Луна, луна, скройся! Гл.12

На поезд нас Госька просила не провожать — отец не поймёт, мозг потом грызть будет. Так что мы наскоро попрощались перед его приходом, и я повела Кристо в одну из тех забегаловок, у которых ставят свои фуры дальнобойщики.

Куда же мы? — спрашивает Кристо.

В Вену.

Почему в Вену?!

Большой город, легко затеряться. Ну и вообще — хочется.

А почему не в Кошице? Или Брно?

А почему не в Вену?

Не могу теперь на немцев смотреть. Не по себе делается.

Ну уж перетерпи как-нибудь. Мы там ненадолго задержимся, поедем потом в Богемию.

В Кутну Гору?

Если хочешь, то туда.

Нет!

Тогда в Прагу. Давно хотела встретить день рождения в Праге.

Ясно.

Дальнобойщик с подходящим маршрутом находится только часа через полтора. Нам приходится подождать, пока он поест на дорожку.

Кристо, а ты к Гоське-то того, не приставал? — несколько запоздало интересуюсь я. Кузен заливается краской:

Ты же мне сказала, чтобы не это самое, когда помогает кто-то…

Сказать-то я сказала, да кто знает, услышал ли кто. Ты скажи, чего о вампирах на каждом углу вопишь? Тебя мать с отцом не учили, что это — цыганские дела?

Учили… Жалко её стало. Красивая. А она Надзейке твоей родственница, да? Похожи как сёстры.

Нет, не родственница.

Кристо молчит. Думает о своём, уставясь в пространства. Вдруг говорит:

А у меня тоже день рожденья в августе… Только в конце. Двадцать девятого числа.

И что я должна сказать по этому поводу?

Так… ничего.

***

Путь до Вены занимают почти всю ночь. Мы выходим, чуть-чуть не доезжая — на случай, если кто-то следит за тем, кого привозят дальнобойщики (это соображение Кристо, которое я, ради разнообразия, принимаю). Мы не спеша идём по предрассветным предместьям блистательной Вены.

Вена! Город-праздник, город-игрушка, город-бал, город-песня! Уже шестнадцать лет, как развалилась Империя, но поколения за поколением галициан, венгров, пруссов, богемцев, словаков вырастают с образом Вены — города кокетливых прачек, лучших яблочных штрудлей, кинофестивалей и дворянских балов, чувственнейшего из вальсов, рождественских сказок и, конечно же, знаменитой оперы. Вена — легкомысленная и очаровательная, роскошная и элегантная, лукавая, переменчивая Вена ждала нас в часе пути. Нет, на самом деле я никогда не мечтала её посетить, но теперь, когда она оказалась так близко, сердце моё забилось, как у всякой девушки бывшей Венской Империи. Боже, да ведь и в детстве мы все играли в венские балы, утаскивая под производство элегантных нарядов материнские комбинации и нижние юбки — за шелковистость и нежные цвета.

А где мы днём будем спать? — спрашивает Кристо. — Опять в отеле свиданий?

Если не удастся найти ещё одного дворника-цыгана.

А в Вене есть цыгане?

А где их нет?!

В Пруссии.

После воспоминания о депортации уже не хочется разговаривать. Мы молча проходим по спальным районам на окраинах, рассматривая уже вышедших на работу дворников. Почти все они — сербы, словаки и чехи, иногда встречаются и немцы. Наконец, нам везёт: в одном дворе шаркает метёлкой по асфальту тётка цыганской наружности. Я заговариваю с ней по-цыгански. Недолгие переговоры, передача денег «деткам на конфетки», и Ра́ни — так зовут тётку — отводит нас в дворницкую каморку. В высотке постройки семидесятых годов дворницкая расположена в первом этаже, несколько уменьшая фойе; в ней предусмотрена кухня, вернее, кухонька, в которую попадаешь сразу, открыв дверь. В кухоньке нашлось место не только раковине и плите (газовой, подключённой к трубе), но также неширокой разделочной тумбе и холодильнику. Посуда расставлена на полках. Напротив стены с полками — широкие двери стенного шкафа. Рани тихо просит нас разуться и ставит кеды в шкаф, потом ведёт нас в комнату, где ещё спит её семья. Эта комната совсем немногим больше той, в которой я провела своё детство, и в ней очень нехватает окна. Чтобы ориентироваться, Рани оставляет открытой дверь на освещённую кухню. В полумраке я вижу спускающиеся от потолка светлые занавески, отделяющие как минимум две кровати от остального пространства, высокий гардероб и прижавшийся к нему квадратный стол, узкий стеллаж с книгами и фотографиями, тумбу с телевизором в углу, дверь в санузел в дальней стене. Пол покрыт немного вытертым болгарским ковром, подаренным, должно быть, некогда на свадьбе Рани и её мужу. Рани показывает нам: мол, садитесь. Или ложитесь. Прижимает палец к губам. Мы понятливо киваем. Я сажусь по-цыгански, а Кристо тут же вытягивается на ковре, положив голову мне на бедро. Видя моё возмущённое лицо, разбитно подмигивает. Хитрый, щенок! Мне сейчас неловко поднимать шум — все спят. Я корчу кузену страшную рожицу, но его этим не пронять: закрыв глаза, он дремет, а то уже и спит. Ну да, он же у Госьки раньше меня проснулся. Потратил время зря — на то, чтобы запугать девушку.

Голова у Кристо, хоть и пустая, а не сказать, чтобы лёгкая, но я терплю. Проходит около часа (бедро немного немеет), и за одной из занавесок начинается какое-то шевеление. Наконец, оттуда выходит — и сразу чуть не спотыкается об меня — цыган лет тридцати пяти, бородатый и всклокоченный, в одних только брюках. Хмурится, пытаясь разглядеть нас. Я здороваюсь по-цыгански — шёпотом. Это его успокаивает, и он уходит в сторону санузла. Выйдя, берёт со стола сигареты и уходит из дворницкой. Наверняка решил совместить курение и расспросы жены. Через пятнадцать минут он снова возникает, уже вместе с Рани. Продолжает одеваться, пока жена готовит ему кофе и бутерброды. Наскоро перекусывает, и они оба уходят. Ну да: будний день, все нормальные люди работают. Я прикидываю время: около половины седьмого. Кем же работает хозяин, что так рано встаёт? Точно не клерком… и не танцовщицей. Я пытаюсь тихонько пошевелить затёкшим бедром. Кристо не отзывается. Дрыхнет, скотина малолетняя. Я осторожно поднимаю его голову руками, вытягиваю ноги и еложу, пытаясь пересесть и не выронить белобрысую бошку. Осторожно кладу её на ковёр. Мне бы и самой, что ли, поспать с дороги, но как-то неловко ложиться на пол — всё же девушка. Я вздыхаю и готовлюсь ждать, пока не придёт Рани и что-нибудь не придумает.

У Рани с мужем, оказывается, двое детей: четырнадцатилетняя дочь Каринка и девятилетний сын Гёрге. Они спали на узкой, железной, как в школах-пансионах, двухъярусной кровати, Каринка снизу, а Гёрге сверху. Оба очень спокойные — непривычно спокойные для цыганских детей. Они напомнили мне меня в детстве, только, пожалуй, не такие чумазые и рассеянные. Оттащив Кристо на сложенный Рани диван — ночью он был двухспальным супружеским ложем — я сажусь завтракать со всеми. Завтрак семьи прост, но не так суров, как у Шаньи и Эржебет в Пшемысле: кофе с молоком, яичница с сосисками. Дети рассматривают меня удивлённо, но вопросов не задают.

Надолго вы думаете у нас остановиться? — спрашивает Рани.

На три дня. Потом уедем. Если вам неприятно, что мы ночью не спим, мы можем уходить вечером и возвращаться с утра.

Да мне-то ничего…

По-видимости, некоторые возражения имеет муж, но Рани не произносит этого вслух.

Ну и договорились. Ночью будем гулять. У вас в Вене ведь хорошее освещение?

Да. Особенно в центре. На бульварах очень красивые фонари… Туда туристы специально по ночам ходят.

Гёрге, поев, уходит гулять. Я помогаю Рани и Каринке прибраться; потом Каринка забирается с какой-то книжкой на постель. Я сажусь в ноги Кристо, а Рани пристраивается смотреть телевизор с табурета. Ночные занавески все уже отодвинуты, чтобы комната казалась просторней.

Смотри, какая учёная дама растёт, — добродушно усмехается Рани, показывая глазами на дочь. — Всё читает. В библиотеку записалась, чтобы книжки брать.

Она словно бы высмеивает Каринку, но я чувствую, что гордится. Я всматриваюсь в обложку в руках у девочки: подростковый детектив. Мда, не сильно-то учёным на таких книгах вырастешь. Ну ладно, как говорят, чем бы девчонка ни тешилась, лишь бы подолом не цеплялась.

Рани не очень удобно, но я не решаюсь ей предложить поменяться местами. Смотрю с хозяйкой вместе какие-то сериалы, только чтоб скоротать время до моей очереди спать. Наконец, около часа бужу Кристо и подаю ему кофе с молоком. Рани накрывает обед: капустный флекерль (бульон под него доставала из холодильника — видать, на ужин накануне было мясо), чесночные гренки и снова кофе, любимый напиток Венской Империи. Поев, Каринка быстро собирает остатки флекерля из кастрюли и отложенные гренки в судок с крышкой и уходит кормить обедом отца. Я кое-как помогаю Рани и укладываюсь спать. Надеюсь, я во сне выгляжу достаточно благопристойно.

***

Кристо предлагает доехать до центра на знаменитом венском метро, и я, конечно же, соглашаюсь.

В толпе кузен выделяется своей обросшей причёской без намёка на прядь-косицу. В другом австрийском городе это вызвало бы кривые взгляды, но Вена привыкла к неформалам. В узких чёрных брюках, щёгольских лакированных туфлях на пятисантиметровом каблуке, чёрной шляпе, чёрной рубашке «под старину» — с имитацией «венгерских» петель, похожих на цветы или лапы геральдических зверей, кузен напоминает «готика» , не хватает только пары серебряных украшений — и да, парню это чертовски идёт.

Почему ты не носишь перстней? — спрашиваю я.

Дома остались. Сначала был траур, я снял. А потом забыл с собой взять, когда к тебе поехал.

И я забыла, когда из дома уходили…

Единственное моё украшение — два небольших золотых колечка со вздутиями-«бусинками» в мочках ушей. Мне становится немного жалко: оказаться вечером в центре Вены без роскошного наряда, без ожерелья и причёски…

Ничего, — Кристо словно подслушал мои мысли. — В чёрном ты выглядишь даже элегантно.

Спасибо.

Покинув метро, мы идём на огни и шум. Бульвар премьера д’Эсте больше похож на парк. Горят не только фонари — на деревьях развешаны разноцветные гирлянды. Много нарядных, оживлённых людей; некоторые женщины даже в коктейльных платьях. Доносится музыка. Несмотря на довольно поздний час, мороженщицы, колбасницы и торговки сладкой ватой стоят со своими тележками. Касса у Кристо. Он предлагает мне подкрепиться вурстиком, но у меня от волнения пропал мой обычный аппетит. Хотя — мне хочется сладкой ваты. Продавщица с улыбкой наматывает мне на палочку розовое облако, а кузену — оранжевое.

У тебя что, с апельсиновым вкусом? — ревниво спрашиваю я.

Угу.

Дай попробовать!

Неа.

Да один кусочек.

Неа. Мне самому нравится, я весь съем.

Дай, ну дай, — я, смеясь, тянусь за оранжевым облаком, а Кристо отступает и отступает, деловито его надкусывая. — Ну, ладно тебе! Дай тогда деньги, я себе такой же возьму!

Деньги надо экономить, — наставительно отвечает кузен и наконец протягивает мне свою вату. Я сразу отхватываю зубами огромный клок. Конечно же, он меня обманул — у его порции самый обычный карамельный вкус. А у меня теперь от жадности всё лицо липкое. Мы помогаем друг другу доесть вату и бродим между деревьев в поисках фонтанчика.

Если не найдём, придётся вылизывать тебе щёки, — вздыхает Кристо. — А то тебя мухи съедят. Или муравьи утащат…

Но фонтанчик находится, и мы приводим себя в порядок вполне цивилизованным способом, заодно запив приторную сладость.

Тропинка выводит нас к танцплощадке. Там играет настоящий живой оркестр. Музыканты как раз заканчивают чардаш; распорядитель объявляет вальс. Конечно же, Штраусса.

Позволишь пригласить? — Кристо протягивает мне руку.

Только если не венский. Обычный.

Как ты могла заподозрить!

Он выводит меня на площадку. Обхватывает талию. Юбка у меня не годится, чтобы её подхватывать, и свободную руку я кладу Кристо на плечо. Он мешкает секунду, чтобы поймать такт и ритм, и мы начинаем кружить среди других пар. Последний раз я танцевала вальс на выпускном и очень боюсь сбиться, но кузен ведёт так уверено, что мне остаётся только переставлять ноги. Меня охватывает знакомое наслаждение от гармонии музыки и тела, и я ощущаю острое сожаление, когда оно заканчивается.

Жаль, что я не танцую танго, — вздыхаю я в ответ на объявление распорядителя.

Это говорит девушка, которая только что боялась растления венским вальсом! — фыркает Кристо. Мы находим себе скамеечку — на этом бульваре они только двухместные — и присаживаемся. На площадке теперь страстно, на нерве, вышагивают парочки с деланном-томными лицами. Особенно хороша эффектная брюнетка с ярким макияжем, чуть не змеёй обвивающая своего партнёра. Я смотрю минуты две, прежде, чем до меня доходит: Ирма Надь, вампирша из списка Батори. Я раздумываю, делиться ли этой информацией с кузеном, но не нахожу причин. Ирма и Ирма, леший с ней.

Мы танцуем ещё пару вальсов, когда их объявляют, и отправляемся бродить по бульвару. Некоторые уголки темны от кустов и низких крон — почти везде в этих островках ночи шепчутся парочки. Только часа в три-четыре люди начинают расходиться, и я вдруг понимаю, что чем безлюднее, тем меньше моё напряжение. Кристо, кажется, тоже это чувствует. Он находит уютную тропинку, на которой нет ни души.

Романтично-то как, — комментирует он. — В таких местах и в такие часы девушкам надо читать стихи. Только я ни одного стихотворения не помню. Разве что песни декламировать с выражением…

А я одно помню.

Да? Я, конечно, не девушка, но ради такого момента послушаю.

Если тебя не смутит, что оно про младенца Иисуса и Вифлеемскую звезду…

Ой. Такого стихотворения я бы ещё полгодика подождал, пожалуй.

Часам к восьми утра мы подходим к дому Рани. После всех этих вальсов и фонариков на деревьях у меня мечтательное настроение, и я мурлычу под нос.

Прекрати сейчас же, — неожиданно зло требует Кристо.

Ты чего?

Эта песня! Эту «Луну» сочинили не иначе, как чернокнижники. Мало того, что она липнет, так ты ещё и с ума от неё сходишь. Не могу её слышать!

Ты просто параноик какой-то, — обижаюсь я. — Испортил мне теперь всё настроение. Первая сегодня сплю я. И раньше обеда меня не буди.

Кузен не находит нужным отвечать. Впрочем, вечером он ведёт себя кротко, как овечка. Когда мы заходим на бульвар, минуты на две исчезает и возвращается с букетом крупных лиловых фиалок:

Вот… извини за резкость.

Какая прелесть! Что же я буду с ними делать?

Пирожных напеки. Варенье ещё, говорят, можно сварить или конфеты сделать. Я верю в твоё кулинарное чутьё, так что… поступай с ними как знаешь.

Я смеюсь. Пару цветочков из букетика я засовываю в нагрудный карман его чёрной рубашки — за неимением петлицы. А вот куда девать остальные…

Дай сюда, — говорит он. Вынимает ещё фиалку и, заправив мне волосы за левое ухо, осторожно вводит под них стебелёк. — Ну вот, половину пристроили.

Его пальцы всё ещё на моих волосах. Он смотрит на меня с совершенно непонятным выражением лица и вдруг наклоняется. Прежде, чем я соображаю, что он собирается делать, его губы касаются моих. Поцелуй длится… нисколько он не длится, мягкое, лёгкое, почти мимолётное прикосновение — Кристо тут же выпрямляется и даже отступает.

Ты чего?!

Так. Момента ради.

Не делай этого больше.

Ладно.

Я отбираю остатки букета и просто кидаю их в урну.

Я опять тебе настроение испортил?

Нет. Просто не делай так больше, и всё.

Не буду.

Некоторое время мы молча бродим по бульвару. Потом Кристо спрашивает:

Но танцевать ведь можно, да?

Танцевать — можно.

Тогда пойдём! Здесь в тысячу два раза интереснее, чем в клубах.

Истинная правда. Хотя бы потому, что мы здесь танцуем не для маскировки, а сами для себя.

Ага.

Мы идём к танцплощадке, и танцуем вальс, а потом польку и чардаш. Пока звучит мазурка, мы отходим к одной из скамеечек.

Знаешь что, — говорит вдруг Кристо. Мне почему-то кажется, что он хочет вернуться к вопросу с поцелуем, и я напрягаюсь:

Что?

Просто отлично, что мы едем в Прагу. Я сегодня днём думал-думал и понял, где мы можем разузнать об этом ритуале, для которого тебя Батори готовит. У еврейских книжников!

В смысле, каких-таких книжников? У каббалистов, что ли? Так они только ерунду всякую высчитывают, что им до вампирских ритуалов.

Да нет, я о… ну, в общем, есть такие люди среди евреев, которые всяким волшебством интересуются и собирают информацию со всего мира. И поскольку они тоже знают о вампирах — может, и о вампирской магии тоже. А в Праге их целый район. Только тогда нам стоит в воскресенье встретиться с кем-то из упырей от Батори. Что-то мне подсказывает, что такие сведения забесплатно не выдают.

Ну, тут и воскресенья ждать не надо. Видишь на той скамейке бабу в красном платье? Ирма Надь, вампир. Сейчас подойду к ней. Подожди здесь.

В ходе кратких переговоров Ирма достаёт из сумочки кошелёк и отдаёт мне. Я открываю: в нём крупная сумма наличными. Пытаюсь вытащить банкноты, но Надь останавливает:

Этот кошелёк приготовлен специально для вас. Просто берите.

Я благодарю и возвращаюсь к кузену.

Может, всё-таки попробуем танго? — Кристо жадно смотрит на танцплощадку.

Да я его ни в жизни не танцевала.

Я тоже. Но мы его за две ночи уже двести раз посмотрели. Уж как-нибудь д а повторим! Скучно так сидеть-то.

Пригласи упыриху, она его точно танцует.

Я была уверена, что Кристо, по своему обыкновению, нахохлится, но он легко поднимается и подходит к госпоже Надь. Лёгкий поклон, движение губ — мне не слышен их разговор, но я вижу его результаты — вампирша и мой подопечный рука об руку выходят на танцпол и начинают вышагивать на напружиненных ногах. Надь вертит бёдрами, оплетает Кристо ногой, выгибается и извивается — никогда не видела более непристойного танца… и более красивого. Вампирша Батори и мой «волчонок» действительно хорошо смотрятся вместе, оба стройные, гибкие, упругие в движениях. На них засматриваются и другие зрители; когда музыка утихает, им аплодируют. Кристо и Надь синхронно кланяются и расходятся. Распорядитель объявляет очередной вальс. Кузен подходит ко мне с вытянутой рукой, готовой принять мою ладонь. Я подаюсь навстречу с внутренним сопротивлением: моё отвращение к его близости, отступившее было в Югославии, снова вернулось. Но мне неловко показать это, и вот — я уже кружусь в его полуобъятьи: раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три, раз-два-три… Его смуглое лицо сосредоточенно, брови почти сошлись над переносицей, губы крепко сжаты. Он ловит мой взгляд.

У тебя что-то болит? — спрашивает Кристо, когда мы возвращаемся на скамейку.

Да нет… почему?

Ты такая напряжённая…

Это ноги… после Вуковара. Иногда побаливают, — вру я. — Принеси мне мороженого. Только в рожке.

Сейчас.

Я ем мороженое и вяло гляжу на танцующих.

Может быть, ты хочешь в ресторан? — предлагает Кристо. — Мы можем найти местечко потише.

Лучше в кино.

Сейчас. Я спрошу кого-нибудь…

Кузен снова исчезает. На этот раз его нет довольно долго: минут пятнадцать. Когда он возвращается, я вижу, что фиалок в кармане его рубашки больше нет, а губы у него вспухли. Он садится рядом, и меня обдаёт запахом женских духов.

Ну смотри, тут есть рядом целых три кинотеатра. В одном крутят авторское кино, во-втором — старинные фильмы, третий — обычный.

Никуда я не хочу. Отойди от меня. Меня сейчас стошнит от этой вони.

Какой? Ты чего?

От тебя вампиршей воняет. Мерзейший парфюм. Кстати же, губы оботри. А ещё лучше — мороженого съешь, а то они у тебя кричат: ребята, я тут только что в кустах с одной тёлкой баловался.

Кристо вскакивает на ноги.

Да что вы, бабы, за существа такие! Одна чуть не с задранным подолом лезет, насилу отбиваюсь, другая истерики закатывает — интересно ей, с кем я где баловался! Ты просто уже на ровном месте находишь, к чему придраться!

Он размашисто уходит куда-то прочь от танцплощадки. « Скатертью дорога!» — проносится сердитая мысль. Но уже через две минуты я остываю. Чёрт знает, что на меня только что нашло: видно, нервы сдают или просто слишком уж долго я бок о бок с другим «волком» живу. И чёрт знает, куда мог побежать обиженный подросток! Может быть, сразу топиться. Я вскакиваю и бегу по дорожке, на которой видела Кристо последний раз. Но как я ни спешу, я его не нагоняю; разогнавшись, я выбегаю к выходу с бульвара. Должно быть, он свернул где-то по пути, и я разворачиваюсь обратно, забегая то на одну дорожку, то на другую. Нахожу ещё одну танцплощадку и какую-то беседку; мешаются люди, но я стремительно лавирую между ними. Я заглядываю в затенённые уголки, и на меня сердито смотрят парочки. Я кружу и петляю, но нигде не вижу кузена. Наконец, меня выносит обратно на «нашу» танцплощадку. Я оглядываюсь и бегу дальше, но из какого-то поворота выскакивает Кристо и хватает меня за руку:

Тьфу ты, шибанутая! Я тебя уже чёрт знает сколько ищу!

Я молча пытаюсь ударить его в грудь кулаком, но он перехватывает и вторую руку:

Да что такое!

А какого лешего ты убежал?! Меня одну оставил! И… чего ты голый?!

На Кристо нет рубашки. На голой груди блестит серебром крестик. Волосы из-под шляпы свисают мокрыми сосульками.

Я просто сходил к фонтанчику умылся. А рубашку выкинул, чтоб тебя запах не раздражал. Да что ты такая нервная-то, на тебя что, эти твои женские дни надвигаются, что ли?

Я выдираю правую руку и отвешиваю ему звучную пощёчину:

Не смей говорить мне такие вещи!

Он отступает, прижав ладонь к щеке:

Да не буду я, не буду, Лилян! Ты чего… плачешь-то чего опять?

Ничего я не плачу. Тебя жалко, — сумрачно цитирую я.

Тогда можно я на тропинку вернусь? А то мне кусты спину царапают…

Я отодвигаюсь, давая кузену место на дорожке.

Лилян, если тебя чего ещё бесит, ты лучше сразу скажи, а?

Да ничего меня не бесит… уже. Извини. Я зря взорвалась. Спасибо, что… рубашку выкинул.

Тогда пойдём в кино?

Пойдём. Туда, где старинные фильмы. Если ты в другое не хочешь.

Да нет, мне нравится старое кино. Там всегда музыки много, поёт кто-нибудь.

Ну, и пойдём тогда, — я беру его за руку, твёрдо решив про себя купить в первой же попавшейся на глаза аптеке что-нибудь успокоительное и пропить курс.

***

В Праге мы всё же решаемся снять номер в одном из нелегальных отелей свиданий. Ничего другого мы просто не придумали. Это унылая комната даже без окон, мы торчим в ней целыми днями, засыпая и просыпаясь по очереди: восемь часов я, восемь — Кристо. Только ранним утром мы выходим за продуктами и исследуем еврейские райончики и районы. Поскольку в этот час не спят только дворники и старики, нужного человека получается найти не сразу.

Эта букинистическая лавка ничем, кажется, не отличается от других — только с мезузы, футляре со свитком внутри, который обычно висит у двери всякого еврейского дома в Праге, смотрит на нас глаз с пронзительно-голубой радужкой. На улице, где всё, кажется, выдержано в тёплых коричневых, красноватых, песочных тонах это голубое пятно тревожит, словно запах кровососа на дверной ручке во время охоты.

Восемь утра, но за прилавком уже сидит продавец — этакий библейский почтенный старец, разве что помельче и поуже в плечах. Важная, пышная, длинная седая борода, крупный нос, бифокальные очки, грубый рыбацкий свитер, лиловый бархатный берет. Он задумчиво пьёт кофе. Тонкие пальцы в коричневых пятнах уверенно сжимают хрупкую, прихотливо изогнутую ручку чашечки белого фарфора. На двери звякает от движения старый бронзовый колокольчик, и продавец поднимает глаза.

Доброе утро, — нестройно здороваемся мы, робея.

Доброе утро, «волчата», — отвечает он без большого удивления. — Что, ещё спать не легли?

Я — «волчица». Это только он — «волчонок». И я по делу… мне надо спросить… что-то.

Мы подходим к прилавку ближе — Кристо чуть позади меня. К моей досаде, наши шаги нерешительны и мелки.

Можете обращаться ко мне «дядя Зев», — мягко говорит старец, заметив нашу робость.

Хорошо. Что касается нас, мы бы хотели сохранить… своё инкогнито.

Еврей улыбается.

Нет. Так не делаются эти дела. Я назвал вам своё имя, и вы назовёте свои имена. Иначе я не смогу с вами говорить дальше. В таких местах, как это, свои правила, молодые люди. Итак, я слушаю вас?

Лилиана. И Кристо. Нам нужны сведения… надо определить ритуал… к которому, возможно, готовится один вампир.

Это очень интересный вопрос! Но он будет стоить вам денег, это не те сведения, которые дают бесплатно.

Да, мы готовы заплатить.

Действительно готовы? — старец наклоняется, что-то отыскивая внутри прилавка, и, выпрямившись, ставит перед нами что-то вроде пепельницы из хрусталя и серебра. — Пожалуйста, кладите сюда всё, что у вас есть при себе.

Но при нас все наши деньги! Других у нас нет!

Так я не понимаю, вам нужна эта информация или вы и без неё походите?

Я достаю кошелёк Надь и, не раскрывая, кладу в «пепельницу». Но Зев не шевелится и смотрит на меня выжидающе.

Но ведь у нас больше… А! Поняла! — я вытаскиваю серьги и кладу к кошельку; какое счастье, что это не бабушкины. Старец подцепляет одну и рассматривает:

Хорошее золото.

Он роняет серьгу обратно к кошельку и убирает «пепельницу» в прилавок. Наверное, мы без труда могли бы перепрыгнуть тёмную деревянную столешницу и отобрать назад и деньги, и украшения, когда Зев ответит на наш вопрос, но я уверена, что этого лучше не делать.

Ритуалы держатся на разных компонентах, как-то: слова, предметы, жертвы, обстоятельства. По ним же они могут быть опознаны. Что же вам известно о компонентах искомого обряда, Лилиана и Кристо?

Мне требуется собраться с духом, чтобы огласить условие, поставленное мне Батори, но тут Кристо из-за моего плеча произносит:

Песня.

Какая?

Лилян…

Слегка переделанный романс Лорки. «Луна, луна».

О! Похоже, кто-то мечтает править миром. Или, по крайней мере, другими вампирами. Эта песня, видите ли, в первую очередь — рецепт и пророчество. И только во-вторую — компонент ритуала. Не знаю, понимал ли сам Лорка, что он пишет. Возможно, на испанском вообще не упомянуты нужные детали, и их внёс переводчик. Собственно, это реформация уже существовавшего прежде обряда покорения Сердца Луны, сделавшая его не таким опасным и трудным в исполнении… но всё ещё слишком опасным и трудным, чтобы участники решились на него в здравом уме.

Пальцы Кристо легонько касаются моей руки у локтя.

Цель обряда — получить собственного ручного белого волка, так называется это существо в текстах вампиров. Обладатель такого может убивать себе подобных, и все обращённые им также приобретают это свойство. Для обряда требуются, соответственно, двое: вампир и «волк». И основную работу делает именно «волк» — он должен покорить Сердце Луны своим танцем. И всякий танец тут не подойдёт… его надобно подобрать под упомянутый романс, требуется хорошее чувство музыки и настроения, и это та часть ритуала, которую никак нельзя рассчитать заранее. Тут уж у «волка» или получится, или нет. Поэтому отбирать его следует по двум критериям: умению замечательно танцевать…

Пальцы над моим локтем сжимаются.

— … и склонностью ко впадению в трансовое или полутрансовое состояние, чтобы он полностью сосредотачивался на танце и обряде. Приветствуется и тонкая нервная система, дающая повышенную чуткость к музыке. Другими словами, требуется натура артистическая, истерическая и даже экзальтированная и в то же время созерцательная, замкнутая, отрешённая, которая бродит по нашему миру очарованно, как во сне. Далее, как ни странно, ритуал надо проводить, ориентируясь на цикл солнечный, а не лунный. В дни равноденствия. Точнее, в ночи. Правда, не всякая ночь подойдёт — в новолуние обряд не удастся. Во время ритуала танцующему «волку» доведётся пережить смерть — Луна проведёт его за руку по небу. А вот вернёт ли обратно… зависит от того, будет ли покорено её Сердце. Соответственно, и танец происходит в помещении с этим артефактом. Интересно, что в романсе пляшет Луна, в то время как фактически выходит наоборот — танцует Ребёнок. Впрочем, возможно, он в этот момент воплощает Луну и потому сливается с ней.

Что значит — Ребёнок?

О, об этом идут давние споры. Одни утверждают, что определяя роль «волка» как Ребёнка, реформатор обряда подразумевал его девственность… это же самое простое объяснение. В ритуалах часто в качестве жертвы берётся девственник.

Пальцы Кристо впиваются в мою плоть, словно когти. Я слегка дёргаю рукой, и он ослабляет хватку.

Другие утверждают, что «волк» должен быть ребёнком «вампира»-Всадника.

Всадника?

Именно. «Летит по дороге всадник» — вампир, очевидно, должен быть рыцарем в самом что ни на есть буквальном смысле этого слова. Прошедшим при жизни рыцарское посвящение. В старой версии обряда такого ограничения не было, но без него, по видимости, не действуют и другие новшества.

А что если… вампир никогда не был рыцарем, но носит имя «всадник»?

Интересное предположение. Возможно, это один из способов обойти ограничение.

А «волк» должен быть его родным ребёнком или он может использовать приёмного… названого? — спрашивает за моей спиной Кристо.

Об этом тоже ведутся дискуссии.

Я раздумываю над словами романса, выискивая ещё возможные зацепки.

Жасминовая шаль… не может быть ограничением? Цветы расцветают по весне…

Это ограничение, но совсем другое. Цветы жасмина — символ полуночи; в Средневековье считалось, что именно в этот час они расцветают. Так и обряд следует начинать в полночь.

Я прикусываю кончик языка. Что-то ещё…

А где оно, это Сердце Луны?

Никто не знает. В месте, обозначенном, как цыганская кузня — но мало ли цыганских кузен в бывшей Венской Империи? Кто знает, что за семья хранит эту тайну?

Ясно. Хотя… один вопрос. Вам есть ещё что-нибудь сказать про этот ритуал?

Есть, Лилиана. Не стоит в нём участвовать. Слишком велик шанс не вернуться из прогулки. Теперь же прощайте. Я сказал вам всё, что мне было известно.

Спасибо… дядя Зев.

После тёмной лавки солнце просто слепит. На глазах выступают слёзы.

Я говорил тебе… этот обряд опасен. И к тому же после него Батори не нужны будут никакие «волки». Достаточно будет того, «ручного», — Кристо кладёт мне руку на плечо. Я резко разворачиваюсь, стряхивая её, и иду по улице. Мне не двенадцать лет. Я не буду принимать решений, не попытавшись хотя бы поговорить с Батори, что бы я за ним ни подозревала.

Тем более что мы увидимся уже завтра.

***

Когда я думала об этом дне, я надеялась перед поиском Батори по ресторанам Вацлавской площади заглянуть в пару магазинов и принарядиться. Но увы, после старого Зева у меня нет ни грошика. Пока Кристо спит, я мою и расчёсываю волосы — больше мне никак не улучшить свою внешность. У чёрной блузки чуть вытянуты локти, а юбка заметно помята, но что делать! Я оставляю кузена в номере, положив ему под локоть остатки колы, и спешу — пешком — к площади. Два часа пути для меня теперь пустяки, я привыкла к дальним переходам.

Мне не приходится долго искать, заглядывая в рестораны и кафе. У дверей третьего или четвёртого на моём пути стоит Эльза в своём мальчишеском облике и ест яблоко. Она кивает мне:

С днём рождения. Он в кабинете, спроси распорядителя зала.

По видимости, Батори пришёл с Ференцем, и настроение моё падает ещё ниже. Я робко приглаживаю волосы, прежде, чем войти в кабинет, указанный распорядителем; заступаю за тяжёлые бархатные занавеси.

Батори в кабинете один, как всегда — невероятно элегантный в своём дорогом костюме. На столе перед ним — только стакан дынного нектара. Увидев меня, он поспешно поднимается:

Лили! Рад вас видеть — с днём рождения!

Спасибо. Я тоже… рада, — бормочу я.

У вас кончились деньги? Так быстро? — он мгновенно оценивает мой внешний вид… и, наверное, запах пота после дальней прогулки. — Ничего страшного, я дам вам ещё. Очень хотел бы вас обнять, но у вас такое лицо, словно мы опять поссорились, пока меня не было.

Батори смотрит на меня вопросительно, но я молчу.

Присаживайтесь, я закажу шампанского… и, конечно, чего-нибудь поесть. Вы доверитесь мне?

Я киваю, усаживаясь на диванчик напротив его. Несмотря на успокоительное, которое я стала принимать, моё сердце сейчас очень сильно бьётся. Батори звонком вызывает официанта и делает заказ, удивительно точно угадывая мои предпочтения. Впрочем, давно пора перестать удивляться — я для него если не как открытая книга, то близко к тому. От мысли об этом мне неуютно, и я слегка ёжусь.

Вам холодно? Дать вам пиджак?

Нет, спасибо. Я хотела…

Я запинаюсь.

Спросить меня о чём-то?

Да.

Мой взгляд блуждает по скатерти.

Скажите, это вы подбросили номер моего телефона моим родственникам в Кутна-Горе?

Конечно.

Я не ожидала такого ответа… именно в такой форме и таким тоном. От удивления я даже поднимаю взгляд.

Вы… подстроили, чтобы Густав убил маленькую Марийку?

Нет. Лили, не ожидал у вас таких подозрений. Я просто был уверен, что он хоть кого-нибудь убьёт, раз уж туда приехал. И убьёт так, что это не останется незамеченным общиной — Густав был редкостная скотина. Думал, что цыгане увидят это в новостях и испугаются. Позвонят вам. Вот то, что он начнёт с цыган, я точно не знал заранее. Более того, я не предполагал такой возможности — мне казалось очевидным, что, даже если в самой общине нету «волка», всё равно они знают, где его найти.

И вы можете вот это всё доказать?

Что я подбросил газету или что я не натравливал Густава на девочку?

Второе.

Не могу. Но я действительно этого не делал.

Официант появляется с шампанским и блюдом фруктов. Пока он не уходит, мы молчим.

Вы верите мне? — спрашивает Батори. Я не знаю, что сказать. Мне очень хочется поверить, и именно поэтому я опасаюсь. Не дождавшись ответа, упырь с тихим хлопком открывает шампанское и разливает по бокалам. Я беру свой за тонкую хрустальную ножку. Батори поднимает бокал стоя.

За вас, Лили. Сегодня ваш день.

Я киваю и пью. Пузырьки щекочут мне нёбо, и через пару секунд в желудке теплеет. Я кладу в рот виноградину, но не спешу её надкусить. Мне нужно собраться с мыслями, чтобы задать следующий вопрос. Наконец, у меня получается его сформулировать, и я разжёвываю сладкую ягодину.

А почему бы вам не избавиться от «волков», когда у вас будет ваш ручной? Тогда ведь они не будут вам больше нужны.

Мне все нужны. Я хочу, чтобы никто больше не умирал… конечно, насколько это возможно.

Но ведь раньше вы сами убивали. Убивали?

Да. Я был изрядной сволочью.

И что же изменилось? Умер ваш «крёстный»?

И это тоже. Но… Знаете легенду об императоре Ашоке?

Нет.

— Одним из царств Древней Индии правил безжалостный царь Ашока. Чтобы стать царём, он убил своего брата, наследника трона, но этого ему было мало. Он хотел стать императором и получить в свою власть всю Индию. Он покорял в войнах царство за царством, пока не пришёл черёд маленькой процветающей Калинги. Безжалостный Ашока разбил одно войско Калинги, и другое войско, а третьего не было, и армия Ашоки уже подступала к столице. Тогда собрались все жители столицы и стали думать, что делать: воинов почти не осталось. Один старик сказал: «Я всё ещё могу поднять меч». И его юная дочь сказала: «А я уже могу поднять меч». И её маленький брат сказал: «А я могу удержать кинжал». И рано утром армию Ашоки встретило третье войско Калинги, и стояло оно твёрдо, и билось насмерть, но было полностью разбито. После боя, пока воины Ашоки собирали раненых и убитых, император вышел на поле, и увидел, что земля красная. И ещё он увидел тысячи мёртвых и умирающих — детей, женщин и старцев. Он бродил и бродил между ними, пока не увидел того, кто вёл их в бой — принца Калинги, такого юного, что у него ещё не появилось волос на щеках. Принц отважно смотрел в глаза Ашоке, восседая на колеснице. Когда император подошёл ближе, он увидел, что мальчик мёртв, и тело его пригвождено стрелами. И тогда Ашока обещал, что никогда больше не развяжет войны, и что все его подданные будут одинаково счастливы под его правлением и равны перед его законом. И Индия процвела под рукой его, и жила в мире и довольстве… Вот точно так же однажды и я огляделся, и увидел, что моё поле усеяно трупами. Только в руках этих женщин и детей нет оружия. И я понял, что однажды сделаю так, что люди перестанут убивать друг друга.

Став императором?

Да. Это в некотором роде традиция нашего рода. Вспомните, величайшим и добрейшим из правителей земли Польской был…

Стефан Баторий, да. Иштван Батори.

Иштван Батори. И он был не единственным из Батори, славным своим правлением. Я надеюсь стать ничуть не хуже.

Это правда, что во время обряда мне придётся умереть?

Не умереть, а пройти через смерть. Это немного другое. Собственно, именно для таких, как вы и я, в этом нет ничего необычного. Ведь и вампиры, и «волки» проходят через смерть, чтобы стать такими, как они есть.

Я не проходила через смерть. Я такой родилась.

Лили… все «волки» в подростковом возрасте проходят через особый период. Они начинают странно, беспокойно себя вести. Пытаются покончить жизнь самоубийством. Очень важно, чтобы в этот момент рядом был кто-нибудь, кто знает, в чём дело. Поскольку, когда «волчонку» удастся убить себя, ему в рот нужно влить человеческую или «волчью» кровь. Иначе он не вернётся. Умрёт. Если же он получит кровь, он перенесёт тяжёлую болезнь, но останется среди живых. И после этого ему будет необходима уже кровь вампиров.

Но я никогда себя не убивала.

Этого не может быть, Лили. Вы могли забыть… пожелать забыть. Но в возрасте шестнадцати-семнадцати лет вы тяжело болели. А перед этим — убили себя. И кто-то дал вам своей крови. Обычно это делает наставник.

Нет, я…

Подумайте, Лили. Вы болели в этом возрасте?

Воспалением лёгких, в семнадцать лет. Но я не…

Мои пальцы впиваются в скатерть, в столешницу, белея от напряжения. Мне вдруг становится трудно дышать.

Вода в моих лёгких… бурая, гнилая вода… не Бодвы. Сана — реки Пшемысля. Я содрогаюсь от холода, некогда проникшего в мой желудок и бронхи.

Лили? Вам нехорошо?

Это он мне велел забыть.

Кто?

Мой брат. Я пила его кровь. О Господи…

Я задыхаюсь, то ли от слёз, то ли от памяти о мерзких, бурых водах Сана.

Тихо, тихо, — шепчет мне на ухо Батори. Он обнимает меня, прижимая к тёплой груди. — Тихо, Лили. Что вы. Всё хорошо. Тихо…

Официант, вошедший с горячим, кидает на меня короткий, но выразительный взгляд. Я отворачиваюсь, пряча мокрое лицо в рубашке вампира. Но, как только мы остаёмся одни, отодвигаюсь:

Это поэтому «волчата»… не доживают?

Да, Лили. И об этом не принято беспокоиться у вампиров. Я же считаю такой подход преступным. Преступным! Каждый из моей семьи, кто стал отцом «волчонка», следит за его судьбой и вовремя сообщает ему, что он есть.

А вы? У вас есть такие дети?

Впервые я вижу, чтобы Батори смешался. Медленно, словно взвешивая каждое слово, он говорит:

С тех пор, как я понял, что хочу следовать путём Ашоки, я следил, чтобы мои женщины никогда не имели цыганской крови в ближайших семи коленах. Обычно это нетрудно вычислить. Цыганская кровь сильна, и бюрократия позволяет отследить генеалогию. Но однажды я ошибся. По всем бумагам эта женщина была польской дворянкой чистейшей воды. И в её лице не было ни следа южной крови. Совершенное балтийское лицо. Но, видимо… жёны не всегда рожают от своих мужей, а северная кровь иногда одолевает южную. Та женщина забеременела от меня.

Я чувствую, как кровь отливает от моих щёк. Мой голос слаб, когда я задаю вопрос.

Вы… мой… отец?

Батори поднимает на меня взгляд, и его лицо искажается. Теперь холодеют не только мои щёки — само сердце словно обдаёт морозом.

Вы… мой… отец?!

Лили, — шепчет он. — Моя Лили… если бы вы только знали…

Он набирает воздуха в грудь.

Если бы вы только знали, какое искушение было сейчас ответить: да. Но это не так, Лили. Моя дочь умерла в шестнадцать лет. Потому что рядом не было никого, кто знал бы, что она такое. И я узнал только случайно, уже после её смерти. Лили, чему вы улыбаетесь? Я не понимаю.

Простите, Бога ради… это нервное, — я прячу лицо в руках; из моего горла вырывается странный звук, то ли короткое рыдание, то ли рык. — Простите. Мои соболезнования.

Ничего. Это было уже восемь лет назад. Она была примерно вашего возраста…

Я слышу, что он наливает себе шампанское. Прошу, не отнимая рук:

Мне тоже, пожалуйста.

Он наливает и мне. Я беру бокал и осушаю его так, без тоста — и почти без вкуса.

Вы знаете, я же приготовил вам подарок, — Батори лезет в карман и достаёт обитую бархатом коробочку.

Только не серьги моей бабушки! Я не хочу их получать на каждый праздник.

Тогда вам придётся подождать, пока я сбегаю в магазин, — слабо улыбается вампир, но протягивает коробочку мне. В ней лежит крохотный серебряный кулон на тонкой цепочке: плоский цветок лилии. Лепестки покрыты белой эмалью. Пестик и тычинки, крохотные прожилки искусно выполнены из серебра.

Спасибо. Это очень мило.

Я немного вожусь с застёжкой, надевая кулон на шею. Поправляю волосы.

С чёрным очень хорошо, — одобряет Батори. От того, что он сидит так близко, у меня кружится голова.

Или от двух бокалов шампанского. Я совершенно не умею пить.

И уж совсем не знаю, почему, но я его спрашиваю:

Можно, я вас поцелую? В губы. Один раз.

Второй раз — да, точно, второй раз в жизни я вижу растерянного Ловаша Батори.

Лили… я не уверен, что это будет правильно.

Это просто поцелуй. И никто не узнает. А цыганам главное чтобы всё было тихо.

Да, но… я имел в виду… у вас же есть Кристо.

При чём тут мой «волчонок»?

Он не говорил вам?

Говорил что?

Батори раздумывает.

Когда увидите его, спросите, почему он просил вас пока не ехать в Кутну Гору. Это не то, о чём вам должен сказать кто-то ещё.

Я спрошу. Батори… Ловаш. Сейчас я спрашиваю вас. Можно, я вас поцелую? Подождите! Я вам обещаю… клянусь… если вы согласитесь, я буду участвовать в вашем обряде.

Но… один раз?

Да. Просто один поцелуй. Настоящий. В губы.

Хорошо.

Он смотрит на меня, ожидая, когда я возьму то, что попросила — но я просто парализована его согласием. Я не могу пошевелиться, только гляжу в ответ. Проходит не меньше минуты, пока он понимает, что со мной происходит. Тогда он притягивает меня к себе, обнимая, и касается моих губ своими. Мягко, нежно; потом крепче, уверенней — да, так мне нравится больше, и я нахожу смелость ответить. И его губы, и его руки, и его тело — очень тёплые, почти горячие. От этого жара голова кружится ещё сильнее; я чувствую, как кровь приливает к лицу. Рот и язык Батори отдают шампанским. В отличие от Кристо, изображавшего поцелуй в переулке, он не гладит меня. Но его руки и пальцы сжимают меня то крепче, то мягче, и мне это очень, очень нравится. Чёрт, мне это не просто нравится — я схожу с ума, меня колотит! Поцелуй длится долго, очень долго — но увы мне, не бесконечно. Батори отстраняется от меня. Мой первый порыв — прижаться к нему, обнять его, но мне удаётся сдержать себя.

Наверное, мне лучше пересесть. А вам – поесть, — говорит вампир и действительно возвращается на свой диванчик. Теперь мы снова разделены столом. Мне неловко, и я вижу, что ему тоже. Он касается согнутыми пальцами губ, словно хочет вытереть их и не решается, и смотрит на меня… нет смысла себя обманывать — он смотрит на меня с жалостью. Я утыкаюсь в тарелку с уже почти холодным жарким.

Я должен уехать.Сегодня в десять у меня поезд. Но мы увидимся незадолго до равноденствия.

Хорошо.

Не стесняйтесь пользоваться моей сетью. Пожалуйста.

Хорошо.

И давайте я сразу дам деньги, — Батори вытягивает бумажник, вынимает несколько крупных купюр. Я зажимаю их в ладони, не зная, куда положить. Подумав, затыкаю за лямку лифчика. Не в туфлю же совать…

Вы даже оружия с собой не взяли?

Если бы я оказалась одна против группы — не было бы смысла.

В таком случае я прошу вас не ходить одной.

Хорошо.

Мой праздничный ужин заканчивается в молчании. Батори вызывает мне такси, но я выхожу немного раньше, чем надо. Оказывается, от шампанского меня сильно укачивает.

***

Когда я открываю дверь в номер, обнаруживается, что Кристо не спит. И он очень зол. Кузен сидит на диване, скрестив руки на груди, и сверлит меня взглядом.

Ммм, я немного пьяна, — признаюсь я. — Но это просто шампанское. В честь моего дня рождения. И я принесла деньги.

Я кидаю свёрток из банкнот на диван рядом с Кристо.

Это как-то связано с тем, что от тебя пахнет мужским одеколоном и… самкой? — мне кажется, или он с языка скусил совсем другое слово, более кинологическое?

Это не мужской, это одеколон Батори.

Ты оставила меня здесь одного, спящего, чтобы пойти развлекаться с Батори? Я уже недостоин присутствовать на твоих праздниках, да? И недостоин находиться в безопасности?

Да, у него действительно есть повод злиться на меня.

Извини.

Я иду в ванную, чтобы выполоскать рот после поездки. Когда я возвращаюсь, кузен сидит в прежней позе. Деньги валяются рядом с ним — не похоже, чтобы он их попробовал хотя бы пересчитать.

Если ты настроен поговорить…

Настроен.

— … то у меня к тебе есть вопрос. Почему нам нельзя ехать в Кутну Гору?

Ого! Кажется, у меня сегодня день растерянных мужчин. Сердитая поза Кристо расползается, как намокшая газетная бумага. Он наклоняется, оперевшись локтями на колени, сцепляет руки и пристально на них смотрит, будто проверяет — крепко ли? В результате мне приходится созерцать его белобрысую макушку.

Лилян… Помнишь, ты, когда мы под дождь попали, говорила, что семья найдёт тебе в мужья какого-нибудь убогого? — собравшись то ли с духом, то ли с мыслями, спрашивает Кристо.

Хочешь сказать, мне уже кого-то нашли?!

— В общем, да. Меня.

Чёрт. Мне надо присесть. Я делаю несколько неверных шагов к кровати и падаю на неё.

Так. Хм… Не можешь мне налить вина?

Да. Сейчас.

Он двигается чуть торопливей, чем обычно; вынимает из бара бутылку, стакан. Слегка разбавляет вино минералкой — из красного оно превращается в розовое. Можно подумать, такая я пьяная стану со стакана чистого вина.

Спасибо.

Я пью кислую, чуть пузырящуюся жидкость, пытаясь собраться с мыслями.

Так… можно с самого начала?

А что считать началом?

Ну… например, почему я последняя, кто об этом узнаёт. Даже Батори — и тот в курсе. Но не я.

А он откуда?

Видимо, кто-то из «волков» его семьи тоже знал. Вопрос не в этом. Почему ты мне сразу не сказал?

Сначала я думал, что ты знаешь. Это казалось таким очевидным. Помнишь, мы с тобой танцевали на Пасху? Так танцуют только помолвленные. Если, конечно, не на сцене.

Я вспомнила хихикающих Илонку и Патрину.

Но ведь и брат с сестрой могут…

Могут, но… в общем, все это восприняли именно как танец жениха и невесты. А потом я понял, что ты ничего не знаешь. Потому что ты со мной говорила не как с будущим мужем. Просто как с «волчонком».

А почему ничего не сказал?

Мне показалось, что тебе это не понравится.

Да уж.

Я пытаюсь отхлебнуть ещё вина, но обнаруживаю, что оно закончилось.

И когда нас успели… сговорить? Я в Кутной Горе два раза в жизни была.

Когда мне было девять лет.

Что?! Моя мать не стала бы…

Твой брат.

Пеко?! Мне нужно ещё вина.

Да. Сейчас.

Пока Кристо наполняет мой бокал, я пытаюсь подумать что-нибудь умное. Что-нибудь умнее, чем просто «Пеко?!». Когда Кристо было девять, мне было тринадцать, а Пеко — двадцать один. Ну да, взрослый уже — с учётом того, что моя мать не общалась с роднёй в Кутной Горе, единственный взрослый из моих близких родственников, с цыганской точки зрения.

Так он что, был знаком с твоим отцом?

Ещё как. Отец каждое лето ездил в Куттенберг, как и твой брат. Они много общались, с тех пор, как Пеко помог упокоить вашего с ним отца.

Как это помог?!

Моему отцу была нужна помощь. Он попросил Пеко.

Да ведь ему всего семь лет было!

Да. Но он был крепкий парнишка. Я не знаю всех подробностей, но в процессе дядя Джуро, то есть ваш отец, сильно укусил его, так что даже пришивать мясо пришлось. Так Пеко и слезы не проронил.

Я вспомнила шрамы на коже брата. Один из них, оказывается, был не от собачьих зубов.

Неудивительно, что он всегда был такой странный.

Отец опекал твоего брата. Много проводил с ним времени. Я думаю, отец и рассказал Пеко всё то, чему он тебя потом научил. И я точно знаю, что твой брат несколько раз помогал отцу в охоте.

И они решили закрепить свою дружбу сговором.

Да.

То есть, ты всегда знал, что однажды женишься на мне?

Да.

Но ведь ты меня никогда не видел.

Пеко передавал фотографии.

И ты младше меня.

Только на четыре года. Это обычное дело. Знаешь, как говорят — молодой муж ласковей.

Да уж. Ты знаешь, твой покойный отец, мир его праху, был шибанутый. Попросить семилетнего мальчика упокоить собственного отца. В голове не умещается.

Ему нужна была помощь. А твой брат уже привык общаться с упырём. Это в любом случае действует на сознание.

Интересные соображения. Чёрт, у меня не укладывается в голове! Почему мой брат мне никогда ничего не говорил?!

Я не знаю.

Налей мне ещё вина.

Может быть, хватит?

Я всего лишь праздную свой день рождения. Это тоже безнравственно?

Нет.

Кристо забирает мой стакан и вновь отходит к бару.

Значит, если мы появимся в Кутной Горе, нас поженят?

Думаю, они ожидали, что мы через месяц-другой приедем. С простынёй.

Святая ж Мать! — я принимаю стакан и тут же делаю глоток. Гадость какая. — И что ты намерен с этим делать?

С чем?

Со мной.

Кристо говорит, тщательно подбирая слова:

Я не хотел бы, чтобы это было против твоей воли. Особенно если тебе нравится кто-то другой… Но если помолвка будет расторжена, моя мачеха будет очень огорчена. И молва пойдёт. Ей это будет тяжело. Я бы хотел жениться на тебе.

Очень романтично, детка.

А как же Марийка?

Я перестал с ней общаться. После того, как тот верзила чуть не… — Кристо запинается, и я подсказываю:

Чуть не изнасиловал меня.

Да.

И ты тут же, из чувства долга, поставил крест на своей любви. Очень большое и светлое, должно быть, было чувство. Особенно учитывая ещё и Язмин.

Он смотрит угрюмо, но молчит. Лишь когда я допиваю вино, произносит:

Тебе это тоже хорошо. Ты же сама говорила: у других, мол, раз-два и свадьба.

Я говорила не «раз-два», а «любовь-морковь». Любовь, понимаешь?

Любовь всегда можно найти. А свадьба сама по себе. Во-первых, после неё уже не надо беспокоиться о девственности. Во-вторых, если что-то не сложилось, через год можно развестись. И сойтись с тем, кто тебе нравится. В-третьих, обычные цыгане относятся к тебе лучше. Потому что ты для них понятней, если в твоей жизни есть что-то привычное, такое же, как у них.

Помолчи. Меня сейчас стошнит.

Это от вина.

Нет. Это от жизни.

Кристо отходит к дивану. Подбирает деньги.

Я схожу в магазин.

Да хоть к ежам лесным. К дьяволу на его тринадцать рогов.

Мне хочется кинуть стаканом в стену, но я аккуратно ставлю его на барную стойку, когда за моим наречённым (моим, но не мной!) закрывается дверь. О да, я знала, что с возрастом узнаёшь много нового, но представляла себе это процесс более плавным. А не так: исполнилось тебе двадцать три года, и ты — раз! — узнаёшь, что когда-то пережила смерть, два! — что ты с тринадцати лет просватана, три! — что твой подопечный, мальчишка, которого ты шпыняешь, давно готовится шпынять тебя и постоянно, как теперь уже ясно, примеряет на себя роль твоего мужа и господина. Я вспоминаю, как в Эделене Кристо кинул мне: «Приготовь обед». Да, это были интонации, с какими цыган обращается к жене. И они прорывались постоянно. Надо было быть дурочкой, чтобы принять их за подростковый гонор.

Он говорил о том, что мне даст свадьба. И умолчал о том, что мне будет за отказ от неё. Вероятней всего, обе семьи почувствуют себя оскорблёнными, и я лишусь поддержки цыган. Даже ещё незнакомых — новости в цыганском мире распространяются быстро. Лишусь не только помощи — которую получала, оказывается, ещё даже не зная об этом — лишусь и праздников в кругу большой, шумной, дружной семьи. Утренней переклички из распахнутых окон. Танцев в фойе. Пасхального хлеба. Всего, что сделало меня счастливой в двадцать два года.

Или нет. Возможно, сначала семья предпримет ещё две-три попытки. Мало ли одиноких «волков» или цыган-вдовцов с детьми на руках. («Вообще-то мало,» услужливо подсказывает внутренний голос).

У меня даже голова болит от всех мыслей. Может быть, мне просто отложить эту проблему на потом? Собственно, Кристо так и делал последние полгода. Просто не заглядывать к родственникам. А там как-нибудь само решится. Например, найдёт себе Кристо новую Марийку, да и женится украдкой. И тогда все меня же будут жалеть. Нужно просто немного времени, чтобы всё само собой утряслось.

И в любом случае, мне ещё два месяца необходимо сохранять свою девственность. За это время может случиться много всего.

Когда Кристо возвращается, я уже спокойна. В его руках сразу несколько бумажных пакетов: с едой из ресторана, с колой, со свежими рубашкой и блузкой и с плоской коробкой, обвязанной ленточкой. Коробку он протягивает мне:

С днём рождения.

Внутри — целый набор: серебряные серёжки явно цыганского дизайна, перстенёк, два узорных браслета.

Ты что, разом все деньги решил потратить?

Нет. На всё ушло меньше четверти. Ты разве не видела, сколько упырь тебе дал?

Нет. Спасибо.

Я примеряю украшения. Браслеты выбраны очень хорошо: обычно те, что мне дарят, легко сваливаются, потому что у меня тонкая кисть. Перстенёк налезает нормально только на мизинец. Серёжки лёгкие, ажурные, в ушах почти не чувствуются. Эх, в таком бы виде — да встречаться тогда с Батори. Я вспоминаю его полный жалости взгляд. А как он на меня ещё мог смотреть? Потная, запылённая, в мятой несвежей одежде, без единого колечка — не прекрасная дама, но нищенка и бродяжка.

Кристо старается не то угодить мне, не то утешить: накрывает на стол, потчует, наливает ещё вина, произносит тосты. Я гляжу в его лицо, расслабленное плохо скрываемой растерянностью: где же я видела здесь мужчину? Пацан, сопляк, щенок. И я с ним обручена. Я вяло ем и пью. От вина мне хочется спать — я ложусь на кровать, как и в прошлые дни, не раздеваясь, только вынув серьги из ушей. Несколько секунд комната летает вокруг меня, кружась и колыхаясь. Потом я проваливаюсь в мутный, мучительный сон.

***

Проснувшись, я обнаруживаю на своём плече руку спящего Кристо. Должно быть, вино свалило и его — последнее время он придавал больше значения вопросам безопасности. Мы оба одеты, но я всё равно непроизвольно касаюсь юбки в том месте, где соединяются ноги, словно пытаясь убедиться, что ничего не было. Открытая бутылочка с колой заботливо поставлена на тумбочку у моей головы. Выдохшийся напиток на вкус омерзителен. Особенно омерзителен от того послевкусия, что появляется утром после вечерней попойки. Дождавшись действия кофеина, я встаю, подхватываю чистую блузку и бреду в ванную — без душа я сегодня не человек.

Когда я возвращаюсь, Кристо уже сидит на диване и угрюмо жуёт остатки праздничного ужина. Светлые, почти прозрачные брови сдвинуты над переносицей, на загорелом лице платиновой пылью блестит щетина.

Что, головка бо-бо? — интересуюсь я. Он осторожно кивает. Судя по пустым бутылкам, мой наречённый вчера «заполировал» вино бутылочкой брэнди. И его, к несчастью, не вырвало — иначе похмелье было бы мягче. — Я могу сходить за квасом или пивом.

Он опять кивает.

После полулитра кваса и контрастного душа ему действительно становится полегче, и он окончательно уничтожает несчастный ужин.

Наверное, нам пора идти дальше, — предполагаю я.

Я тебя вчера так и не спросил.

О чём?

Ты отказалась участвовать в обряде?

Нет. Даже наоборот. Я поклялась в нём участвовать.

Но это же глупо! Я не понимаю, зачем тебе это нужно. Может, ты всё-таки влюблена в упыря?

Может быть.

Кажется, он надеялся на другой ответ.

Он же гуляет с твоей подругой.

Я в курсе.

И подбросил газету с номером твоего телефона.

Но не устраивал смерть девочки.

Это он так сказал.

Да.

Кристо явно намерен развивать тему, но в нашу дверь громко стучатся. Я открываю. Это мадам-портье. Она взбудоражена — нет, она в панике — нет, кажется, у неё истерика.

В полдень прусские танки вкатились на землю Богемии и теперь идут в сторону Праги! Пруссия объявила войну. Объявляется всеобщий призыв среди граждан Богемии и добровольный — среди гражданок.

Я не успеваю задать ни одного вопроса, потому что она уже отворачивается и бежит к следующей двери. Из предшествующих выскакивают кое-как одетые мужчины, выглядывают испуганные женские лица. Я не успеваю даже сообразить, что мне делать в этой ситуации, как Кристо оттесняет меня и тоже выскакивает в коридор.

Кристо! Куда ты?!

Он приостанавливается.

Ты что? Призыв!

И что? Ты же не чех!

Я — гражданин Богемии! И, сожри меня многорогий, я ждал этой войны больше полугода!

Но ты не можешь просто оставить меня! Кто будет меня защищать?

Глупышка, — Кристо возвращается ко мне и крепко обнимает. — Я и буду тебя защищать. На фронте. А ты… давай на восток. В Праге будут бои. Найди Люцию и держитесь вместе.

Он целует меня в лоб и тут же снова убегает.

Кристо!

Но он уже скрылся за поворотом на лестницу.

А что делать мне?

Я возвращаюсь в номер, закрываю дверь. На столике, среди судков, лежат деньги — кажется, Кристо оставил все. Я заталкиваю их в сумочку. Я знаю, что мне делать. Если пруссы будут — и неизвестно сколько продержатся — в Праге, то и в Кутной Горе тоже. Я должна вывезти семью, пока эти деньги что-то значат и пока есть время.

Луна, луна, скройся! Гл.12: 6 комментариев

  1. @ Алексей Курганов:
    издательства отвечают, что не предназначены для незаконченных повестей 🙂
    ну и вообще, это же, строго говоря, просто литературное баловство на вампирскую тему, чем оно хуже любого другого литературного баловства?

  2. Мы с супругой уже «подсели»! Может, Алексей Курганов в чём-то и прав, — но нам страшно даже представить, если вдруг Ваше «баловство» здесь прекратится! С нетерпением терпеливо ждём продолжения!

  3. @ Pi:
    спасибо!
    буду рада, если вы с женой поделитесь впечатлениями — как вам герои? есть ли любимчики? какие сцены были самые-самые?

    15 декабря 2010 в 2:42
    @ Алексей Курганов:
    ой, а мы коллеги, да? я журналистка 🙂

  4. @ Лилит Мазикина:
    Сейчас не дома… так что «расписываюсь» только за себя.
    Проблема в том, что я не могу разделять героев. «Любимчики», чтобы выделиться, должны иметь «фон» — не так ли? И на разном «фоне» главный герой будет выглядеть очень даже по-разному… извините, что пишу банальности ;-). Для меня, пожалуй, важнее шкала «верю — не верю». При этом для «верю», разумеется, не обязательно читать только документы! Можно отрешиться от вымысла истории, но в любой ситуации люди (или не совсем) остаются людьми… или не совсем. 😉 Но звание «отъявленный негодяй» к себе далеко — даже очень далеко! — не каждый с удовольствием примеряет на себя. И выбор — даже неверный — часто диктуется самыми благими намерениями… Да-та, туда же и ведёт!
    Короче, вердикт: ВЕРЮ!

  5. @ Pi:
    спасибо!
    такой вопрос: у меня почему-то в общем списке не отображается 14 глава, последняя в первой части — у вас отражается?

Добавить комментарий

Ваш адрес email не будет опубликован. Обязательные поля помечены *

Я не робот (кликните в поле слева до появления галочки)