиты Твардовским? Ладно. Их здесь нет, а те, что есть, рассредоточены. Конечно, я начала с того, что на кухне. Портье вкатил меня на нижней полочке передвижного столика, скрытой скатертью, и велел дежурной кухарке быстро сделать кофе и омлет какому-то постояльцу. Естественно, жрец Шимбровского не поленился нагнуться, поднять скатерть и посмотреть. И никого не увидел — грязь оказалась покровом ничуть не худшим, чем каминная сажа. Если бы я не всадила нож ему «под язык», он бы никогда не узнал о моём присутствии. О, конечно, он ещё попытался отпихнуть столик одной рукой и взмахнуть ножом в другой руке, от удара «под язык» умирают не мгновенно. Может, жрец и дольше упокаивался бы, но серебро не оставило ему шансов.

Мертвец падает, кухарка приглушённо охает, а я выбираюсь из столика. На лезвии — кровь, я слизываю её, промокаю нож скатертью и возвращаю пока что в ножны.

— Готовьте, — говорю я кухарке. — Два омлета и кофе на двоих.

— Готовь, — быстро приказывает портье. — Ужин в подарок от администрации, да?

Он бледен, но улыбается тонко и жестоко.

— Именно. Вопрос только в том, что делать, если они откажутся на пороге, а не сделают вид, что обычные люди, — я прикусываю кончик языка. — Может быть, у вас в гостинице есть традиция кормить домовых духов? Вы очень сильно извинитесь, но попросите дать вам её соблюсти и поставите что-нибудь съедобное в углу номера. Они это едят, а еда им, кажется, нужна не меньше нашего. И она должна выглядеть вкусно для мужчины.

— Гинтаре, три омлета с беконом, — распоряжается портье.

— Но один уже почти готов, и он без бекона! — жалуется кухарка. Она старательно не смотрит на труп.

— Съешь потом сама. Три омлета с беконом. Если я привезу тот, что с беконом, только для домового, они оскорбятся или заподозрят неладное.

— Когда будете ставить блюдце в угол, бормочите что-то вроде…

— «Батюшка домовой»?

— Да, но только по-литовски и не это. Лучше что-нибудь нейтральное, народную песенку. Пища на самом деле не должна быть посвящена никакому духу, даже на словах, — мой план меняется и принимает чёткость на глазах. Марчин утверждал, что еда живых летальна для мёртвых — хороший шанс проверить. Если даже жрецы не упокоятся с одного омлета, то хотя бы ослабнут.

Пока готовятся омлеты, мы с портье оттаскиваем тело в дальний угол, к большому овощному ларю.

— Сплошные убытки, — печально говорит литовец, помогая мне укладывать труп поверх картошки.

— Простите. Я могу вернуть деньги и отдать те, что были у моего кузена.

— Вернуть будет достаточно, барышня. Чужого мне не надо.

— Мне кажется, дверь на чёрный ход вам была немного не чужая.

— Ещё бы! Владелец гостиницы — мой отец. Но брать плату за то, что было нужно для спасения жизни — нет, барышня. Это нехорошо.

Он оправляет свой костюм, а я опять залезаю в столик. Ожидание — сначала при сервировке, потом в пути до номера — почти мучительно, нервы натянуты, как струны в рояле.

Пусть они меня не заметят. Пожалуйста, Айнур, пусть они меня не заметят. Пусть не… ой, порожек, что ли?.. пусть не заметят.

Сердце Луны сейчас обхватывает шею, защищая. Это в виде пояса оно однорядное, а ожерельем — монеты в целых три ряда, браслетом на руке — ещё толще. Жаль, что моя шея шириной не с руку.

Стук в дверь. Петли смазаны отлично — они не скрипят, когда один из мертвецов открывает.

— Что тебе?

— Прошу позволения пана, ужин от администрации, паны уже давно сидят. Омлеты, кофе.

— А это что?

— Это, прошу позволения пана, молоко для домового духа. И порция омлета ему же. Надеюсь, паны не против. Это традиция, я сегодня ночью должен покормить его именно в вашей комнате, если паны будут так добры. Это важная для меня традиция, по легенде, этот домовый дух — один из моих предков, то есть, пусть паны не думают, что я не христианин, но — традиция…

— Валяй.

Портье вкатывает меня в номер, ставит столик возле кровати — рискованно, но в номере нет кресла — и начинает переносить кофейник, блюдца и приборы на стол в центре номера. Я слышу, как он их расставляет. В один из тех моментов, когда он возится у меня над головой, я тихонько выбираюсь из-под скатерти прямо под кровать.

Стоит портье закрыть за собой дверь, как жрецы, весь спектакль просидевшие молча, оживляются.

— Поставь этому болвану какое-нибудь наше блюдце в угол и тащи сюда посвящённое.

Ага, один из них главнее другого.

— Не трогай молоко! Он же голову сломает, куда оно делось.

— Кошка выпила.

— Какая кошка?

— Какая-нибудь, — они оба регочут.

Отравление пищей живых проявляется только через полчаса, и гораздо слабее, чем я надеялась.

— Тухлый был, что ли, бекон — живот крутит, — жалуется тот, который «ниже чином».

— Угу, — отзывается второй. — Или, скорее, дело в молоке. Может, он только омлет посвятил, а молоко не стал.

— Это опасно?

— Ну, как живому прокисшее. Побурчит и пройдёт.

Чтоб они пронеслись с этого «прокисшего»! Я проверяю свою сосредоточенность на ненаходимости и делаю очередной ход: тихо, но отчётливо постукиваю по полу.

— Слышал?!

— Под кроватью никого быть не может. Это снизу.

— Ну, да. Но странно.

Ёж ежович, внук Ядзевич! В фильмах ужасов это прокатывало. Поднатужившись, я изображаю сдерживаемый чих. Получается посредственно, но, в отличие от стука, более действенно. Вот только мертвецы продолжают попирать все каноны триллеров и заглядывают под кровать оба. Я замираю, пока они скользят по мне взглядом туда и сюда.

— Может, правда, домовой? — предполагает «младший».

— Ты их видел когда-нибудь, домовых? — «старший» встаёт и идёт к столу. «Младший» мешкает, и зря — я не жду, пока затихнут шаги, потому что только так можно быть уверенной, что второй ко мне спиной — и пробиваю «младшему» лезвием висок. На мгновение мне кажется, что нож застрял, но только на мгновение — я выдёргиваю его и снова «прячусь». Густо и вкусно пахнет кровью мертвеца.

Не проходит и пяти секунд, как второй замечает:

— Войтусь?!

Жрец оказывается рядом с трупом в два прыжка, падает на колени и взмахивает ножом — наугад. Я даже моргнуть не успеваю, лезвие проносится в паре сантиметров от моего уха.

— Сучка! — кричит мертвец практически мне в лицо. — Я знаю, что ты там!

Он вскакивает и отбегает. Я чуть ли не чудом догадываюсь, что он собирается делать — когда он берёт короткий разгон. В миг перед тем, как он приземляется ногами на кровать, пробивая её своей немалой тушей, я успеваю откатиться к спинке у стены. Днище проламывается, вспучиваясь бугром и щетинясь острозубыми щепками; если бы я осталась на прежнем месте, мертвец сломал бы мне спину, раздавил бы меня. Но меня там нет, а он замешкался, застряв в проломе и запутавшись в постельном белье. Пока он с рычанием высвобождается, я поспешно выбираюсь и всаживаю ему в бочину нож.

На этот раз лезвие застряло по-настоящему, а рана противника только подстёгивает, несмотря на то, что нанесена серебром: жрец высвобождается мгновенно и атакует в ответ. Теперь драка превращается во что-то вроде беготни волка за Красной Шапочкой по дому бабушки. Только я при этом не зову на помощь. Правда, шума мы в силу ограниченности пространства и без того производим предостаточно, роняя и отшвыривая мебель, прыгая (я всегда полагала, что тут мне нет равных, но не учла, каким подспорьем являются длинные ноги — а мертвец выше меня значительно) и врезаясь в стены. Мне удаётся метнуть кофейник почти точно в глаз жрецу, но это его не сильно отвлекает.

В какой-то момент меня ударяет и отшвыривает на пол распахнувшейся дверью. Прежде, чем я успеваю сообразить, есть ли у меня ещё хоть толика шанса, по комнате, сверкая саблей, проносится кто-то худой и в чёрном. Марчин! — чуть не вскрикиваю я, но это точно не может быть последний из Твардовских-Бялылясов.

— Ты в порядке? — спрашивает Кристо, стоя над поверженным жрецом. С сабли капает кровь, и между мертвецом и его головой тоже — кровь, только лужа не растекается, как будто кровь уже в теле принялась сворачиваться.

— Ты умеешь фехтовать?!

— Умею, Лилян.

— А там внизу ещё эти… четверо, кажется.

— Нет, уже нет.

Кристо подходит и приседает рядом на корточки:

— Где-то болит?

— Нигде не болит. Вообще нигде, — искренне говорю я, и он улыбается, широко, белозубо:

— А что ты тогда плачешь?

— Я? Плачу?

— Ага, ревёшь.

У меня не дрожит голос, не перехватывает горло, не закладывает нос, губы не кривятся — как же я могу плакать? Но по моему лицу действительно бегут слёзы, просто потоки слёз, две безудержных реки, словно глаза решили поплакать отдельно от меня.

***

Как писали в чувствительных романах начала двадцатого века, вскоре дождь превратился в грозу — то есть ничуть не портящие меня светлые слёзы вдруг продолжились бурной истерикой со шмыганием носом, издаванием странных звуков, похожих на песнь банши и смех гиены разом, горящим лицом и вспухшими, как у жертвы нападения ос, веками. Кристо и портье — которого, кстати, звали господин Вайткус-младший — бегали вокруг меня со стаканами воды, влажными полотенцами для компресса на лоб, ароматическим флакончиком кухарки и носовыми платками, но рыдания длились и длились, пока, наверное, не обезводили организм — тогда слёзы закончились вдруг, и я поняла, что спать хочу уже нестерпимо. Я даже успела объявить об этом, прежде, чем хлопнуться в обморок.

Во сне я танцую. Одна, в густой черноте. Это удивительно хорошо.

— Пффф! Пффф! — кто-то обдувает мне лицо, и я морщусь. Запахов — целый букет. Совсем рядом — сильный и крепкий аромат кофе, слабее — мужского дезодоранта и здоровой слюны. Издалека приплывает благоухание тушёного с капустой мяса, свежевыпеченного хлеба или даже, может быть, булочек. Ещё немного тянет плесенью и отсыревшим деревом, цветочной отдушкой для постельного белья, травой и землёй, пыльной шерстью.

— Ну, просыпайся давай! Уже больше суток спишь — счастье проворонишь!

Я хитрю, как в детстве: открываю один глаз, а второй будто ещё досыпает, дремлет сладко-сладко. Вставать не хочется совсем, и тем больше разочарования в ускользающем ощущении неги и пробуждающейся боли от ушибов — которых у меня оказывается предостаточно. Кристо улыбается моему глазу широко-широко, как мальчишка. Он сидит на краю моей постели, и в руках у него керамическая кружка с забелённым кофе. Ситуация кажется мне немного знакомой.

— Всё болит, ужас просто, — жалуюсь я. — А мы вообще где?

На гостиничный номер обстановка не похожа: совсем маленькая комнатка, где только и есть, что кровать да небольшой комод. Стены обклеены жёлтыми, нежного оттенка, обоями с поблёкшим, когда-то красным или оранжевым, растительным узором. Небольшое окно занавешено пёстро-полосатыми шторами, смягчающими яркий свет утреннего солнца; за шторами угадываются силуэты горшков с цветами.

— Бывшая каморка прислуги, теперь гостевая комната в доме у Вайткусов. Ты раньше когда-нибудь спала в каморках для прислуги?

— Даже не мечтала.

Я, наконец, открываю второй глаз и смотрю себе на руки. Они уже чистые, и даже ногти мне кто-то постриг. И ещё — я в батистовой ночной рубашке, так что из-под одеяла при Кристо лучше не вылезать.

— Где ты нашла этих людей? Они уверены, что мы с тобой — оборотни из каких-то Вылкавышек, которые вернулись откуда-то в человеческий мир, чтобы мочить польских панов — вурдалаков. И ещё думают, что лично я их уже не первый год их рубаю волшебной серебряной саблей. Кстати, сабля и правда серебряная. Точнее, посеребрёная.

— На ней нет изображения глаза с красным камнем вместо радужки? — с беспокойством спрашиваю я.

— Не-а.

Я вожусь, пытаясь приподняться и сесть. Довольно трудоёмкий процесс, к тому же перина подо мной слишком мягкая. Кристо отставляет чашку на комод и бесцеремонно устраивает меня в нужную позу, подпихнув под спину подушку. Одеяло при этом спадает мне на колени, и я с ужасом обнаруживаю, что, в силу, видимо, моей разницы в размерах с предыдущей хозяйкой, рубашка мне велика и декольте у неё огромное, ну, просто на грани стриптиза. Кристо, обнаружив то же самое, нимало не смущается и быстренько подтыкает мне одеяло подмышки, спасая моё целомудрие.

— Тебе помочь с кофе или ты сама?

— Сама, если можно, — я осторожно принимаю чашку из его рук. — А откуда у тебя эта сабля? И где ты научился фехтовать?

— Фехтовать я научился в школьном кружке. В Пруссии все мальчишки в такие ходят. Разница только в том, немец ты или нет. Немцы всегда ходят на рапиру, а все остальные — на сабли. И я ходил. Пластика у меня хорошая, реакция тоже, рука крепкая — дрался не хуже прочих. Даже несколько раз на соревнования ездил.

— А сабля?

— Трофей. Нет, лучше будет сказать — подарок с небес. Я шёл позавчера тут под мостом, сверху какой-то шум, звон. А потом падает вурдалак с саблей в руке, и от удара о землю саблю теряет. Я его доконал, ну, и оружие подобрал.

Этот не самый внятный рассказ, однако же, проливает свет на то, как располовиненный Твардовский умудрился уйти от хозяина сабли. Должно быть, исхитрился его пнуть или что-то вроде.

Кристо тем временем проявляет любознательность:

— Что это вообще за существа? Какие-то недовампиры. Ими вся Польша кишит.

— Жрецы.

— Чьи?

— Разных сущностей. Короче, недовампиры, и всё тут. Только очень идейные. Как ты меня нашёл?

— О, это такая история! Всё идёт отлично, ты нашла Люцию, люди Тота её считай что хватают, и вдруг… р-р-раз! Вы две исчезаете в дыму, словно в рукаве у фокусника. Все остальные «волки» есть, а вас — нет. Потом оказывается — в подвале выход в какие-то катакомбы, норы, — Кристо выглядит таким воодушевлённым, каким я его видела только однажды. В Праге в день призыва. — Куда по ним ушли? Неизвестно! Батори говорит — ты волк, бери след, ищи. Ну, сначала я вообще не знал, с какого конца хвататься. Тот дал мне своих людей, и я поставил на уши всех цыган, но ты словно в воду канула. Император чуть ли не сердечные капли пил после моих докладов. Он-то считал, что всё под контролем, а тут такой финт.

— Стоп. Тихо.

Я выдуваю разом полчашки кофе, раздумывая.

— Мне кажется, ты о чём-то забыл мне сказать, — говорю я, наконец. — Вот прямо очень сильно кажется.

Кристо задумывается совсем ненадолго.

— Хм, да, ты же ничего не знаешь, я забыл. Батори же не разрешил тогда сказать. Никто ничего не должен был знать.

Я уже говорила, что ситуация кажется мне знакомой? Кристо теперь говорит так же медленно и взвешенно, как в тот вечер, когда объяснял мне, что мы помолвлены. И так же отводит взгляд вниз и вбок.

— Помнишь, ты вышла на меня в лесу, и я отвёл тебя в домик? Дело в том, что тогда я уже был ручным белым волком императора и принёс присягу. Поэтому, когда ты объявилась, я позвонил лично ему, сразу, как ты заснула. Он примчался на всех парах — один, бегом, со стороны леса. И сказал, что никто не должен знать, что ты нашлась. Даже ты не должна знать, что нашлась. Потому что это вопрос твоей в первую очередь безопасности. Сначала мы просто ждали, когда ты очнёшься. А потом, когда ты стала ловить Люцию, я теоретически должен был тебе помогать и страховать тебя. Получил кучу денег «на материальное обеспечение операции».

— Стоп ещё раз. Ты что, на самом деле не кавалер Ордена Святого Вацлава?

— Кавалер. Но деньги, которые давали с орденом, я к тому времени уже потратил на покупку хатки в Будапеште.

— Той, которую мы вроде «снимали»?

— Ну да.

— На что же ты тогда тратил «кучу денег» от Батори?

— Одежда, еда, связь.

— Ладно. Отмотай чуть-чуть назад. Что значит — ручной белый волк императора? Это я — его ручной белый волк. Ты не проходил обряда в кузне.

— Нет, Лилян. Ты просто ручная волчица. Тут путаница, понимаешь? В сказках белым волком называют любого из нас. И еврейские тайнокнижники это отчего-то подхватили. Но на самом деле «белый волк» — это… ну, такой как я. «Волк» с белыми волосами и синими глазами. Как бы ещё более странный, чем все остальные «волки». Ручная «волчица» — это просто прирученная «волчица». А ручной «белый волк» — совсем другое. Когда «белый волк» даёт клятву верности вампиру, то вампир получает особенную силу. Батори не сказал мне, какую, но он так добивался моей присяги, что, думаю, сила эта ему была очень нужна.

— Не представляю, что он мог тебе предложить, чтобы ты согласился. Ты же его ненавидишь!

— Вовсе нет. То есть… ну, не настолько. Он же действительно не трогает «волков», и вампиров приструнил. И остановил войну.

— Что он тебе предложил?

Кристо молча смотрит мне в глаза — пять секунд, десять. Потом говорит:

— Прости, Лилян. Это слишком личное. Думаю, ты тоже готова рассказывать не всё.

Я сдаюсь. Личное так личное. Хотя обидно — ну, чуточку, вот столечко, капелюшечку — что я опять узнаю что-то очень важное последняя.

— Ладно. Что там было с поисками?

— В общем, сначала на твой след толком не удавалось выйти. Но тут по цыганской почте пришла весточка: мол, один наш с тобой родственник видел девушку, очень-очень похожую на тебя, аж на севере Польской Республики, под Олитой. Правда, сам он думал, что просто наткнулся на очень похожую девчонку, может быть, твою польскую кузину. Если бы не серебряная вилка…

— Ты узнал меня по вилке?

— Посмотри на факты: кто, кроме «волков», любит ходить ночью с чем-нибудь острым и серебряным при себе?

— Хм, да, пожалуй. И кто здесь с тобой?

— Никого.

— Хочешь сказать, что Батори пустил тебя по моему следу без поддержки?

— Именно так. Тут, видишь ли, Польша, совсем чужая страна. Привлекать внимание к нашим службам — лишнее дело. А парень моего возраста много внимания не привлечёт, местные студенты шатаются почём зря.

— А если бы ты один не нашёл меня?

— Но я же нашёл!

— О. Ну да. Ты же нашёл.

Я быстро допиваю кофе и всучиваю кружку Кристо в руки.

— Моя одежда далеко?

— Всё, что было в гостинице в номере, лежит в комоде.

— Тогда выйди, пожалуйста.

Он медлит.

— Мне надо одну вещь сначала спросить.

— Какую?

Кристо смотрит в упор:

— Кто был тот мужчина, с которым ты сняла номер?

— Му… а! Его зовут… звали Марчин Казимеж Твардовский-Бялыляс.

У него даже губы белеют, но он продолжает спокойно:

— Вы…

— Мы с ним родственники.

— И на одной кровати спали по-родственному?

— Он вообще не спал. Он — мёртвый жрец. По-твоему, «недовампир». И — нет, мы с ним не были любовниками, как и ни с кем другим, и — да, я всё ещё девственница и всё такое. Допрос закончен?

— Извини. Но мне надо было знать. Если тебе интересно — у меня тоже… не было ничего вроде Язмин.

— Замечательно. Ты мне дашь переодеться?

— Да, — он наконец-то выходит.

Exit mobile version