Митя Шулейкин – тридцатидвухлетний, но внешне уже пожилой, сутулый человек с вытянутой потухшей физиономией, на которой постоянно присутствует чуточку дурашливая, чуточку стеснительная, постоянно располагающая к необременительному общению улыбка. Такой же дурашливо-приветливый блеск постоянно присутствует в глазах, окружённых сеткой морщин, а хроническая двухдневная щетина (как можно постоянно поддерживать на щеках и подбородке не бороду, не выбритость, а именно лёгкую щетину – это лично для меня большая и вечная загадка) располагает окружающих к приятному и неспешному трёпу «за жизнь».
Митя, интеллигент то ли в пятом, то ли в шестом поколении, выпускник легендарного МИФИ, уже три года работает дворником в нашем ЖЭКе. Как и положено всякому уважающему себя российскому интеллигенту, свои служебные обязанности выполняет очень добросовестно, но с этакой внешней небрежностью-брезгливостью, словно делает кому-то огромное одолжение. Вообще, он довольно оригинальный человек! Взять хотя бы его песенные пристрастия. Точнее, пристрастие, потому что из всех песен, которые я когда либо слышал, он исполняет только одну, названия которой не знаю, по радио-телевидению она не транслируется, а вот первые слова я запомнил точно: «Убили лысого в подвале пустым мешком из-за угла…». Меня терзают смутные догадки, что он, Митя – её и поэт, и композитор, и один-единственный исполнитель. Сама же песня, как раньше в деревнях говорили старушки, откровенно ж а л и с т н а я. Она повествует о трагической судьбе одинокого лысого мужчины, который всю свою жизнь честно и много трудился на государственном производстве, но на склоне лет в результате людских подлости и преступного равнодушия общества вообще превратился в бродягу и волею судьбы попал в дурную компанию бездушных и жестоких криминальных людей, которые, придравшись к какому-то пустяку, и погубили его , бедолагу, этим самым пустым мешком из-за этого самого угла. Нет, уверяю вас, действительно очень хорошая песня! Действительно берёт за душу своим вроде бы незамысловатым, но, тем не менее, очень трогательным сюжетом. Это, конечно, не сегодняшние тоскливые завывания очередного озабоченного самца типа «девочка, я люблю тебя, девочка, я хочу тебя!» или совершенно уж бессмысленные «я твой зайка, ты -моя бабалайка». До такой срамоты Митя не опускается, нет! Для этого есть так называемые профессиональные, песенники, хотя сегодня уже каждому понятно, что основная масса этих, с позволения сказать, профессионалов – самые настоящие чмошники, которые, как говорится, ни уму, ни сердцу, а единственное их мастерство заключается лишь в умелом набивании своих вечно голодных ртов и внушительных карманов.
Кроме этой великолепной песни, у Мити ещё есть собачка по кличке Епифан. Хотя что значит собачка? Это самый настоящий здоровенный пёс с такой, знаете ли, вечно хмуро-хитро-подозрительной мордой, всю серьёзность которой усиливает разорванное левое ухо – напоминание о жестокой драке, в которой пёс принимал самое непосредственное участие. Епифан – существо крайне недоверчивое, и поэтому на каждого встречного смотрит с таким выражением своей всегда готовой к решительным действиям физиономии, словно размышляет: сразу тебя, падлу, задавить или позднее, когда начнёшь гавкать на хозяина? Нет, очень хорошая собачка! Такую породу в тоталитарный период нашего государства пытались вывести соответствующие кинологические службы наших государственнобезопасных органов для охраны концентрационных лагерей, но, насколько я знаю, многочисленные попытки, даже несмотря на настойчивые просьбы народного комиссара внутренних дел Лаврентия Павловича Берии, который и был инициатором выведения искомой звероподобной породы, ожидаемым успехом так и не увенчались.
Кроме Епифана у Мити есть ещё и любимая женщина. Согласно записи в паспорте гражданки Российской Федерации её зовут Мелисса, но Митя называет её Мятой, что в принципе одно и то же, поскольку мелисса – это название разновидности мятной травы. Мята-Мелисса – филолог по первому образованию и учительница английского языка по второму, но ни филологом, ни «англичанкой» официально (то есть, штатно) не работает, а на хлеб зарабатывает как внештатник-«многостаночник» городских газет, пишущий-творящий на темы, в которых не бывает НЕпрофессионалов: культура, сельское хозяйство, криминал и семья с браком. В свободное же от газетной работы время Мята-Мелисса пишет детективные романы, которые ни одно издательство, в которые она регулярно обращалась и обращается, не печатает, потому что сейчас такого г..вна везде и без её «нетленок» хватает. Кстати, в подзаголовок одного из своих последних творений, которое она озаглавила игриво-сексуально – «Последний член», она вынесла вышеприведённые строки митиной песни, отчего само название приобрело некие недосказанность и лиричность с намёком на бытовую прозаичность и душевную неустроенность.
Вообще, Мята-Мелисса — большая мастерица придумывать оригинальные криминальные сюжеты. Вот в этом, последнем, который про лысого, сюжет тоже весьма занимательный! Там главный герой – да-да, этот самый несчастный Лысый, поэтому называть и я буду называть его с большой буквы. – окончательно задолбавшись от своей беспросветно-задрипанной жизни, решает покончить жизнь самоубийством, но все попытки претвториться в жизнь у него почему-то НЕ удаются. Вот, например, он хочет броситься под поезд. Идёт по сильно пересечённой местности за многие километры на железную дорогу, преодолевая при этом массу преград, добирается, наконец, до неё, железной, садится у полотна, в ожидании хоть какого-нибудь , пусть даже самого плохонького паровоза, мёрзнет как собака и жрать ему хочется как из пушки — а ни один паровоз, собака, я уж не говорю о пригородных электричках и поездах дальнего следования (да и куда им здесь следовать-то, этим дальним поездам?) не появляются и не появляются! Вот ведь действительно собаки!( Потом он уже узнает, что сколько-то лет назад железнодорожные строители проложили новую, более удобную в плане следования людей и грузов ветку, а эту так и не разобрали, потому что она никому и на хрен не нужна). Но пока Лысый ничего этого не знал и, замерзая как распоследний пёс, и ругаясь про себя решительным матом, думал: а какая, собственно, разница – погибнуть под железными колёсами равнодушного поезда или замёрзнуть до трупообразного состояния прямо здесь, сидючи на железнодорожных рельсах и таких же железнодорожных шпалах? И он уже приготовился было претворять это своё относительно умное решение в жизнь, но вовремя понял, что погибнуть под поездом — это короткая, можно сказать, моментальная, а значит, лёгкая и почти безболезненная смерть, а замерзать, как собака, в этих унылых бескрайних просторах – процесс довольно долгий, скорее всего, достаточно неприятный и наверняка болезненно-мучительный. И даже с эстетической точки зрения замерзать здесь одному, под какой-нибудь ёлкой, как скромной девушке Морозко из одноименной сказки – это бр-р-р, спасибочко огромное, занимайтесь такой лабудой, кому нравится, сами на здоровье, но, прошу вас, без меня!
И тогда он, прозрев такую истину, резво вскочил на свои ещё окончательно не заледеневшие ноги и побежал, как знаменитый в прошлом легкоатлетический бегун на полторы тысячи метров, а ныне — спортивный функционер и настоящий английский лорд Себастьян Коэ, за многие километры по всё той же, чтобы её черти склевали, очень сильно, ну прямо до невозможности, кто же её так пересёк-то, пересечённой местности домой, к тёплой печке и таким же тёплым щам. И по дороге, от быстрого бега по надоевшей уже всем нам, а ему в особенности, потому что он-то бежал, а мы просто наблюдали за этим его дурацким бегом, пересечённой местности даже несколько согрелся. А прибежав и выпив стакан такой же тёплой, как печка и щи, водки, уселся перед телевизором и стал смотреть передачу про телевизионного ведущего Позьнера, который уже окончательно запудрив нам всем мозги своими околоумными аналитическими передачами про такие радостные для него, Позьнера, экономические рыночные отношения, куда-то неожиданно свинтил (наверно, в свою любименькую Америчку, потому что понял, что здесь, у нас, места тихие и ловить здесь абсолютно нечего). А после позьнерова просморта он выпил ещё стакан, так сказать, вдогоночку и для осадочку, и завалился спать прямо в валенках, в которых бегал по этой самой очень сильно пересеченной местности, и в своём задрипанном тулупе, и ночью, во сне, тихо скончался от острой сердечной недостаточности по названию инфаркт.
Вот это сюжет! А вы всё: «Ах, Фауст» Гёте, «Фауст» Гёте!». Какая экспрессия, какой демонический динамизьм! Тут и без всякого Гёте с его Мефистофелем всю ж… обморозишь пока от той «железки» до щей с водкой добежишь!
А вообще-то она, Мята-Мелисса, ничего, смирная (если не выпимши конечно). Всё сидит себе в углу и чего-то всё вяжет, вяжет, вяжет… А чего вяжет? Митьке, что ли, носки? Так он и без них прекрасно обходится. Он прямо в валенки на босу ногу бултых – и пошёл себе, и пошёл! Прямо необутыми интеллигентно-волосатыми ногами! Тьфу, даже смотреть противно! А то ещё она капусту квасить начнёт. Столько, бывает, наквасит, хоть объешься весь! Уже и смотреть на эту капусту не хочется, а она стоит у тебя над ухом и орёт: ешь, скотина! Для тебя, любимого, старалась! Ананасов нету! Жри, а то побью! Вот такая она, Мята эта с Мелиссой, хозяйственная женщина!
Да, а для чего я вам о них так вот подробно рассказал-то? Вроде бы ничем не выдающаяся интеллигентная, литературно-дворницкая семья, ячейка нашего молодого капиталистического общества. Просто этим своим повествованием я хотел ещё раз показать, какие под этой обычной, внешне очень даже серо-будничной оболочкой могут порой полыхать самые настоящие шекспировские страсти и гореть самые изощрённые фантазии. А внешность – что внешность? Всё это – напускное и именно внешнее. Главное – внутреннее содержание. А метлой ли ты машешь, капусту квасишь или подвальных лысых убиваешь – это уже следующий вопрос.