Горящий окурок описал дугу в полутемном помещении фермы и исчез под подошвой грязного кирзового сапога.
— Отдай его мне, — негромко сказал Кузьмич.
— На кой он тебе нужен? – удивился зоотехник.
— Не твоё дело…
— Да бери – не жалко! Толку-то от него!
Кузьмич, седой кряжистый мужик лет семидесяти пяти, медленно поднялся с перевернутого вверх дном ящика, подошел к лежащему на соломе новорожденному теленку с неподвижными задними ногами, зачем-то накрыл его своим пиджаком, потом, встав на одно колено, неловко взял на руки, выпрямился и потащился к выходу.
— Бутылку гони! – услышал он вслед и лениво бросил, не оглядываясь:
— Хрен тебе в сумку…
Зоотехник добродушно хохотнул.
Кузьмич шёл домой с неудобной ношей и не знал, зачем она ему.
В избе, около печки, валялась грязная тряпка, — бабки покойной платье, — справила себе, когда ещё ничего была – нестарая. Озоровала покойница, — пройдет, бывало, мимо, нарочно заденет бедром по чувствительному месту и смеётся, — форсила в новом платье.
На эту тряпку Кузьмич и положил теленка. Потом налил в бутылку молока, достал из какого-то ящика старую соску, — от внуков завалялась, — надел её на горлышко бутылки и нагнулся к теленку. Теленок открыл глаза и посмотрел на него так, что внутри у Кузьмича все стало такое мягкое-мягкое, и накатила слабость; она поднималась все выше и выше и выкатилась наружу слезой.
— Васькой..мг..мг… будешь, — запершило у него в горле, — Василием.
Кума так звали. Хороший был мужик, лет пять назад в Петров пост на озере по пьянке утонул. Шёл купаться и всем говорил: «Топиться иду!». Шутил так – вот и дошутился.
Напоив теленка, Кузьмич присел на лавку за хромой стол, накрытый плешивой клеёнкой, и налил из трехлитровой банки стакан самогона – кума помянуть, да и Васькино новоселье отметить.
-Ну, будь здоров! – Кузьмич поднял стакан.
Теленок, закрыв глаза, спал.
— Вот и правильно,- сказал Кузьмич, — сон лечит.
Хмель ударил в голову, и по старому телу разлилось тепло – хорошо-то как! Кузьмич включил телевизор. Долго пришлось ждать, когда нагреются в нем лампы и засветится экран, глянув на который Кузьмич плюнул:
— Одна херотика!
Выключив телевизор, он доковылял до своей многое что помнившей железной кровати и как был в грязной одежде и сапогах, так и прилёг на серое одеяло – устал немножко. Вспомнилось ему, как лечили они с покойницей внука Валерку в детстве, — растирали спиртовой настойкой. Вылечили кобеля – третий раз уже разводится!
Вот и теленка надо самогонкой растирать — для хорошего кровообращения. От этой затеи Кузьмичу уже не лежалось. Он встал, плеснул в чашку самогона и пошел к печке.
— Ничего, — приговаривал он, растирая задние ноги Василия, — выползем на травку, — это витамин! – там птички божьи, живность всякая шляется – ещё как оживешь!
Теленок принюхивался к непонятному запаху и, как казалось старику, доверчиво слушал.
Через несколько дней в полдень, когда весеннее солнце хорошо прогрело землю, Кузьмич вынес теленка из дома и положил, как обещал, на свежую травку. На Василия нахлынули неведомые запахи и звуки, он тыкался носом в землю и с изумлением смотрел на прыгающего рядом с ним воробья.
— А я знаю про него! – соседский пацан Витька указывал пальцем на теленка.
Витькин отец давно уехал в город – одаривать своей любовью богатых горожанок: всё у них есть, окромя – тьфу её!- любви, а мать все время болела…
— Ну и что? – насторожился Кузьмич.
— По телевизору говорили, если двигать неподвижные ноги, в мозг пойдет импульс, а из мозга он будет давать команды ногам, и они постепенно оживут.
-Умный ты, я вижу…- буркнул Кузьмич, — иди, иди…
— Давай, Кузьмич, я его молоком попою! – не обиделся пацан.
— Ладно, — смягчился Кузьмич, -напои, если хочешь… Как ты говорил про мозг-то?
— А давай его поднимем на ноги и будем держать, как будто он сам стоит, — вот мозг и получит сигнал! – предложил Витька.
— Погоди, еще рано – пусть окрепнет.
— Как хочешь, Кузьмич, — разочаровался Витька.
Дни становились все длиннее. Когда не было дождя, теленок целыми днями находился во дворе – до позднего вечера. Перебравший за день Кузьмич выползал на крыльцо покурить перед сном. Он любил смотреть, как дымок из ноздрей завивается колечками и постепенно тает в настоянном запахами земли, навоза, трав — и Бог знает чего!- неподвижном воздухе.
— О чем заду-у-у-мался, дети-и-на… — басил вполголоса Кузьмич, поглядывая на теленка.
Вспомнив случайно умный совет, он подался к Ваське и стал поднимать его за зад, да потерял равновесие и сам завалился на землю под веселый хохот вездесущего Витьки – черт его принес!
— Неправильные сигналы твой мозг подает, Кузьмич! – потешался Витька.
— Да уж он весь проспиртованный! – вставила невесть откуда взявшаяся из-за плетня голова тетки Алёны.
— А ты все простить не можешь – не на тебе женился! – поддразнил Кузьмич, корячась на земле.
— Ох! Кому ты нужен – сморчок! – не вполне искренне ответила тетка.
— Иди, иди к своему Петру – у него голова трезвая!
Вся деревня помнила, как Петька по молодости на «трезвую» голову бегал с поленом вокруг избы за Алёнкой – голосистая молодка была!
Тетка Алёна тоже знала про хорошую память деревни, поэтому не осталась в долгу:
-Зато твоя Евдокия жила, как у Христа за пазухой!
Кузьмич нахмурился – больно, когда про Евдокию напоминали. Выпивал он, конечно,…Как все. Но жили они хорошо. Евдокия, бывало, во все окна выглядывала, ожидая его, чумазого, с поля. В одном только обидела – ушла вот не вовремя! Нет ничего горше, чем пить на поминках своей жены. Ну, её к черту – эту тетку Алёну!
Витька, добрая душа, помог Кузьмичу встать, а потом они вдвоем поставили на ноги и теленка, но как только чуть-чуть отпустили руки, его задние ноги подкосились.
-Ничего, — бормотал Кузьмич, — лиха беда начало! Еще как будешь бегать за телками!
Как мой внук Валерка – зря, что ль я тебя растирал! Столько самогонки извел…
С того вечера они с Витькой каждый день тренировали Василия.
Был у Кузьмича самый главный день – каждый месяц двадцатого: этого числа на почте выдавали пенсию. Аккурат в такой день Витька и залетел в избу как ошпаренный: «Кузьмич! Кузьмич!» и руками все куда-то показывает. Кузьмич от спешки не мог попасть в сапоги, — как на грех ни в коей веки разулся! — махнул рукой и затрусил на улицу в носках.
У крыльца стоял на четырех ногах Васька и принюхивался к старым бревнам сруба. С безмятежным спокойствием он посмотрел на Кузьмича, мол, ну и что? Кузьмич хотел шагнуть к нему, да ноги не шли; хотел что-то сказать, да звуки застряли в горле – так и стоял он, только глазами хлопал. Вот и правильно – нечего перед чудом суетиться!
Теленку быстро понравилось переставлять ноги по двору, — даже ушел как-то за плетень, — и он удивлялся своему новому состоянию – обретению свободы, но, чувствуя себя естественным продолжением Кузьмича, не отходил от него ни на шаг и покорно топал – в избу, баню за дровами, сельмаг, на огород, озеро…
Кузьмич шагал впереди, а Васька сзади, и — черт его знает почему! – Кузьмича переполняла гордость: вроде как семьянин идет! Он только изредка оглядывался на свой «хвост»: несвойственно крестьянину выворачивать душу наизнанку.
Смирный и добродушный, Василий терпеливо ждал у входа на почту, когда уже вдвоем они получали следующую пенсию, потом — у сельмага, где Кузьмич покупал спички, хлеб и водку, а на лавке у магазина её выпивал и, придерживаясь за Ваську, плелся домой.
Забот у Кузьмича прибавилось: все лето вставал с восходом солнца и косил траву на зиму для Васьки, а не то целыми днями они бродили по заливным лугам, т.е. бродил Васька с колокольчиком на шее, а Кузьмич дремал в траве, прикрыв лицо засаленной кепкой, или, покуривая, прищурясь смотрел на ласкающий глаз синеву летнего неба и вспоминал любимую присказку Евдокии: жизнь прошла, как сон. Рядом валялась котомка с хлебом и молоком. Только звонкий Витькин голос отвлекал старика от раздумий.
Особенно Витька любил купать Василия в озере, а потом понарошку бодаться с ним на берегу:
— Смотри, Кузьмич, какой бычок у нас вырос!
— Два бычка…, — нахмурясь отвечал Кузьмич.
Витька лукаво улыбался.
В начале осени, когда в прозрачном воздухе витает легкая, как паутинка, грусть, Василий завел Кузьмича на кладбище. С фотокарточки на него внимательно — даже испытующее, как ему показалось, — смотрела Евдокия, и Кузьмичу было трудно выдержать этот взгляд. Он только достал краюшку хлеба и раскрошил ее над могилой – для птичек.
Осень между тем подгоняла, задувая в спину неуютным холодом, — надо бы приспособить сарай для Васьки, — рос не по дням, а по часам – вон какие рога уже выросли! Взявшись за дело, Кузьмич устал ругаться с Витькой – послал Бог помощника!
Разобиженный пацан сидел на крыльце и старался не видеть, как Кузьмич, хорошо поднабравшись в конце работы, делает попытки выйти из сарая. Держась за дверь, он отворял её и шёл, но дверь заканчивалась, и Кузьмич стоял, покачиваясь, в раздумьях, — самостоятельно шагнуть не получалось, а Витька не отзывался… Кузьмичу только и оставалось — снова закрывать себя в сарае, и оттуда доносился его голос: «У-у, скотина рогатая…». Василий не мог взять в толк, в чем его вина – ведь они же вместе!
Наконец, Витька сжалился, и крепко обнявшись с Кузьмичом – крепче не бывает! – они побрели в избу.
На утро Кузьмич проснулся с тяжелым предчувствием: приснилась Евдокия – сердито требовала отнести какой-то долг соседке Алёне. «К помину, — подумал он, — или ненастью». Деньги от пенсии еще оставались, и Кузьмич решил помянуть её «по-человечески», т.е. водкой.
Васька едва поспевал за ним по дороге в сельмаг. Кузьмич купил бутылку и булку для тетки Алены – отдать помянуть, сел на скамейку, как обычно, и начал пить.
Низкое, серое небо неодобрительно смотрело на Кузьмича, и от выпитого ему не полегчало. Кузьмич отщипнул от булки – занюхать – и выпил еще, потом еще — прямо из горла.
Васька, видя привычную картину, приготовился долго ждать и, почесав бок об угол магазина, опустился на землю, подогнув под себя все четыре ноги.
Вчерашний хмель, получив подкрепление, вогнал Кузьмича в такой транс, что он, не шелохнувшись, долго сидел с закрытыми глазами, а потом повалился на бок и уснул. Васька посмотрел равнодушно, как со скамейки побежал ручеек, и….. резко повернул голову.
Его внимание привлек громкий трескучий звук.
Пришпоренный у крыльца сельмага мотоцикл, отделил от себя Серегу и соколом взметнул на крыльцо. Дернув за ручку дверь, Серега увидел боковым зрением Кузьмича, и от избытка энергии — предвкушая прелести продавщицы Люськи — гаркнул:
— Безобра-а-зие! Что за бар-р-дак!
Васька насторожился и на всякий случай встал. Серега прибавил голосу:
— Кузьмич, ты что позволяя-я-я-ешь себе?!
Кузьмич зашевелился, а Васька, приняв боевую позу, выставил вперед рога и, немного подумав, пошел на Серегу в наступление.
Красный от злости – Люська видела его позор, вон стерва как заливается! – Серега метнулся за дверь сельмага. Васька, потеряв врага, быстро сообразил, развернулся и прицелился к мотоциклу, не обращая внимания на Кузьмича, который безуспешно боролся со скамейкой и хрипел:
-Васька…. твою мать…остепенись! Кому говорю, остепенись! Васька….
Васька, готовый на всё, поддел рогами мотоцикл и опрокинул. Серёга, высунув голову из-за двери, орал:
— Ответишь за материальный ущерб!
Дело принимало плохой оборот, и у Кузьмича со страху быстро прояснилась голова – он, наконец, сумел встать со скамейки, и Васька успокоился.
-Ах ты, скотина такая …, — укорял его Кузьмич и трепал по загривку. Он знал Серегу с детства, даже порол однажды хворостиной за какую-то проделку с внуком на пару.
— Не ори, херота безлошадная! Ишь, разорался! – дал он отпор этому «щенку» и от греха подальше заковылял домой, сжимая одним кулаком Васькин рог, а другим, размазывая по лицу слезы и сопли, …..
…..Шёл и то ли жаловался, то ли выговаривал бабке все свои обиды…
01.01. 2011 г.