Родина — это вам не коньяк пить, смакуя.
Родина больше похожа на немного палёную водку.
Которую можно не пить, заедая селёдкой.
Которую можно задвинуть в любой дальний угол —
С последним возгласом — продала же какая-то сука!
Но где ты найдёшь себе другую такую:
Чтоб душу свою размазать по полю,
Чтоб ветром её развеять и смыть морем?
Чтоб мысли свои вырастить в чахлой почве
И с корнем их драть
и варить
и курить
и на стены клеить,
А после читая — что это ты, даже не верить.
Чтоб разложив и просвечивая рентгены своего мозга
Превращать в борозды на нём чужие стихи и прозу
Чтоб окучивать и копать картошку
Культивировать и скрещивать говно и розу
Выводить что бы пятна крови и спермы с сердца
И ещё выводить мат на заборе
И ещё граффити разобрав, чтоб прочитать — «дядя Боря»
И ещё чтоб бродить по крышам
И вскрывать с бабушкиного варенья крышку.
И любить батины закидоны.
И удивлённо смотреть на мамины кружевные
Трусы в ванной(или панталоны),
И говорить, что менты — гандоны,
Хоть ты знаешь, что они нормальные ребята,
И картина целующиеся милиционеры —
Это отнюдь не искусство, а как-то гадко.
А ещё юсовцев костить и англо-саксов.
И уважать непокорённых шотландо-ирландцев.
И чтоб злиться, что обосрались и не помогли Югославам.
И смотреть в Новый год Иронию Судьбы,
Но чтоб не часть вторую.
И гордиться своими напропалую.
Чтоб любить своих дедов — вообще и ещё за победу.
Чтобы не знать, но любить свою историю,
Только помнить, что были Великие Люди.
И одного — его Александром звали —
Он чухонские морды топил, как крыс в подвале.
И ещё Пётр Питер построил — на костях? — едва ли
И много хорошего сделал.
И Екатерина, пусть и кухарка —
Кому надо — давала пуль, сабель, ядер, чтоб стало жарко.
И ещё товарищ Ульянов, который коммунизм революцией сделал.
И ещё усатый, которого очень не любят,
Тот, что после Ульянова поднял страну из щепок,
И ещё Менделеев, который и таблицу проидумал и водку.
И Толстой, Ломоносов, Бунин и Булгаков.
И всрался этот зюскин и пусть стоит раком.
Всех не впомнишь, но это не так уж важно.
И ещё друг твой, сним жили в одном доме.
И ворох каких-то старых воспоминаний и запахов и соломе.
И окон зажигающихся ночные ливни.
И парадные, где можно ссать, а можно — трахаться.
И ещё баба твоя или девушка любимая.
И жена тоже, но тогда не очень.
Или дети, которые уже может есть, но ты не знаешь.
И чтоб наши стали чемпионами мираю
И не только в хоккее, но и в футболе,
Который, плюясь, смотреть не хочешь,
Но смотришь, и обычно — это горе.
И Никулин, в гипсе которого — бриллианты.
И кинематограф, в котором какая-то жопа,
Но не навсегда, наверное, даже.
И фонарь, который не горит и из-за него фонарь под глазом.
И мостовая или угол подворотни или просто асфальтированная дорога
С которой, сбирая зубы, костишь себя,
Что решил пойти на день рожденья друга.
Чтоб обещать себе больше не пить так много.
И раздражённо искать анальгин-цитрамон в аптечке.
(Ну не прижился никак этот альказэльцур)
Чтоб в метро встречать людей в солнечных очках,
Потому что они в них выглядят очень круто.
И чтоб ездить в трамвае без билета.
И чтоб в городе, где ты живёшь, ничего не знать,будто позавчера приезжий
И чтоб получить своё ВЭ О,
А потом в Маке работать.
И чтоб знать свой язык, но через каждое слово употреблять маты.
И чтоб верить, что эти самые маты —
Есть одно большое национальное достояние.
И чтоб не верить в чьё-то там состояние нестояния.
И чтоб ненавидеть рекламу,
Но всё равно жрать марс, пить коку и жевать жевательную каку.
И носить джинсы кляйн, а одеваться в кабано.
Или в кокс или какая там ещё бывает икеябана.
Но чтоб всё равно бить в грудь и орать, что ты — в Союзе родился.
И тихо мечтать отсюда улететь ненадолго а лучше насовсем уехать.
И на самом деле знать, что всё равно здесь останешься,
Так. Или иначе.
Ну, акцент, допустим, может и привяжется, не иначе.
Только сколько не варись,
Ты для них всегда чужим, всегда «этим» будешь.
И всё чаще поминать махом, лихом или стихом
Те квартиры, где тесные кухни.
Где сидели, курили
И пели под гитару.
На столе где стоит
Немного Палёная Водка.
Хрен с ним!
Мы её хлоп — и селёдкой.