… Он сидел на поваленном дереве, на краю обрыва. Вокруг было только небо. Огромное бескрайнее небо. Плыли изумительно красивые облака и лучи солнца расцвечивали их края. Тёплый ветер сталкивал одно облако с другим превращая их в невиданные фигуры. Он медленно потушил окурок сигареты и взял чистый белый лист бумаги и карандаш. « Что ты хочешь нарисовать, человек?» — смеясь, спросило небо. « Я хочу нарисовать тоску. Хочу выскрести свою душу, нарисовать всё это на бумаге – потом сделать из этого листа бумажного журавлика и запустить его с обрыва в этот, залитый солнцем и покоем, мир». « Не надо» — взмолилось небо – « Нарисуй радость. Нарисуй – как играют щенки в, мокрой от росы, траве. Нарисуй ветер над морем и белых чаек. Нарисуй, подаренные тобой, цветы и улыбку любимой…» Человек усмехнулся уголком рта. Он потихоньку сказал –« Я нарисую то, от чего болит моё сердце». Карандаш провел первую линию по белому, похожему на облако, листу бумаг. Небо жалобно охнуло, потекли первые капли серого осеннего дождя…
Линии замелькали по листу бумаги. Карандаш рвался из рук то, выписывая обрывки слов, то рисуя черные страшные образы. Захохотали костры у черной рощи. Вспышки кровавого пламени освещали мечущиеся тени. Раздавался рокот барабанов и звучал боевой напев. Пламя металось по клинкам мечей и по раскрашенным чёрной краской безумным от исступления лицам. Воины кружились в буйном хороводе, направив в небо клинки. Они звали Страх, тот самый, знакомый им с рождения Страх. Они звали его из своих душ, пытаясь послать зыбкие волны страха на таких же людей, как они… Просто носящих другие знамёна и говорящих чуть – чуть иначе. Огромная серая гадюка с рубиновыми глазами ползла по шее деревянного идола, с улыбкой смотревшего на людское безумие. « Крови!» — кричала сталь в пламени костров. « Крови!» — ревели глотки воинов. « Крови» — шептал провалом черного рта старый идол. Полыхнут пожарища, закричат дети и захрипят от ударов мечей их родители. Потечет по влажной траве ручей людской крови, будет радостно смеяться старый идол у черной рощи. С верхушек засохших деревьев спустится Он, хозяин этого мира – Страх. И седые тридцатилетние старухи будут мыть его когтистые ноги ручьями своих слёз…
А карандаш летел по бумаге. Ложились новые штрихи. Возникла Боль. Серый больничный коридор, уходящий в пустоту. Стоны людей в грязных палатах. Уставшие, равнодушные врачи. Смятая подушка и скомканная серая простыня. Куча окурков в больничном сортире. Прогонявшийся потом и Болью гипс. Чьи – то хрипы и крики заглушают скрип твоих зубов. И горсть снотворного не дает тебе покоя. Боль, смеясь жестоким ребёнком, тычет в твои переломы костлявой рукой. Боль изломанного тела сильна, но ты сильнее. Ты побеждаешь её и тогда, сбежав из сплетения твоих мышц, костей и нервов, Боль уходит в душу. Боль утрат тех, кто тебе дорог. Страшная Боль, рубящая тебя наповал. Боль жестоких слов, вылетающих из любимых губ. Боль забвения. Твоя душа кричит страшным криком, но он вязнет в серой пустоте Боли. Наигравшись тобой, словно ребёнок, которого позвала мать, Боль уходит. В, порванную острыми когтями, душу приходит другая гостья.
Лёгкие серые линии рисовали Тоску. Она верной собакой идёт за тобой везде. На шумных улицах города, среди толп людей она следует неотрывно за тобой. Она смеётся шуткам твоих друзей, не забывая положить ледяную руку тебе на сердце. А когда приходит вечер… Тогда она выходит из – за твоей спины. Она садится перед тобой и неотрывно смотрит в твоё лицо. Она ласково улыбается, глядя как ты пьёшь рюмку за рюмкой. Она постукивает холодными пальцами по твоим вискам, в такт звучащей печальной музыке. Она читает твои сказки и одобрительно качает головой. Она открывает ящик письменного стола, и ты видишь, лежащий там, пистолет. Черный провал ствола зовёт в её мир. Там серый ноябрьский дождь навеки обвенчает вас перед алтарем мёртвой надежды. Может быть, ты обретёшь покой. Но ты не хочешь такого покоя… И, презрительно фыркнув, Тоска исчезает в лучах восходящего солнца.
Карандаш ведет прямую линию. Линию Грани, за которой ты перестанешь быть человеком. Ты идешь по этой удобной дороге Равнодушия. Тебя ничего не волнует, ты спокоен. Ты вкусно кушаешь, наблюдая по телевизору – как из взорванного метро выносят шевелящиеся обрубки человеческого мяса. Ты медленно куришь и смотришь – как какой –то пьяный урод бьёт по лицу женщину. Ты плотно сжимаешь губы и проходишь мимо голодных и оборванных старух, просящих милостыню. Ты равнодушно отодвигаешь ногой давящегося писком замерзающего котёнка. И услышав крик « Помогите, хоть кто – нибудь!», ты прикрываешь форточку, чтобы эти уроды не мешали смотреть тебе телевизор. Есть только ты и твой серый спокойный мир. Всё остальное – чушь…
… Человек отложил карандаш. Лист бумаги был весь покрыт жирно –чёрными и лёгкими серыми штрихами. Серое небо заливалось слезами мелкого дождя. Он достал из мятой пачки сигарету и потянулся в карман за зажигалкой. За спиной раздался плач. Человек медленно повернулся. В лёгком халатике, опустившись на колени в серую вязкую грязь, перед листом бумаги плакала его Любовь. Она слабым голосом спросила человека – « Почему?… Почему ты именно это хочешь выпустить в мир? Ведь у тебя есть я. А ты даже не попытался нарисовать меня. Ты закрыл шторами светлые окна своей души и спустился в пыльный подвал своего неверия. Да пойми же ты, наконец – я люблю тебя!» Она схватила коробку с яркими красками и изо всех сил кинула в лист бумаги. Черно – серая гладь взорвалась яркими цветами. Небо над ними рассмеялось чудесной радугой. Человек улыбнулся и протянул любимой руку. Но из размокающего листа бумаги выползли черно – серые змеи Страха, Боли, Тоски и Равнодушия. Раздуваясь в огромных чудовищ змеи окружали его Любовь. И тогда он закричал. Он закрыл собой хрупкую фигуру любимой и, подняв тяжелый камень, рассмеялся в морды, созданных им чудовищ…
Тёплая, пахнущая сном, рука жены легла на его лоб. « Ты кричал во сне, любимый. Это только сон. Я рядом, всё хорошо. Это только сон» услышал он самый дорогой в мире голос. « Только сон» — согласился человек и потёр мозоль от карандаша на указательном пальце…
Санкт -Петербург
Февраль 2011