Машенька проснулась в холодном поту: ей опять снился ночью кошмар. Прошло уже столько времени, а эти ужасные картины нет-нет да возникают перед её взором, а иногда, вот как сегодня, вдруг приснится страшный – страшный сон… Эти мучительные воспоминания… От них никуда не деться, не спрятаться. Ведь всё это БЫЛО.
…Вот она сидит над раскрытой книгой и с замиранием сердца читает сказки Андерсена. «Особенно чудесным и удивительным казалось русалочке то, что цветы на земле пахнут, — не то, что здесь, на морском дне, — леса зелёные, а рыбы среди ветвей поют так громко и красиво, что просто заслушаешься». Машенька счастливо рассмеялась. «Русалочку» она перечитывала уже в пятый раз, но всякий раз воспринимала сказку о любви так, будто читала её впервые. Машенька верила каждому слову автора, сочувствовала и сопереживала героям. Да и кто, скажите, не верил в чудеса в восемь лет?
-Ты чем это тут занимаешься, паскуда? – неожиданно визгливо разорвал сказочную мелодию за спиной у девочки злобный окрик.- Посмотрите-ка, какая умница: сказки она, видите ли, уселась читать! – и подкравшаяся сзади женщина, выхватив книгу из рук девочки, стала с остервенением рвать её на части.
-Это же… Она же… Библиотечная! – прошептала девочка.
-Да мне плевать, какая она! Зато тебе впредь наука будет! Вы поглядите только: Ниночка мокрая, надрывается от плача в кроватке, а она тут развлекается, будто и делов других нету!
В колыбельке послышалось слабое шуршание, затем неуверенный тихий всхлип просыпающегося ребёнка.
-Она только что проснулась, тёть Кать… Я сейчас её перепеленаю, — торопливо пробормотала испуганная Маша, мигом срываясь с места.
-Кого это ты, дрянь не благодарная, «тётей Катей» называешь, а? – завопила разъярённая женщина. – Я тебя, сучку безродную, удочерила, себе в ущерб пою – кормлю, одеваю – обуваю, а ты меня «тётей Катей» звать будешь?
И разгневанная фурия, размахнувшись, стала лупить дрожащую от страха девочку по щекам, приговаривая:
-Я – твоя мать, стерва! Я – твоя мать, сволочь! Говори мне: «Мамочка родная», проси прощения, дебилка! Или ты по детдому своему соскучилась? Так я мигом тебя туда назад сдам!
Маша съёжилась от этих слов. Конечно, в детском доме было очень несладко, что уж там говорить… И потому-то девочка была просто несказанно счастлива, когда узнала, что её – именно её, Машку – ведьму, — решила удочерить такая красивая и ласковая женщина.
-Мамочка моя… Любимая… Как это здорово, что и у меня теперь будет мамочка…- шептала она сама себе, лёжа в постели и с замиранием сердца представляя себе своё сказочное будущее…
Но действительность оказалась диаметрально противоположной её мечтам. Ласковой тётя Катя была только на людях. Дома же ей не перед кем было ломать комедию, и поэтому она позволяла себе срывать зло на беззащитной сироте.
Вчера, например, «родная мамочка» отхлестала Машу грязной пелёнкой по лицу за то, что девочка слишком крепко уснула ночью и не встала, чтобы сменить ребёнку бельё. А про позавчерашний день даже вспоминать не хочется…
Позавчера тётя Катя пришла из гостей навеселе и решила, как она высказалась, «вплотную заняться воспитанием новой дочки». Открыв дневник, мачеха обнаружила запись: «Уважаемые родители! У Марии нет спортивной формы, поэтому к урокам она допущена быть не может!» Рядом с записью стояла жирная двойка.
-Это ещё что такое? – словно бешеный бык, вращая налитыми кровью глазами, взревела «уважаемая родительница».
-Это за то, что формы нет… Спортивной…Я же вам говорила…- лепетала насмерть напуганная девчушка.
-Ты мне тут отмазки свои не строй! Я спрашиваю тебя, бестолочь, что это такое? – тыча пальцем в отметку, заорала пьяная тётка. – Это – двойка! Па-ра! Ты хоть это-то понимаешь, дура стоеросовая? – и рассвирепевшая садистка, схватив девочку за косичку, стала дёргать её во все стороны, отчего бедная Машина головёнка затрепыхалась на тоненькой шейке, будто колокольчик на верёвочке. – Она ещё зенки свои бесстыжие выпучила, тварь паскудная! Ну чего ты ведьминские глазищи на меня выперла, тьфу – тьфу – тьфу! – и «мамаша» взялась смачно харкать в заплаканное побледневшее личико.
Сейчас, вспомнив об этом, Маша вдруг вся напружинилась и, сама от себя того не ожидая, вдруг произнесла:
-Простите меня, пожалуйста, тётя Катя. Вы – моя мать – стерва. Ещё вы — моя мать – сволочь. И паскудная тварь – тоже вы…
Машенька произнесла всё это тихим бесцветным голоском, предчувствуя, что развязка не за горами. Но как-то вдруг ей стало так пусто, так надоело и бояться, и вздрагивать от этих окриков, и слышать оскорбления… А тётя Катя и на самом деле не заставила себя ждать. Схватив табурет, она опустила его ребёнку на голову. Потом она сбегала на кухню, принесла скалку, вцепившись в ножку лежащей, поскуливающей от боли девочки, задрала её кверху и методично стала бить свою жертву по худенькой попке уже скалкой… Маша потеряла сознание.
…Что было дальше?.. Ах, да… Дальше – белые больничные стены, белые потолки, капельницы, операционная, гипс… Добрая тётечка Валечка в иссиня-белом хрустящем халате, потихоньку ото всех сующая Машеньке в рот кусочки чего-то необычайно вкусного, сладко-горьковатого… Тётечка Валечка называла это «шоколадом». А один раз она угостила Машеньку мороженым. Это было так замечательно! Просто божественно вкусно. Тётя Валя сама кормила девочку белым чудом с ложечки, а Машенька послушно открывала рот , не сводя глаз с милого доброго лица и мочала. И это тоже было прекрасным чудом… Ещё никто на всей планете не был с Машей так добр. Вот было бы хорошо, если бы из детского дома её забрала не тётя Катя, а тётя Валя…
Но однажды в палату вместе с медсестрой вошёл незнакомый седовласый мужчина. Позади него шла, ласково улыбаясь, тётя Катя.
-Доченька моя, солнышко моё ненаглядное! Ну как же ты так оступилась, что всю головушку себе расшибла? – бросилась к больной девочке, запричитала тётя Катя, заливаясь слезами.
Машенька поняла: мачеха ужасно боится, что она расскажет этому дядечке правду. Как же быть? Солгать – опять тётя Катя заберёт её к себе и будет мучить. А рассказать всё, как было… страшно… Даже смотреть в глаза этой женщине было так страшно, будто с крыши сарая в снег прыгать. «Но ведь прыгнула же один раз! Не струсила. И сейчас не струшу…» — решила Машенька, но всё же не нашла в себе силы произнести ни одного слова. Казалось, выдави она из себя хоть один звук, её горло разорвётся от боли и горя.
-По-видимому, девочка перенесла тяжелейший стресс, она совсем не разговаривает, — объяснила Машино молчание тётя Валя.
-Да как же так? – потрясённо развела руками тётя Катя. — Это, видно, у неё от травмы мозги помутились… Доченька моя, голубка, это ж я, твоя мамочка! Ты что, забыла, как я тебя баловала, и сладости разные покупала, и платьица нарядные, и книжки… Ты помнишь меня, заинька?
И тётя Катя снова залилась горючими слезами. У Маши от изумления даже голова перестала болеть: вот это артистка! Послушаешь её – и впрямь поверишь, что добрее и заботливее её на всём белом свете не сыщешь! Но тут на помощь Машеньке опять пришла её любимая медсестричка. Она подошла сзади к мужчине и попросила:
— Разрешите, я вам зачитаю данные осмотров? Вот. «На теле девочки были обнаружены множественные гематомы, ссадины. Рентген правой ступни показал, что на пяточной кости имеется трещина…»
-Ах, бедная деточка! Это же надо было так упасть, крошечка моя! Мамочка сколько раз тебе твердила, чтобы ты была осторожнее, непоседушка ты моя, — снова завела своё тётя Катя.
Медсестра нетерпеливо кашлянула.
-А перелом лобковой кости и гематому промежности она тоже, по-вашему, получила при неудачном падении? Я думаю, товарищ следователь, тут явно уголовное дело. Кстати, некоторые гематомы при поступлении больной в стационар были уже застарелыми. Очень похоже на то, что ребёнок подвергался постоянным побоям. Это же надо так издеваться над несчастной девочкой! Какая же вы после этого мать?
-Понятно, — кивнул мужчина. Потом, подумав, предложил тёте Кате. — Будьте добры, выйдите из палаты, гражданочка!
-Но я не могу позволить допрашивать мою дочь без моего присутствия! Это – нарушение прав ребёнка! Допрос можно проводить только при матери или опекуне. А я и есть – мать и опекун!
-Какая ты мать – мы уже видели. И присутствовать, по-моему, ты скоро будешь на своём собственном допросе, злыдня! Марш, я сказал, отсюда, — прошептал следователь так властно, что его слова будто прогрохотали в тишине больничной палаты. Тётка испуганно вздрогнула и засеменила к выходу.
Седовласый мужчина ласково улыбнулся и вдруг… достал из своего портфеля яркую книжку! Её новая глянцевая обложка
переливалась всеми цветами радуги. А на ней крупными буквами было написано: «Сказки Ганса Христиана Андерсена»… Маша заулыбалась и протянула к ней прозрачную ручонку, покрытую синяками… Мужчина отдал девочке книжку и ласково погладил её по спутанным волосам. Вот тогда, находясь рядом с милой тётей Валей и добрым дядечкой, крепко прижимая к груди самый желанный подарок, Маша вдруг почувствовала себя такой счастливой и защищённой, что слёзы, впервые за столько долгих, тяжёлых дней, навернулись на её глаза.
-А меня зовут дедушка Митя. Ты не бойся меня, дочка, — дедушка Митя легко коснулся Машиного плеча. – Тебя сейчас очень трудно, но всё-таки это нужно… Соберись-ка, крошка моя, и расскажи нам всю правду. Это очень важно для того, чтобы я смог помочь тебе… спасти от этой фурии.
Он немного подумал и уже тише добавил:
-И забрать тебя домой.
-Домой? К вам? – это были первые слова, которые Маша произнесла в больнице.
-Ко мне, дочка… Ко мне и к бабушке Лизе, — с волнением ответил следователь, отворачиваясь и незаметно тоже стряхивая с ресниц слезу…
И тогда Машенька, боясь, что счастье опять вдруг растает, снова обернётся кошмарным сном, захлёбываясь слезами, сбиваясь и путаясь, стала торопливо рассказывать дедушке Мите свою горькую правду. И о грязных пелёнках, и о ночных недосыпаниях, и о табурете, и о скалке… А взрослый мужчина, повидавший на своём веку немало и смертей, и насилия, уже не стесняясь, плакал вместе с Машей.
Тётю Катю осудили. Адвокат попросил принять во внимание то обстоятельство, что у подсудимой имеется грудной ребёнок и выговорил ей условный срок. Машеньку из больницы забрал дедушка Митя. Так, наконец-то, у Марии появилась семья, в которой её любили, дом, пахнущий по праздникам пирогами, испечёнными бабушкой Лизой, своя комната с письменным столом и книжной полкой, на которой среди многих интересных книг была и та, из больницы – «Сказки Ганса Христиана Андерсена». И даже огромная самая настоящая кукла с голубыми глазами и светлыми вьющимися волосами! Кукла умела говорить только одно слово: «Мама…» Иногда бабушка Лиза заворачивала в полотенчико ещё горячий кусок пирога, и они все вместе втроём шли в больницу – угощать тётю Валю.
Машенька была счастлива. Но всё-таки иногда по ночам она просыпалась и плакала, вспоминая свою прежнюю страшную жизнь, по-детски, как умела, благодарила Бога за то, что он подарил ей встречу с добрыми людьми, ставшими для неё по-настоящему родными.