Она приходила к этому старику учиться писать. Не то что бы она хотела стать известной, нет. Просто ей нравился этот человек. И ей хотелось узнать о нём и литературе всё.
Она представила, что войдёт в узенький коридорчик, старик поможет ей снять её лёгкую куртяшку и пригласит пить чай. Не «этот» из пакетиков, а настоящий заварной. Заваристый. Она будет грызть деревянное печенье с горьким именем Мария и смотреть на его морщинистое лицо с бесцветными глазами. На седой ёжик.
А он будет вертеть высохшими руками полную кружку влаги, изредка смачно отхлёбывая, и болтать о всяких пустяках. О погоде, о людях, проходящих мимо, о жизни.
Всё так и было, как она представляла. Потом они шли к вечно работающему компьютеру и обсуждали её тексты. Иногда он восклицал:
– Это ерунда! Этого не может быть! Это слишком сложно! Текст должен быть максимально прост.
– Ну как же не может быть?! – это больше всего задевало Эльку. – Это было.
Да-да, было, иногда в жизни, иногда в воображении, но было!
Звучала тихая музыка. Фоном. Он так любил. И ей тоже нравилось. Работал телевизор. Фоном, без звука. Просто мелькание картинок.
– Вот посмотрите, – говорил он. – Зачем вы здесь городите? Для чего? Это мистика? Фантастика? В жизни есть всё. Зачем эта чушь?
– Но я так чувствую, – виновато отвечала Элька.
Он косил одним глазом на телевизор.
– Ну… не знаю… Странно… – бубнил он. – Мне кажется, это ерунда…
– А что вы представляете, слушая Шопена? – неожиданно спросила Элька. (Он как раз звучал) – Вьюгу там? Или поле цветов в грозу?
Старик упёрся одним глазом в экран и задумался. А она думала о его произведениях. Они представлялись ей математическим выражением. Она знала, что любое сколь угодно сложное выражение можно привести к простому. Представляла, что так и с его творениями. Она вычёркивает слова по определенным законам, и остаётся одно слово, или фраза. Сильное, ёмкое… Как любовь!
– Я вижу бешеного пианиста, лупящего по клавишам, – тихо проговорил старик.
Элька глянула на экран, там и был именно такой. Бешеный чёрный фрак, в его бешенстве помогали даже фалды, раскачиваясь в такт.
– А-а-а, – разочарованно протянула Элька. – Жизнь! Жизнь, – к единственному слову сводится всё его творчество.
И она больше не ходила в гости к старику. Она ходила в гости к своему воображению. Там было больше. И воображение не говорило: «Ерунда! Ересь! Так не надо!»
А старик ждал Эльку. Он писал последний в своей жизни роман. Он хотел его назвать «Одиночество».