Этих придётся лечить!

Пётр Петрович вышел из комнаты, Таисия Кирилловна отпрыгнула от вешалки, развернувшись в полёте на сто восемьдесят, и теперь стояла и рассматривала выключатель, будто это чудо техники способно ей тотчас показать сериал.
– Таисия Кирилловна, сколько раз я просил вас не лазить у меня по карманам? – Пётр Петрович внешне казался спокойным, хотя внутри кипело. Он был готов её придушить.
– А что? – Таисия Кирилловна, сделав независимый вид, хотела пройти мимо.
– А то, – почти шёпотом сказал Пётр Петрович, – я выброшу вашу вставную челюсть.
Старушка взвизгнула и вжалась в стену. На лице её был ужас.
– Мне наплевать, что из кошелька у меня пропадают десятки и полтинники… Мне неприятно, когда у меня роются по карманам, – выговаривал Пётр Петрович.
Выглянула жена.
– Что-то случилось? – поинтересовалась она.
– Твоя мама опять рылась у меня по карманам.
Таисия Кирилловна справилась с испугом.
– Я просто поправляла куртку на плечиках, – оправдывалась старушка.
– Спасибо, мама, – жена уничтожающе зыркнула на мужа.
Пётр Петрович возвёл глаза к потолку. Всё это бесполезно. Он уткнулся взглядом в коврик. Коврик всенепременно должен лежать параллельно двери, с зазором в десять сантиметров. Девять или одиннадцать, или не параллельность – скандал! Таков порядок. На коврике – строем обувь. Так ровно даже клетки на шахматной доске не располагаются. Любое нарушение – скандал! Таков порядок. Иначе нельзя. И всё бесполезно.
В комнате запела дочка. Скорее всего, она сидела на полу в позе лотоса и направляла поток словесной абракадабры в потолок.
– Света! Света! – сорвался с места Пётр Петрович, сбегая от скандала.
– Да-а, слу-ша-ю, – пропела Света, не глядя на отца.
Она училась в театральном и работала на радио. Голос для неё был дороже всего.
– Света, не могла бы ты майл отослать? – попросил Пётр Петрович. – Позарез нужно!
– Голос, – э-то ин-стру-мент, – пропела дочка, – требующий точ-ной нас-трой-ки. Не сби-вай ме-ня.
– Ну, давай сам отошлю, – Пётр Петрович разговаривал с порога комнаты.
– Не втор-гай-ся в мо-ю а-у-ру.
– Понятно… – выдохнул Пётр Петрович. – Света, это три минуты.
– Па, зае*л! – взвизгнула Света, одарив отца сжигающим взглядом.
Пётр Петрович посмотрел на часы. Времени на скандал нет.
«Ладно, у Эвмика попрошу», – и Пётр Петрович отправился на работу.

Пётр Петрович зашёл в кабинет, скинул верхнюю одежду, облачился в белый халат, сел за рабочий стол, потёр руки.
«Всё-таки здесь намного спокойнее, – выдохнул Пётр Петрович. – Надо бы за статью браться».
Пётр Петрович достал из стола исписанные листы, пробежался по тексту взглядом: «Прекрасно».
Нажал кнопку селектора.
«Мария Ивановна, пригласите ко мне Акинфеева и Парфёнова».
В кабинете появились два человека в одинаковой одежде. Один небольшой с широким добрым лицом, остриженный ёжиком, второй настолько худой, высокий и нелепый, что казалось, его специально вытягивали на прессе. В сопровождении шкафоподобного дядьки.
– Спасибо, – произнёс Пётр Петрович, и шкафоподобное существо исчезло, закрыв за собой дверь.
Тощий, не произнеся ни звука, сартикулировал «Спасибо» и сделал реверанс.
– Прошу вас, – обратился к пришедшим Пётр Петрович, он вышел из-за стола, пожал руку невысокому: «Ренат».
Тощий повторял зеркально все движения Петра Петровича и его слова.
– Порфирий, – пожал он руку высокому.
Ренат уселся на кушетку. Порфирий встал посреди кабинета.
Пётр Петрович сел за стол, схватил ручку, другой рукой щёлкнул на невидимом пульте кнопку включения «щёлк». Ренат сразу откликнулся на сигнал.
«Псевдоментальные заболевания, – начал он, – болеют сами по себе. Себе можно взять и килограмм конфет, но это дорого, что противоречит общей концепции».
Пётр Петрович из серебристого стержня ручки выдавливал чёрные слова.
Порфирий, активно артикулируя, изображал и болезнь псевдоментальных заболеваний, и конфеты.
«Противоречия встречаются везде, – продолжал Ренат невозмутимым тоном, – даже в противоречиях. Проще всего избегать чудищ путём добра. Все говорят «злюсь, злюсь», и никто не говорит «добрюсь», как будто этого слова нет в нашем лексиконе. Чем больше человек, тем больше в нём добра. От перенесения смысла из точки в точку смысл не меняется. Пусть даже одна из точек пивная, а вторая – Хабаровск…»
В дверь засунулся большой нос Афанасия Максимовича.
– А, ты занят, – разочарованно просипел он.
Пётр Петрович щёлкнул по невидимому пульту – Ренат затих, Порфирий застыл.
– Да, но заходи, – откликнулся Пётр Петрович, тряхнув седой гривой. – Статью новую пишу.
Со звуком «м-м-м» в дверь протиснулся полный человек южного типа в белом халате, он прошёлся по кабинету, будто лектор на лекции, оглядел застывших «экспонатов», сдёрнул с книжной полки плоскую фляжку.
– Ты не против? – и тут же приложился к горлышку. – Вроде спирт, как спирт, – выдохнул он, – но у тебя он особенно вкусен!
– А ты положи в свою фляжку несколько зёрен лимонника, – улыбка запуталась в тонких губах Петра Петровича.
– Прочитал твою предыдущую статью, про ойкофобию, – плюхнулся на кушетку Афанасий Максимович, – Великолепно! Правда, местами очень непонятно.
– А ты давно смотрел? – поинтересовался Пётр Петрович, его голубые глаза излучали наивность и в то же время были холодны, как сталь скальпеля.
Афанасий Максимович приложился к фляжке.
– Нет, – поморщился он. – Не смотрю.
– Там, по-моему, всё ещё более непонятно, особенно в передачах-обсуждениях.
– Ты оттуда берёшь темы? – засмеялся Афанасий.
– Зачем? Для нас, психиатров, возвращение из психиатрической больницы домой, а попросту ойкофобия – особенно актуально, – улыбнулся Пётр Петрович.
– Да уж! Это смешно! – заискрился Афанасий Максимович. – Особенно когда внешний мир требует тотальной госпитализации. Хорошо, что я живу один.
– Мне не повезло. У жены болезненное стремление к порядку. У дочки анартрия…
– Э-ээээ. Забыл, что это? – сосредоточился Афанасий Максимович.
– Боязнь утраты членораздельной речи.
– А-а-а, – протянул Афанасий. – Зато, наверное, твоя тёща совершенно здоровый человек.
Пётр Петрович от удовольствия хлопнул в ладоши, его худые музыкальные руки сплелись, как пауки.
Тут же ожил Ренат:
– Здоровый человек думает, что он здоров. Чем больше человек думает о своём здоровье, тем более он болен.
Порфирий перевёл это в телодвижения.
Пётр Петрович снова хлопнул, остановив передачу.
– Моя тёща тырит мелочь и ищет доказательство моей неверности. А ещё она жутко боится потерять вставную челюсть.
– Что-то я не припомню такой фобии, – заинтересовался Афанасий.
– А её и нет, Афанас! – улыбнулся Пётр Петрович. – Об этом моя новая статья.
Афанасий приложился к фляжке.
– Прекрасно! А что эти два клоуна у тебя делают?
– Это мой телевизор и источник идей. Порфирий – так, для визуализации, а Ренат – генератор.
– Шизофазия? – поинтересовался Афанас.
– Угу, – кивнул Пётр Петрович.
– Ладно, пойду, – хлопнул по коленям полненькими ручками Афанас. – Работай.
Только Афанас вышел, Петру Петровичу захотелось приложиться к фляжке. Фляжки не было.
Пётр Петрович выдохнул и вспомнил, что нужно отправить майл. Он ткнул кнопку селектора.
– Мария Ивановна, Эвмика ко мне, – попросил он.
Эвмик, худенький паренёк в квадратных очёчках, пришёл и сел на стол, согнув руки, вытянув ладони к Петру Петровичу. Глаза его мерцали, как курсоры.
– Эвмик, мне письмо надо отравить в Академию Наук.
– Готов, – раздался электронный голос Эвмика.
Пётр Петрович, как пианист, исполняющий арпеджио, прошёлся длинными пальцами по подушечкам пальцев Эвмика, дублируя голосом:
– Майл: академнаук-собака-майл-точка-ру. Тема: Новая статья. Текст: Уважаемый Александр Евменович! Статью свою закончу только к концу недели. С уважением, Анищенко Пётр Петрович.
И Пётр Петрович шлёпнул Эвмика по ладошке.
– Пли-им, – отозвался Эвмик. – Письмо отправлено.
Тут же проснулся селектор, заорав голосом Марии Ивановны:
– Пётр Петрович, здесь Маштудинова опять разбушевалась! Никакого покоя нет!
Маштудинова появилась на четырёх костях. Она потёрлась о косяк двери, кругом прошлась по кабинету, так оттопыривая задницу, будто это самая главная часть тела.
– Мяу, – сказала она и процарапала когтями кушетку.
– Подожди, Ирочка, моя хорошая, – отозвался Пётр Петрович.
– Мя-а-а-у, – возразила Ира.
Маленькая, грациозная, со светлыми тяжелыми волосами и огромными зелёными мерцающими глазами, она пробралась к Петру Петровичу и потёрлась боком о его ноги.
Пётр Петрович набрасывал мысли на лист, свободной рукой он почесал Иру за ушком, та выгнула спину. Отошла и принялась сцарапывать с себя одежду. Вот уже появились полные груди с яркими сосцами.
– Мяю! – настойчиво вякнула Ира.
Высвободилась и загорелая попка с незагорелым следом стрингов.
– Мя-а-у! – требовала Ира.
– Ну, хорошо, хорошо, – согласился Пётр Петрович.
Он зашел сзади, встал на колени, положив руки кошке на спину.
– Мур, – отозвалась Ира, поигрывая бёдрами.
Пётр Петрович наклонился и несколько раз несильно укусил ей спину.
– Ш-ш-ш!
Пётр Петрович прижал к полу маленькую женщину, массируя ей спину.
– Му-у-ур! – в голосе звучало вожделение.
Пётр Петрович быстро приспустил брюки, высвободил из трусов вставший член и легко в неё вошел. Он неспешно двигался, не давая кошке подняться, царапая ей спину. Иногда припадал всем телом, покусывая то шею, то мочки уха. Она мотала головой и мурлыкала.
В дверь просунулся нос Афанаса.
– А, ты опять занят?
– Да, но заходи, – промурчал Пётр Петрович.
Афанасий Максимович плюхнулся на кушетку и приложился к «потерявшейся» фляжке.
– Опять статью пишешь? – поинтересовался он.
– Понимаешь, – просипел Пётр Петрович. – Кошки время от времени хотят котят.
– Хотят котят! – захихикал Афанас.
– Это самое действенное средство против желания.
– Толково! – восхитился Афанасий Максимович.
Ира издала удовлетворенное «Мяу» и зашипела.
Пётр Петрович в несколько движений кончил и натянул штаны.
Прибалдевшая Ира прошлась на четвереньках по кабинету, обтёрлась об Афанаса и запрыгнула к нему на колени.
Афанасий погладил её по спине и «случайно» задел грудь, за что сразу получил по морде. Ира соскочила на пол, забилась в угол и мерцала оттуда своими глазами, прикрыв при этом носик лапкой.
«К похолоданию», – подумал Пётр Петрович.
– Слушай, а что жена? – поинтересовался Афанасий Максимович, растирая след когтей на щеке.
– Во-первых, это всего лишь медицинская терапия, – ответил невозмутимо Пётр Петрович, его худое тело было похоже на восклицательный знак. – Во-вторых, я сплю в другой комнате, запершись.
– А чего так? – удивился Афанас.
– С её маниакальной привязанностью к порядку я боюсь, что она подравняет мне яйца. Одно, видите ли, висит ниже другого.
Афанас заржал.
– А позволь поинтересоваться, коллега, – отсмеявшись, спросил Афанас. – Как ты их лечишь?
И он указал на присутствующих в кабинете Рената, Порфирия, Эвмика, Ирку.
– Зачем лечить кошку от того, что она кошка? – удивился Пётр Петрович.
– Резонно.
– Вот Эвмик. Он воображает себя компьютером. И как я буду электронную почту отправлять? У нас сеть только у главврача!
– И что отправляет?
– Отправляет!!! Я не знаю, что бы без него делал, – отозвался Пётр Петрович.
– Феноменально! – восхитился Афанас. – А может, исследовать этот… м-м… феномен?
– Чтобы испортить что-нибудь? Ну уж нет! – возмутился Пётр Петрович.
– Да. Ну, ладно, – покачал головой Афанас. – Пойду.
Пётр Петрович сел за стол, он хотел закончить статью, но с уходом Афанаса исчезла серебристая ручка.
Пётр Петрович достал из стола другую, посмотрел на своих подопечных и улыбнулся.
«А ведь как здесь хорошо! – выдохнул он, вспомнив утренние семейные передряги. – Хорошо! И хорошо было бы совместить нехорошо дома с хорошо здесь, – подумал Пётр Петрович. – Вернее, то, что нехорошо дома, стало бы хорошо здесь, – осенило его. – Лучше бы, конечно, что бы все они оказались не здесь, а совершенно в другом сумасшедшем доме. Это было бы совсем хорошо».
Пётр Петрович, нажав на кнопку селектора, поинтересовался:
– Мария Ивановна, а когда мы новых пациентов принимаем?
– Послезавтра, – был ответ.
«Ага, значит, завтра дежурит не наша больница!» – потёр руки Пётр Петрович.

Вечером он подсыпал порошок в вечерний йогурт дочери. Порошок, который лишит хамку на некоторое время разговорчивости. Дочка полуночница, и она сразу заметит пропажу голоса. К утру всё должно организоваться. Когда все улеглись (только в комнате дочери горел свет), Пётр Петрович прокрался в комнату тёщи и похитил вставную челюсть, заменив её на небольшого плоского пищащего резинового пупса. В коридоре всю обувь свалил в кучу, а коврик, на котором она помещалась, заменил на специально припасенный. В этой удивительной вещи не было ни одной параллельной грани.
Представление началось со стука. Дочь с силой лупила ладонью по столу, прислушивалась. Потом пыталась что-то произнести. Прислушивалась. И ничего не слышала. На стуки вышла жена. Проснулась тёща, раздался чуть слышный писк прикушенного пупса и ужасающий вопль. Жена бросилась к маме, но заметила непорядок. Который сразу стала исправлять. Но коврик из-за своей кривизны не ложился ровно. Если одна сторона и запараллеливалась со стеной, то другие вели себя, как хотели. Во все стороны бешено полетели ботинки, причиняя ещё больший беспорядок, хотя обувь в этом доме должна была стоять аккуратнейшими рядами.
Пётр Петрович набрал номер скорой.

Утро было спокойнейшим. Не бубнила дочка. Тёща не похитила мелочь. Правда, обувь валялась по всей квартире. Но зато не было уничтожающего взгляда жены.
Пётр Петрович спокойно позавтракал и отправился на работу.
Каково же было его разочарование, когда на пороге своего отделения он увидел трёх женщин.
Одна из них наипараллельнейше выкладывала половую тряпку, другая, почти девочка, приподнимала тряпку с одного края и спрашивала: «Голос, ты здесь?» Старушка в это время приподнимала тряпку с другой стороны: «Мои вставные зубы не видели?»
Пётр Петрович недоумённо, через сжатые губы выдохнул.
К нему спешила толстая, добродушно улыбающаяся женщина.
– Пётр Петрович, у нас новенькие, – кричала издали Мария Ивановна.
«Мария Ивановна… Мария Ивановна… Как я мог забыть!? – корил себя доктор. – Вечно у неё путаница с послезавтра, завтра и сегодня!»
Пётр Петрович посмотрел на свою семью.
«Этих придётся лечить», – подумал он.

рекомендовать

Автор: Андрей Демьяненко

Родился в Ленинграде, живу в Санкт-Петербурге. Стихи пишу с 14, прозу с 19. Печатался много где. Посмотреть все записи автора Андрей Демьяненко